smorfia
[21]
, пытаясь рассмешить меня. Отец
предупредил, чтобы я вел себя прилично в присутствии ученых из Чикаго.
Я сказал, что надену фиолетовую рубашку, подарок дальнего кузена из
Уругвая. Отец высмеял меня, сказав, что я уже достаточно взрослый, чтобы
отказываться принимать людей такими, какие они есть. Но я уловил
искорку в его глазах, когда оба появились в фиолетовых рубашках. Они
вышли из такси синхронно, держа в руках по букету белых цветов. Должно
быть, отцу они показались цветастой, принаряженной версией Томсона и
Томпсона из «Приключений Тинтина».
Мне стало интересно, на что похожа их совместная жизнь.
Странно было считать минуты в течение ужина, осознавая, что сегодня
у меня больше общего с тинтиновскими близнецами, чем с родителями или
с кем-либо из моего окружения.
Я смотрел на них, спрашивая себя, кто у них верхний, кто нижний,
Труляля или Траляля.
Было почти одиннадцать, когда я сказал, что пойду спать, и пожелал
спокойной ночи родителям и гостям. «А как же Марция?» – спросил отец с
явной хитринкой во взгляде. Завтра, ответил я.
Я хотел побыть один. Душ. Книга. Возможно, запись в дневнике.
Сосредоточиться на полуночи, не вдаваясь в детали.
Поднимаясь по лестнице, я пробовал представить, как буду спускаться
по ней завтра утром. К тому моменту я, возможно, стану кем-то другим.
Нравился ли мне этот кто-то, которого я еще не знал и который, возможно,
не захочет пожелать мне доброго утра и отвернется от меня из-за
случившегося? Или я останусь тем же человеком, который сейчас
поднимался наверх, и ничего во мне не изменится, ни одно из моих
сомнений не разрешится?
Или, может, вообще ничего не произойдет. Он может отказаться, и,
даже если никто не узнает, что я просил его, я все равно буду унижен, и все
впустую. Он будет знать, я буду знать.
Но унижение было не главным. После стольких недель желания,
ожидания, даже больше – увещеваний, подаренной надежды, за каждую
толику которой я боролся, я буду опустошен. Каково это, снова лечь спать
после такого? Крадучись, вернуться в свою комнату, открыть книгу и
сделать вид, что читаешь перед сном?
Или, как снова лечь спать, перестав быть девственником? Пути назад
уже не будет. То, что так долго существовало в моих мыслях, станет
реальностью, больше не будет погребено под неопределенностью. Я
чувствовал себя человеком, входящим в тату-салон и бросающим
последний, долгий взгляд на свое обнаженное левое плечо.
Прийти вовремя?
Явиться минута в минуту и сказать: Ага! Полночь!
Вскоре со двора до меня донеслись голоса двух гостей. Они стояли
снаружи, видимо, ожидая ассистента профессора, чтобы тот отвез их назад
в гостиницу. Ассистент не торопился, и они болтали о чем-то, один из них
хихикал.
В полночь из его комнаты не доносилось ни звука. Мог ли он снова
меня обмануть? Это уже будет слишком. Я не слышал, чтобы он вернулся.
Значит, он должен зайти в мою комнату. Или мне пойти к нему? Ожидание
станет пыткой.
Я пойду к нему.
Я вышел на балкон и глянул в сторону его спальни. Свет не горел. Все
равно постучу.
Или можно подождать. Или не пойти вовсе.
Желание не идти вдруг охватило меня со страшной силой. Оно
следовало за мной, подкрадываясь все ближе, как будто кто-то шепнул мне
что-то во сне раз или два, но видя, что я не просыпаюсь, стал трясти меня
за плечо и теперь подстрекал найти любой предлог, чтобы не стучать
сегодня в его дверь. Мысль нахлынула меня, словно вода в витрине
цветочного магазина, как успокаивающий, охлаждающий лосьон после
душа и проведенного на солнце дня, когда, при всей любви к солнцу,
получаешь больше удовольствия от бальзама. Подобно оцепенению, мысль
завладевает сначала твоими конечностями, а затем растекается по всему
телу, приводя всевозможные аргументы, начиная с самых глупых – сегодня
уже слишком поздно – переходя к главному – как ты взглянешь в
глаза остальным, себе?
Почему я не думал об этом раньше? Потому что хотел прочувствовать
это в последний момент? Потому что хотел, чтобы возражения явились
сами собой, без моего вмешательства, и меня нельзя было бы винить?
Достарыңызбен бөлісу: |