Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

поливать  землю  дождем,  загнав  незадачливых  покупателей  под  крышу  и
вмиг  превратив  оживленный  рынок  в  пустынное  место.  Я  один  остался
стоять  посреди  саженцев.  Зазвонил  мобильный  телефон.  Это  был  Роб,
дежурный ординатор из больницы.
–  Прошу  прощения  за  беспокойство,  –  сказал  он  (каждый  раз,  когда
стажеры мне звонят, они начинают с этих ненужных этикетных фраз), – но
нельзя ли обсудить с вами одного пациента?
– Да-да, конечно, – ответил я, торопясь укрыться от дождя в помещении
склада, заставленном глиняными горшками.
– Это мужчина тридцати четырех лет, который упал с моста…
– Сам прыгнул?
– Да. Судя по всему, он страдал от сильной депрессии.
Я  спросил,  приземлился  ли  он  на  ноги  или  на  голову.  Ударившись
ногами, люди ломают ступни и позвоночник, после чего обычно остаются
парализованными  на  всю  жизнь,  если  же  удар  приходится  на  голову,  то
они, как правило, умирают.
–  Он  упал  на  ноги,  но  головой  тоже  ударился.  Мы  имеем  дело  с
политравмой:  у  него  перелом  таза,  обеих  больших  берцовых  костей,  а
также ушиб и серьезная травма головы.
– Что на снимках?
–  Обширное  кровоизлияние  в  левой  височной  доле,  базальные
цистерны разрушены. Левый зрачок раздулся и не реагирует вот уже пятый
час.
– А что насчет моторных реакций?
– Отсутствуют, если верить словам врача из «Скорой».
– И что ты собираешься делать?
Роб медлил, боясь сболтнуть не то.
– Ну, думаю, мы можем следить за внутричерепным давлением.
– Как думаешь, какой прогноз?
– Не очень хороший.
Я  сказал,  что  лучше  позволить  пациенту  спокойно  умереть.  Он  почти
наверняка умрет, что бы мы ни предприняли, но даже если каким-то чудом
и  выживет,  то  на  всю  жизнь  останется  полным  инвалидом.  Я  спросил,
виделся ли Роб с родственниками пациента.
– Нет, но они скоро приедут.
– Что ж, разъясни им ситуацию.
Пока  мы  разговаривали,  дождь  прекратился  и  из-за  туч  показалось
солнце.  Капли  на  растениях  сверкали  отраженным  светом.  Покупатели
высыпали из магазинов, и рынок вновь обрел прежний пасторальный вид –

радостные 
садоводы 
прогуливались 
между 
торговых 
рядов,
останавливаясь, чтобы хорошенько рассмотреть приглянувшееся растение,
и  раздумывая,  что  бы  все-таки  прибрести.  Себе  я  купил  калину
метельчатую  с  маленькими  белыми  цветками  в  форме  звездочек  и  поехал
домой, поставив горшок на пассажирское сиденье.
Конечно, я мог прооперировать этого беднягу и, возможно, спасти ему
жизнь,  но  какой  ценой?  Приблизительно  над  этим  я  размышлял,  когда
копал  яму  в  саду,  чтобы  посадить  калину.  В  конце  концов  я  все  же  не
выдержал и отправился в больницу, чтобы взглянуть на снимки и увидеть
пациента:  как  я  ни  старался,  мне  не  удалось  заставить  себя  вынести
смертный  приговор,  пусть  даже  самоубийце,  основываясь  только  на
телефонном разговоре.
Из-за ливня мои ботинки промокли, и, перед тем как ехать в больницу,
я надел другие, с недавно поставленными подметками.
Роб  нашелся  в  темной  комнате  для  просмотра  снимков.  Он  вывел  на
экран томограмму мозга нового пациента.
– Что ж, – сказал я, вглядываясь в снимок. – Он явно себя угробил.
Я  испытал  облегчение,  когда  увидел,  что  снимок  выглядит  еще  хуже,
чем описывал Роб по телефону. Левая часть мозга оказалась непоправимо
раздавлена,  из-за  отека  весь  мозг  был  темным,  но  с  белыми  пятнами  –
именно  таков  цвет  крови  на  компьютерных  томограммах.  Отек  был
чрезвычайно сильным, и не оставалось абсолютно никакой надежды на то,
что после операции мужчина выживет.
– В карьере врача есть два больших плюса, – сказал я Робу. – Один из
них  заключается  в  том,  что  у  тебя  накапливается  бессчетное  множество
историй, иногда забавных, но в основном ужасных.
Я рассказал ему о другом самоубийце, которого лечил много лет назад.
Это  была  симпатичная  девушка  двадцати  с  небольшим  лет,  бросившаяся
под поезд метро.
–  Ей  пришлось  сделать  одностороннюю  гемипельвэктомию  –
полностью  удалить  одну  ногу  на  уровне  бедра:  полагаю,  поезд  переехал
ногу и бедро вдоль. У нее также был сложный вдавленный перелом черепа,
из-за чего, собственно, ее и доставили к нам после ампутации. Мы привели
голову в порядок, и за несколько дней девушка постепенно пришла в себя.
Помню,  как  сообщил  ей,  что  она  потеряла  ногу,  и  она  ответила:  «Черт.
Звучит  не  очень  хорошо».  Но  поначалу  она  выглядела  почти  радостной  –
очевидно,  она  не  помнила  о  несчастьях,  которые  заставили  ее  броситься
под  поезд.  Но  когда  она  оправилась  от  травмы  головы,  когда  ей,  скажем
так,  стало  лучше,  воспоминания  начали  возвращаться  и  она  опять

погрузилась в пучину депрессии и отчаяния. Когда же ее родители все-таки
соизволили  появиться  в  больнице,  то  по  их  поведению  стало  понятно,
почему она пыталась покончить с собой. Печальное было зрелище.
– Что с ней стало?
– Понятия не имею. Ее отправили в другую больницу, и больше я о ней
не слышал.
–  А  в  чем  второй  плюс  медицинской  карьеры?  –  вежливо
поинтересовался Роб.
–  Да  просто  в  том,  что  если  сам  вдруг  заболеешь,  то  всегда  будешь
знать,  как  получить  наилучшее  лечение.  –  Я  махнул  рукой  в  сторону
снимка. – Пойду поговорю с родителями.
Я  направился  в  отделение  интенсивной  терапии  по  унылым,  слишком
ярко  освещенным  коридорам.  Я  никак  не  мог  привыкнуть  к  новой
больнице. Она напоминала тюрьму усиленного режима: двери открывались
только с помощью магнитной карты, а если оставались открытыми дольше
чем  на  минуту,  то  срабатывала  сигнализация.  К  счастью,  с  тех  пор
большинство  динамиков,  издающих  этот  ужасный  пронзительный  звук,
сломались  либо  сами,  либо  с  нашей  помощью,  однако  первые  несколько
месяцев в новом здании мы провели под бесконечный вой сигнализации –
как можно догадаться, не лучший вариант для переполненной больницы. Я
вошел 
в 
отделение 
реанимации: 
вдоль 
стен 
стояли 
койки 
с
бессознательными пациентами, подключенными к аппарату искусственной
вентиляции  легких  и  окруженными  различным  оборудованием;  около
каждого больного сидела медсестра.
Когда я поинтересовался недавно поступившим пациентом, медсестры,
находившиеся за стойкой в центре помещения, указали на одну из коек, и я
направился к ней. Несчастный самоубийца был невероятно толстым, и это
меня потрясло. Почему-то я и вообразить не мог, что он окажется толстым,
толстым настолько, что от изножья кровати нельзя было разглядеть голову
–  был  виден  лишь  обнаженный  холм  его  живота,  частично  прикрытый
чистой простыней, а далее, у изголовья, – мониторы и шприцевые наносы с
мигающими  красными  светодиодами  и  цифровыми  индикаторами.  На
стуле  у  кровати  сидел  пожилой  мужчина.  Заметив  меня,  он  встал.  Я
представился, и мы обменялись рукопожатием.
– Вы его отец? – спросил я.
– Да, – спокойно ответил он.
– Очень сожалею, но мы ничем не можем помочь.
Я объяснил, что его сын умрет в течение ближайших двадцати четырех
часов.  Старик  ничего  не  говорил  и  лишь  молча  кивал.  Его  лицо  почти

ничего  не  выражало  –  то  ли  он  был  слишком  отстранен,  то  ли  слишком
потрясен,  я  не  знаю.  Я  так  и  не  увидел  лица  его  сына,  и  мне  неизвестно,
какую  трагедию  скрывала  в  себе  жалкая,  умирающая  груда  плоти,
лежавшая перед нами.
Вернувшись  домой,  я  поднялся  в  мансарду,  построенную  в  прошлом
году,  где  на  диване  лежала  Кейт,  приходившая  в  себя  после  особенно
острого  рецидива  болезни  Крона.  Лестницу  я  собственноручно  сделал  из
дуба,  а  ступеньки  отшлифовал  и  отполировал  до  блеска.  Мы  решили,  что
лестнице не помешали бы дополнительные перила, так как за пару дней до
этого Кейт поскользнулась и сильно ударилась. Мы с ней всегда несколько
пренебрегали  техникой  безопасности,  которая  играет  все  более  важную
роль  в  современном  мире,  стремящемся  максимально  оградить  себя  от
любого  риска,  но  сошлись  во  мнении,  что  перила  не  будут  лишними.  Я
начал спускаться по лестнице – по самодельной дубовой лестнице, каждую
ступеньку которой я аккуратно смастерил своими руками, – чтобы наконец
посадить  калину.  Ботинки  с  новыми  подметками  заскользили  по
отполированному  дереву,  я  потерял  равновесие,  услышал  ужасный  треск
ломающейся кости и упал вниз.
Перелом  ноги  –  довольно  болезненная  травма,  но  терпеть  боль
оказалось  на  удивление  легко;  в  конце  концов,  хорошо  известно,  что
солдаты  в  бою  редко  испытывают  сильную  боль  сразу  после  серьезного
ранения – она приходит потом. Ты слишком занят тем, чтобы спасти свою
шкуру, и тебе некогда думать о боли.
– Твою мать. Я сломал ногу! – закричал я.
Сперва  Кейт  подумала,  что  я  шучу,  пока  не  увидела  меня  лежащим  у
подножия  лестницы  с  вывернутой  под  немыслимым  углом  ступней.  Я
постарался  вернуть  ступню  в  нормальное  положение,  но  от  боли  едва  не
потерял сознание, так что Кейт позвала соседей, которые усадили меня на
заднее  сиденье  машины  и  отвезли  в  отделение  «Скорой  помощи»  той
самой больницы, где я работал. Мне нашли инвалидное кресло, и вскоре я
присоединился  к  небольшой  очереди  перед  стойкой  регистратуры:  за  его
стеклом,  похожим  на  пуленепробиваемое,  сидели  две  свирепые  на  вид
женщины. Я терпеливо ждал свой очереди, стиснув зубы от боли. Наконец
я оказался напротив одной из регистраторов.
– Имя-фамилия? – спросила она.
– Генри Марш.
– Дата рождения?
–  Пятое  марта  1950  года.  Вообще-то  я  здесь  работаю  старшим
нейрохирургом.

– Вероисповедание? – ответила она не моргнув глазом.
–  Атеист,  –  ответил  я  чуть  удрученно,  но  утешая  себя  мыслью  о  том,
что  по  крайней  мере  в  моей  больнице  ко  всем  пациентам  относятся  на
равных.
Стандартный  опрос  продолжался  еще  какое-то  время,  после  чего  меня
спасла одна из медсестер, быстро разобравшаяся, что у меня смещен сустав
стопы,  который  нужно  вправить.  Это  сделали  очень  быстро  и  к  тому  же
безболезненно за счет внутривенного морфина, мидазолама и энтонокса, за
что  я  безмерно  благодарен.  Моим  последним  воспоминанием,  перед  тем
как  лекарства  подействовали  и  я  впал  в  забытье,  была  попытка  уговорить
увлекшуюся  медсестру  не  резать  огромными  ножницами  совсем  недавно
купленные зеленые вельветовые брюки.
Постепенно сознание, все еще затуманенное лекарствами, вернулось ко
мне.  Раздумывая  о  том,  каково  приходилось  людям  с  переломами  в
прошлом, когда никаких обезболивающих не было, я увидел у каталки, на
которой лежал, коллегу-ортопеда. Ему я позвонил с мобильного телефона,
пока ехал в больницу.
– У вас переломовывих, – сообщил он. – Вам неплохо поставили кости
на  место,  но  нужна  операция,  чтобы  зафиксировать  их  изнутри.  Я  могу
провести ее завтра утром в частной больнице.
– У меня есть страховка, – ответил я. – Да, давайте так и сделаем.
– Тогда придется вызвать частную «Скорую помощь», – предупредила
сестра.
– Не переживайте, – сказал мой коллега. – Я отвезу его сам.
Итак,  меня  выкатили  из  отделения  неотложной  помощи  в  инвалидном
кресле  и  с  длинной  задней  гипсовой  шиной  на  ноге,  усадили  в  красный
спортивный  «Мерседес»  коллеги  и  доставили  в  частную  больницу,
расположенную  в  трех  милях  от  нашей,  где  назавтра  обломки  кости
должным  образом  зафиксировали.  Коллега-ортопед  настоял,  чтобы  я
остался в больнице еще на пять дней, аргументируя это тем, что я, как врач
по  профессии,  не  буду  соблюдать  его  рекомендации  и  начну  чрезмерно
напрягать  поврежденную  ногу  в  первые  же  несколько  дней  после
операции.  Таким  образом,  большую  часть  следующей  недели  я  провел  в
кровати с подвешенной к потолку ногой, разглядывая симпатичный дуб за
окном, читая Вудхауса и размышляя о том, что многие правительственные
реформы Национальной службы здравоохранения, якобы ориентированные
на 
рынок, 
в 
реальности 
только 
увеличивают 
пропасть 
между
государственной  медициной  и  частной,  услугами  которой  я  вновь
попользовался. 
Время 
от 
времени 
я 
слышал, 
как 
неизменно

доброжелательные  врачи  навещают  пациентов,  лежащих  в  соседних
палатах.
Утром  в  день  выписки  я  спустился  в  отделение  для  приема
амбулаторных больных, где мне должны были поменять гипс. Я наблюдал,
как многочисленные пациенты приходят и уходят.
Мои  коллеги,  облаченные  в  строгие  темные  костюмы,  то  и  дело
показывались из кабинетов, чтобы проводить туда очередного пациента. С
некоторыми  я  был  знаком,  и  они  удивлялись,  увидев  меня  одетым  в
больничную  пижаму,  да  еще  и  с  шиной  на  ноге.  Большинство
останавливались,  выражали  сочувствие  и  вместе  со  мной  смеялись  над
моим невезением. Один из них, человек особенно напыщенный, ненадолго
замер, изумленно уставившись на меня.
– Переломовывих левой лодыжки, – пояснил я.
–  Боже,  –  произнес  он  чопорным  тоном,  словно  не  одобрял  то,  что  я
превратился  в  обычного  пациента,  позволив  своей  ноге  сломаться,  и
быстро вернулся к себе в кабинет.
Меня  вызвали  в  процедурный  кабинет,  где  коллега-ортопед  снял
старую повязку и тщательно изучил два шва – по одному с каждой стороны
лодыжки.  Удовлетворенный  увиденным,  он  сменил  повязку  и  наложил
новую  заднюю  гипсовую  шину,  удерживаемую  на  месте  эластичным
бинтом.  С  некоторой  тоской  я  подумал  о  пропасти,  отделяющей  такую
медицину от того, с чем приходится сталкиваться мне как нейрохирургу.
– Знаете, я редко притрагиваюсь к своим пациентам, – сказал я. – Разве
что  во  время  операции,  разумеется.  А  так  сплошные  истории  болезни,
снимки и длинные тягостные разговоры с родственниками. Совсем не так,
как здесь. Здесь все намного приятней.
– Да, нейрохирургия – тот еще мрак.
– В то же время наши периодические триумфальные победы ни с чем не
сравнятся… – начал было я, но он прервал мои философские рассуждения.
–  Следующие  несколько  недель  придется  держать  ногу  в  поднятом
состоянии почти все время, потому что она сильно распухнет.
Мы попрощались, и я, схватив одежду, поскакал из кабинета.
Несколько недель спустя я перенес кровоизлияние в стекловидное тело
и  разрыв  сетчатки  в  правом  глазу,  но  вылечить  его  оказалось  проще,  чем
левый.  Через  считаные  дни  я  смог  вернуться  к  работе.  Мне  чрезвычайно
повезло  по  сравнению  с  моими  пациентами,  и  я  был  переполнен  тем
чувством  глубокой  и  немного  иррациональной  благодарности  к  своим
коллегам, что присуща любому пациенту, когда все складывается хорошо.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: