После!
всегда будет напоминать мне о нем. Он
рассмеялся и сказал:
«После!»,
означавшее на этот раз именно то, чего мне
хотелось: не просто прощание или попытку отделаться от тебя, но
послеобеденное занятие любовью. Я развернулся и, вскочив на велосипед,
помчался вниз с холма, широко улыбаясь, готовый запеть, если бы мог.
Никогда в жизни я не был так счастлив. Все было идеально, все шло
по-моему, все двери раскрывались передо мной одна за другой, и жизнь не
могла быть лучезарнее: она освещала мне путь, а когда я сворачивал в
сторону или пытался скрыться от сияния, оно следовало за мной, как свет
софита за актером. Я хотел Оливера, но мог легко жить и без него, и то и
другое меня устраивало.
По пути я остановился у дома Марции. Она собиралась на пляж.
Вместе мы спустились к камням и легли на солнце. Мне нравился ее запах,
ее губы. Она сняла верх купальника и попросила намазать ей спину
солнцезащитным лосьоном, зная, что мои ладони неизбежно накроют ее
груди. У ее семьи была соломенная хижина на пляже, и она сказала, что
нам можно пойти туда. Никто не бывал там. Я запер дверь изнутри, усадил
ее на стол, снял купальник и приник ртом туда, где она пахла морем. Она
откинулась назад и положила ноги мне на плечи. Как странно, думал я, как
оба они оттеняли и отражали один другого, не мешая друг другу. Каких-то
полчаса назад я просил Оливера трахнуть меня, а сейчас собирался
заняться любовью с Марцией, и все же они не пересекались друг с другом,
кроме как через Элио, являвшимся одним и тем же человеком.
После обеда Оливер сказал, что должен снова съездить в Б., чтобы
передать синьоре Милане последние исправления. Он бросил быстрый
взгляд в мою сторону, но, увидев, что я не реагирую, удалился один. После
двух бокалов вина меня клонило в сон. Я взял со стола два больших
персика и понес их к себе, поцеловав по пути мать. Съем их позже, сказал
я. В затемненной спальне я положил фрукты на мраморную столешницу.
Потом полностью разделся. Чистые, прохладные, накрахмаленные до
хруста, высушенные на солнце простыни, по струнке расправленные на
моей кровати – благослови тебя господь, Мафальда. Хотел ли я оказаться в
одиночестве? Да. С одним я провел ночь и встретил рассвет. С другой был
утром. Теперь я вытянулся на простынях, счастливый и оцепеневший, как
распустившийся подсолнух, вбирающий в себя энергию этого сверкающего
летнего полдня. Нравилось ли мне быть в одиночестве, в полудреме? Да.
Хотя, нет. Да. Или нет. Да, да, да. Я был счастлив, и только это имело
значение, с кем-то или один, я был счастлив.
Через полчаса или раньше меня разбудил насыщенный аромат кофе,
разносившийся по дому. Даже с закрытой дверью я почувствовал его и
понял, что это не родительский кофе. Их кофе был сварен и подан
некоторое время назад. Это был кофе из неаполитанской кофеварки
эспрессо, в которой Мафальда, ее муж и Анкизе варили послеобеденный
кофе для себя. Скоро они тоже пойдут отдыхать. В воздухе уже разливалось
тяжелое оцепенение, мир погружался в сон. Мне хотелось, чтобы он или
Марция вошли через балконную дверь, через полузакрытые ставни,
увидели меня обнаженного, раскинувшегося на кровати. Неважно, он или
Марция, но я хотел, чтобы кто-то зашел и увидел меня, и сами пусть
решают, что делать дальше. Я мог продолжать спать или же подвинуться,
чтобы кто-то из них лег рядом, и мы бы спали вместе. Я представлял, как
один из них входит в мою комнату, берет персик, с персиком в руке
подходит к постели и подносит его к моему стоящему члену.
Достарыңызбен бөлісу: |