P. S. Я всё ещё люблю тебя

Я забыла, о чем писала и как горячо я его желала. Я была так твердо
уверена, так свято верила в то, что мы созданы друг для друга. Ах, если бы
это было так! Воспоминание об этой уверенности потрясает меня, теперь я
чувствую  беспокойство  и  неопределенность.  Будто  я  оторвана  от  берега.
Что  в  нем  было  такого,  спрашиваю  я  себя,  что  вселяло  в  меня  такую
уверенность?
Как  ни  странно,  в  письме  я  не  упоминаю  Питера.  Я  пишу,  что  Джон
начал нравиться мне осенью в восьмом классе. Питер тоже нравился мне в
восьмом  классе,  так  что  в  какой-то  момент  они  пересеклись.  Когда
началось одно и закончилось другое?
Единственный  человек,  который  может  это  знать,  –  это  человек,  у
которого я ни за что не спрошу.
А ведь это она предсказала, что мне будет нравиться Джон.
Тем летом Женевьева ночевала у меня дома почти каждый день. Элли
разрешали  ночевать  у  подруг  только  по  особым  случаям,  поэтому  обычно
мы  были  вдвоем.  Мы  сплетничали  о  парнях,  обсуждали  каждую  деталь
минувшего дня.
– Это будет наша компания, – сказала она однажды ночью, едва шевеля
губами.
Мы делали корейские маски для лица, которые прислала бабушка. Они
были  похожи  на  лыжные  маски,  пропитанные  маслами,  витаминами  и
прочими косметическими штуками.
– Такой будет старшая школа. Я буду с Питером, ты – с Маклареном, а
Крисси  с  Элли  могут  поделить  Тревора.  Мы  будем  самыми  крутыми
парочками.
– Но мы с Джоном не нравимся друг другу в этом смысле, – возразила
я через зубы, чтобы маска не сдвинулась.
– Понравитесь, – ответила она.
Она сказала это таким тоном, будто это предопределенный факт, и я ей
поверила. Я всегда ей верила.
Но ничего из этого не сбылось, не считая пары Джен и Питера.

31
Мы  с  Лукасом  сидим  в  коридоре,  скрестив  ноги,  и  едим  одно
клубничное мороженое на двоих.
–  Не  залезай  на  мою  сторону,  –  возмущается  он,  когда  я  опускаю
голову, чтобы откусить еще.
–  Но  это  я  тебя  угощаю!  –  напоминаю  я.  –  Лукас,  как  думаешь,
переписываться  с  другим  парнем  –  это  измена?  Я  не  про  себя,  а  про
подругу.
–  Нет,  –  отвечает  Лукас,  а  потом  поднимает  обе  брови.  –  Погоди,  или
это сексуальные письма?
– Нет!
– Или вроде того, что ты мне написала?
Мне  удается  выдавить  из  себя  жалкое  «нет».  Лукас  сверлит  меня
взглядом, давая понять, что не купился на мои россказни.
– Тогда все нормально. Формально тебя не в чем обвинить. Так с кем
ты переписываешься?
Я колеблюсь.
– Помнишь Джона Амброуза Макларена?
Он закатывает глаза.
– Конечно, я помню Джона Амброуза Макларена.
– Я была влюблена в него в восьмом!
–  Разумеется.  Все  были.  В  средней  школе  всем  нравился  либо  Джон,
либо  Питер.  Они  были  двумя  основными  вариантами.  Как  Бетти  и
Вероника.  Разумеется,  Джон  –  Бетти,  а  Питер  –  Вероника,  –  Лукас  делает
паузу. – Раньше Джон так мило заикался, помнишь?
– Да! Мне даже жаль было, когда он перестал. Это было так мило. Так
по-ребячески.  А  помнишь,  какие  у  него  были  волосы  цвета  сливочного
масла? Наверняка именно так и выглядит свежее, только что взбитое масло.
– Я бы сказал, они были цвета кукурузных початков в лунном свете, но
да. И какой он теперь?
–  Я  не  знаю…  Это  странно,  потому  что  есть  Джон,  каким  он  был  в
средней школе, есть мои воспоминания о нем, а есть он такой, как сейчас.
– Вы с ним встречались?
– О нет! Никогда.
– Наверное, поэтому он тебе сейчас так интересен.
– Я не говорила, что он мне интересен.

Лукас смотрит на меня.
– По существу, ты так и сказала. И я тебя понимаю. Мне бы тоже было
интересно.
– Мне просто забавно об этом думать.
– Тебе повезло, – говорит он.
– Почему повезло?
– Повезло, что у тебя есть… варианты.
Я касаюсь его руки.
– Однажды, очень скоро, ты выйдешь в мир, и у тебя появится столько
вариантов,  что  ты  не  будешь  знать,  что  с  ними  делать.  Все  будут  в  тебя
влюбляться, потому что ты такой красивый и очаровательный, а школу ты
будешь вспоминать, как давно ушедшее мгновение.
Лукас улыбается, и его угрюмость испаряется.
– Но тебя я все равно не забуду.

32
–  Пирсы  наконец-то  продали  дом,  –  говорит  папа,  подкладывая  еще
шпината на тарелку Китти. – Через месяц у нас будут новые соседи.
– У них есть дети? – оживляется Китти.
– Донни говорит, они на пенсии.
Китти делает вид, будто ее тошнит.
– Старики! Скукотища! А внуки у них хотя бы есть?
– Не знаю, но сомневаюсь. И они собираются снести старый домик на
дереве.
Я замираю, не прожевав кусок.
– Они хотят сломать наш домик на дереве?
Папа кивает.
– Кажется, они строят беседку.
– Беседку? – переспрашиваю я. – Но в домике было так здорово! Мы с
Женевьевой  часами  могли  играть  в  Рапунцель.  Правда,  она  всегда  была
Рапунцель,  а  мне  оставалось  только  стоять  внизу  и  звать  ее.  –  Я
останавливаюсь,  чтобы  настроиться  на  британский  акцент:  –  Рапунцель,
Рапунцель! Спусти мне свои косы!
– И что это был за акцент? – спрашивает Китти.
– Кокни вроде бы. А что? Не получилось?
– Не очень.
–  Оу,  –  я  поворачиваюсь  к  папе.  –  Когда  они  будут  сносить  дом  на
дереве?
– Точно не скажу. Думаю, перед тем как въехать, но кто знает.
Однажды  я  выглянула  в  окно  и  увидела,  как  Джон  Макларен  сидит  в
домике  на  дереве  совсем  один.  Он  просто  сидел  там  и  читал.  Так  что  я
пошла к нему с парой банок колы и книгой, и мы весь день читали вместе.
К  вечеру  пришли  Питер  и  Тревор  Пайк,  мы  отложили  книги  и  начали
играть в карты. В те времена я уже страдала от любви к Питеру, так что я
уверена,  что  между  нами  с  Джоном  не  было  никакой  романтики.  Но  я
помню  чувство,  что  наш  спокойный  день  нарушили  и  что  я  бы  лучше
продолжила читать в дружеском молчании.
–  Мы  закопали  капсулу  времени  под  домом  на  дереве,  –  говорю  я
Китти,  выдавливая  пасту  на  зубную  щетку.  –  Женевьева,  Питер,  Крис,
Элли,  Тревор,  я  и  Джон  Амброуз  Макларен.  Мы  собирались  выкопать  ее

после выпускного.
– Вам нужно устроить вечер ностальгии прежде, чем дом разрушат, –
говорит Китти с унитаза. Она писает, а я чищу зубы. – Можешь разослать
приглашения,
получится
прикольное
мероприятие.
Торжественное
открытие капсулы времени.
Я выплевываю пасту.
– Да, теоретически. Но Элли переехала, а Женевьева…
– Бука на букву «с», – выдает Китти.
Я хихикаю.
– Точно, бука на букву «с».
– Она страшная. Однажды, когда я была маленькой, она заперла меня в
бельевом  шкафу.  –  Китти  смывает  воду  и  встает.  –  Все  равно  можете
устроить  вечеринку,  только  Женевьеву  не  приглашай.  В  любом  случае  нет
смысла  приглашать  бывшую  девушку  твоего  парня  на  вечер  открытия
капсулы времени.
Как будто есть какой-то определенный этикет, кого нужно приглашать
на вечер открытия капсулы времени. Как будто вообще есть такое событие,
как вечер открытия капсулы времени.
–  Я  выпустила  тебя  из  шкафа  через  секунду,  –  напоминаю  я  и  кладу
зубную щетку на место. – Не забудь вымыть руки.
– Я собиралась.
–  И  почисти  зубы.  –  Прежде  чем  Китти  успевает  открыть  рот,  я
добавляю: – И не говори, что ты собиралась, потому что я знаю, что это не
так. – Китти сделает все, что угодно, только бы не чистить зубы.
Мы  не  можем  позволить  домику  на  дереве  уйти  без  должного
прощания. Это было бы неправильно. Мы всегда говорили, что вернемся. Я
устрою  вечеринку,  и  она  будет  тематической.  Женевьева  бы  посмеялась,
сказав,  что  это  по-детски,  но  ее  все  равно  не  приглашают,  поэтому  не
важно,  что  она  думает.  Будем  только  я,  Питер,  Крис,  Тревор  и…  Джон.
Придется пригласить Джона. Как друга. Только как друга.
Что  мы  ели  тем  летом?  Кукурузные  палочки  с  сыром.  Подтаявшие
сэндвичи  с  мороженым:  шоколадная  вафля  прилипала  к  пальцам.  Теплый
гавайский  пунш  лился  рекой.  Или  сок  «Капри  Сан»  в  пакетиках,  если
удавалось его достать. У Джона всегда был с собой двухэтажный сэндвич с
джемом и арахисовой пастой в вакуумном пакете, который клала ему мама.
Надо будет раздобыть все это для вечеринки.
Что  еще?  У  Тревора  были  переносные  колонки,  которые  он  таскал  с

собой. Его отец обожал южный рок, и в то лето Тревор так часто включал
«Мой дом Алабама», что Питер выбросил его колонки из домика, и Тревор
не разговаривал с ним несколько дней. У Тревора Пайка были каштановые
волосы,  которые  завивались,  когда  намокали.  Он  был  пухлым,  таким,  как
бывают  мальчишки  в  средней  школе  (в  щеках  и  в  талии),  но  потом  они
внезапно  вырастают  и  все  выравнивается.  Он  всегда  был  голоден  и  лазил
по  чужим  буфетам.  Он  уходил  в  туалет,  а  возвращался  с  леденцом,  или
бананом, или сырными крекерами, со всем, что удавалось стянуть. Тревор
был  вторым  лучшим  другом  Питера.  Сейчас  они  уже  не  так  часто
общаются.  Тревор  теперь  дружит  с  командой  бегунов.  У  нас  нет  общих
уроков.  Я  хожу  на  занятия  для  продвинутого  уровня,  с  углубленным
изучением  предметов,  а  Тревор  никогда  не  интересовался  школой  и
оценками. Зато с ним было весело.
Я помню, как Женевьева пришла ко мне домой в слезах и сказала, что
переезжает.  Недалеко,  она  все  еще  будет  ходить  в  нашу  школу,  но  больше
не  сможет  заходить  в  гости,  даже  на  велосипеде.  Питер  расстроился.  Он
успокаивал ее, обнимал. Помню, я думала, какими взрослыми они казались
в тот момент, как настоящие влюбленные подростки. А потом Крис и Джен
из-за чего-то поссорились, сильнее, чем обычно. Я уже даже забыла, из-за
чего.  Кажется,  это  было  связано  с  их  родителями.  Когда  их  родители
ругались, негатив переходил и на них: приплывал, как мусор по реке.
Джен переехала, и мы еще дружили, а потом, ближе к концу восьмого
класса, она меня бросила. Видимо, в ее жизни больше не осталось для меня
места.  Я  думала,  что  Женевьева  будет  моей  подругой  навечно.  Из  тех
людей,  с  которыми  ты  всегда  продолжаешь  общаться  несмотря  ни  на  что.
Но  вышло  иначе.  И  вот  прошло  три  года,  и  мы  хуже,  чем  чужие  люди.  Я
знаю,  что  это  она  сняла  видео.  Я  знаю,  что  это  она  отправила  его
Анонимке. Разве я могу это простить?

33
У  Джоша  новая  девушка:  Лиза  Букер,  из  его  клуба  любителей
комиксов.  У  нее  вьющиеся  каштановые  волосы,  красивые  глаза,  большая
грудь и брекеты. Она в выпускном классе, как и Джош. Умная, как и Джош.
Но мне не верится, что он может быть с кем-то, кроме Марго. Рядом с моей
сестрой красивые глаза и большая грудь Лизы Букер – ничто.
Я уже не раз замечала незнакомую машину у дома Джоша, а сегодня,
забирая почту, я увидела, как они с Джошем вышли из дома. Он проводил
ее к машине, а потом поцеловал. Точно так же, как он целовал Марго.
Я жду, пока она уедет, и он уже почти успевает зайти обратно домой,
когда я его окликаю.
– Так что, у вас с Лизой теперь все серьезно?
Он оборачивается и выглядит смущенно.
–  Ну  да,  мы  с  ней  вместе.  Ничего  такого  серьезного.  Но  она  мне
нравится.
Джош делает несколько шагов ко мне, чтобы мы не были так далеко. Я
не выдерживаю и говорю:
– О вкусах не спорят. В смысле, неужели ты предпочел ее Марго?
Я издаю надменный смешок, который удивляет даже меня, потому что
у  нас  с  Джошем  теперь  все  хорошо  –  не  как  раньше,  но  нормально.  Это
были  грубые  слова.  Но  я  сказала  так  не  для  того,  чтобы  обидеть  Лизу
Букер, которую я даже не знаю. Я сказала так ради сестры. Ради того, кем
они с Джошем были друг для друга.
Он спокойно отвечает:
–  Я  не  предпочел  Лизу  Марго,  ты  же  знаешь.  В  январе  мы  с  Лизой
были едва знакомы.
– Ладно, хорошо, но почему не Марго?
– Потому что у нас ничего бы не вышло. Она до сих пор мне дорога, я
всегда  буду  любить  ее.  Но  она  правильно  сделала,  порвав  со  мной,  когда
уезжала. Было бы только сложнее, если бы мы поддерживали отношения.
– Разве нельзя было хотя бы попробовать, чтобы посмотреть, стоит ли
оно того? Увидеть, что будет?
–  Все  закончилось  бы  точно  так  же,  даже  если  бы  она  не  уехала  в
Шотландию.
На  лице  Джоша  появилось  то  самое  упрямое  выражение,  его
расслабленный  подбородок  напрягся.  Я  знаю,  что  он  больше  ничего  не

скажет.  Да  это  и  не  мое  дело,  если  честно.  Это  между  ним  и  Марго,  и,
возможно, он еще сам этого не понимает.

34
Крис приходит ко мне домой с сиреневыми волосами, окрашенными в
стиле обмре. Снимая на ходу капюшон куртки, она спрашивает:
– Ну, как тебе?
– По-моему, красиво, – отвечаю я.
Китти шевелит губами: «Как пасхальное яйцо».
– Я покрасила их только для того, чтобы маму взбесить. – В ее голосе
слышится нотка неопределенности, которую она пытается скрыть.
– Так ты выглядишь интереснее, – уверяю ее я.
Я  протягиваю  руку  и  дотрагиваюсь  до  кончиков  ее  волос,  на  ощупь
они будто синтетические, как у Барби после того, как ее помоешь.
Китти беззвучно говорит: «Как у бабушки», и я закатываю глаза.
– Дерьмово получилось, да? – спрашивает ее Крис, нервно покусывая
нижнюю губу.
– Не выражайся перед моей сестрой! Ей десять лет!
– Прости. Отстойно получилось, да?
– Да, – признает Китти.
Спасибо, господи, за Китти! На нее всегда можно рассчитывать, чтобы
сообщить жестокую правду.
– Почему ты не пошла в салон, где бы тебя нормально покрасили?
Крис расчесывает волосы пальцами.
–  Я  ходила,  –  она  выдыхает.  –  Дерь…  то  есть,  блин.  Может,  просто
отрезать концы?
–  Я  всегда  думала,  что  тебе  очень  пойдут  короткие  волосы,  –  говорю
я.  –  Но,  если  честно,  я  не  считаю,  что  сиреневый  смотрится  плохо.  Очень
даже красиво, вообще-то. Как внутренняя сторона ракушки.
Если  б  я  была  такой  же  смелой,  как  Крис,  я  бы  кротко  отрезала
волосы, как у Одри Хепберн в «Сабрине». Но я не настолько отважная, и к
тому  же  я  чувствую,  что  мне  будет  ужасно  не  хватать  хвостов,  косичек  и
кудрей.
– Ладно. Может, пока похожу и так.
– Попробуй использовать глубокий кондиционер, это должно помочь, –
советует Китти, и Крис бросает на нее сердитый взгляд.
– У меня есть корейская маска для волос, которую покупала бабушка, –
говорю я, обнимая ее за плечи.
Мы поднимаемся наверх, и Крис идет ко мне в комнату, пока я копаюсь

в  ванной  в  поисках  маски.  Когда  я  возвращаюсь  к  себе  с  баночкой,  Крис
сидит на полу, скрестив ноги, и копается в моей коробке из-под шляпы.
– Крис! Это личное!
–  Она  была  на  самом  виду!  –  Крис  держит  валентинку  от  Питера:
стихотворение, которое он мне написал. – Что это?
–  Это  стихотворение,  которое  Питер  написал  мне  на  День  святого
Валентина, – отвечаю я гордо.
Крис снова смотрит на листок.
–  Он  сказал,  что  написал  это?  Да  он  мешок  с  дерьмом.  Это
стихотворение Эдгара Алана По.
– Нет, это точно сочинил Питер.
–  Это  из  стихотворения  «Аннабель  Ли».  Мы  проходили  его  на  уроке
английского  для  отстающих.  Я  запомнила,  потому  что  мы  ходили  в  музей
Эдгара  Алана  По,  а  потом  катались  на  кораблике,  который  назывался
«Аннабель Ли». Стихотворение висело там на стене в рамочке.
Я не могу в это поверить.
– Но… он сказал, что написал его для меня.
Она посмеивается.
– Классический Кавински!
Когда Крис видит, что я не смеюсь вместе с ней, она говорит:
– Ой, да не важно. Главное – жест внимания, так ведь?
– Не считая того, что это ворованный жест.
Я  была  так  счастлива,  получив  это  стихотворение.  Никто  еще  раньше
не  писал  мне  любовных  стихов,  а  теперь  оказывается,  что  это  плагиат.
Подделка.
–  Не  злись.  По-моему,  это  забавно.  Сразу  видно,  что  он  пытался  тебя
поразить.
Я  должна  была  догадаться,  что  Питер  не  мог  это  написать.  Он  в
свободное время даже не читает, не говоря уже о поэзии.
– Что ж, хотя бы кулон настоящий, – успокаиваю я себя.
– Ты уверена?
Я бросаю на нее презрительный взгляд.
Когда  мы  с  Питером  в  тот  вечер  болтаем  по  телефону,  я  собираюсь
спросить  его  насчет  стихотворения  или  хотя  бы  подразнить.  Но  потом  мы
начинаем говорить о намечающейся в пятницу выездной игре.
– Ты ведь поедешь? – спрашивает он.
– Я бы хотела, но я обещала Сторми, что в пятницу вечером покрашу
ей волосы.

– Ты не можешь сделать это в субботу?
– Не могу, в субботу мы открываем капсулу времени, а вечером у нее
свидание. Вот почему ее волосы должны быть готовы в пятницу…
Знаю, это звучит как жалкая отговорка, но я обещала. И к тому же… Я
не смогу поехать с Питером в автобусе, а самой мне не хочется ехать сорок
пять минут до школы, где я никогда не была. В любом случае зачем я ему
там? Хотя и Сторми я не особо нужна.
Он молчит.
– На следующей игре я буду, обещаю, – говоря я.
Питера прорывает:
–  Девушка  Гейба  приходит  на  каждую  игру  и  в  день  матча  всегда
рисует на лице его номер. А она даже не из нашей школы.
– У вас было всего четыре игры, и я ходила на две из них!
Теперь  я  раздражена.  Я  знаю,  как  важен  для  него  лакросс,  но  это  не
менее важно, чем моя работа в Бельвью.
–  И  знаешь  что?  Я  в  курсе,  что  это  не  ты  написал  мне  стихотворение
на День святого Валентина. Ты украл его у Эдгара Алана По!
– Я и не говорил, что я написал его! – защищается Питер.
– Говорил. Ты вел себя так, будто сам написал.
–  Я  не  собирался,  но  потом  ты  так  обрадовалась.  Прости,  что  хотел
сделать тебя счастливой.
–  Знаешь  что?  Я  собиралась  испечь  тебе  лимонное  печенье  в  день
игры, а теперь не стану.
–  Хорошо.  Тогда  я  не  уверен,  что  смогу  прийти  на  твою  вечеринку  в
домике на дереве. А субботу я могу быть очень уставшим после игры.
Я задыхаюсь.
– Только попробуй не прийти!
Вечеринка  и  так  получается  маленькой,  и  на  Крис  никогда  нельзя
положиться.  Я  не  могу  допустить,  чтобы  мы  с  Джоном  и  Тревором
остались втроем. Три человека – это далеко не вечеринка.
Питер фыркает.
– Что ж, тогда в день игры в моем шкафчике должно лежать лимонное
печенье!
– Ладно.
– Ладно.

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: