Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

забывчивой.  Я  объяснил,  что  томография  мозга  однозначно  показала
злокачественную опухоль.
– Мой отец умер от злокачественной опухоли мозга, – поделилась она
со мной. – Было ужасно наблюдать за тем, как его состояние ухудшается и
он постепенно умирает. И я решила, что если это произойдет со мной, то я
откажусь от лечения.
– Проблема в том, – сказал я скрепя сердце, – что это произойдет с вами
в  любом  случае.  Если  мы  проведем  операцию,  то  при  удачном  стечении
обстоятельств  вы,  возможно,  получите  еще  несколько  лет  полноценной
жизни.  Но  если  не  делать  ничего,  то  вам  останется  жить  не  более
нескольких месяцев.
Мой  прогноз  был  скорее  всего  излишне  оптимистичным.  Томография
показала  скверную  злокачественную,  активно  развивающуюся  опухоль  в
доминирующей височной доле головного мозга (доминирующим называют
полушарие мозга, которое отвечает за речь). Независимо от моих действий
пациентка  вряд  ли  прожила  бы  дольше  нескольких  месяцев,  однако
надежда  остается  всегда  и  всегда  встречаются  люди  –  к  несчастью,
незначительное меньшинство, – которые бросают вызов сухой статистике и
которым удается прожить еще несколько лет.
Мы  сошлись  на  том,  что  операцию  стоит  провести.  Основную  работу
выполнил  Патрик,  а  я  выступил  в  роли  ассистента.  Операция  прошла
довольно  неплохо,  хотя,  едва  Патрик  вскрыл  черепную  коробку,  мы
обнаружили,  что  опухоль  существенно  разрослась  –  гораздо  сильнее,  чем
было  видно  на  снимках,  сделанных  двумя  неделями  ранее.  Мы  удалили
опухоль  настолько,  насколько  смогли;  ситуация  осложнялась  тем,  что
ответвления  средней  мозговой  артерии  оплетали  опухоль.  На  мой  взгляд,
мы  не  нанесли  пациентке  серьезного  вреда,  однако  особой  пользы  от
нашей работы тоже не было.
–  Каков  прогноз,  босс?  –  спросил  Патрик,  зашивая  твердую  оболочку
мозга, пока я срезал свободные концы нити на шве.
–  Несколько  месяцев,  не  более.  –  Я  рассказал  об  отце  пациентки,  о
мыслях,  которыми  она  со  мной  поделилась,  и  добавил:  –  Очень  сложно
сидеть  сложа  руки.  Однако  смерть,  знаешь  ли,  не  всегда  худший  исход,  и
быстрая смерть может быть куда желательнее, чем медленная.
Патрик  ничего  не  ответил  и  продолжил  молча  зашивать  мозговую
оболочку.  Иногда  мы  с  коллегами  обсуждаем,  что  бы  мы  предприняли,
если  бы  у  нас  –  нейрохирургов,  прекрасно  отдающих  себе  отчет  в  том,
насколько  мало  толку  может  быть  от  операции,  –  обнаружили
злокачественную  опухоль  мозга.  Я,  как  правило,  говорю,  что  надеюсь

отыскать  в  себе  достаточно  смелости  для  того,  чтобы  совершить
самоубийство.  Но  никогда  не  знаешь  наверняка,  какое  решение  примешь,
пока не столкнешься с такой ситуацией в реальности.
Когда мы зашивали голову, ничто не предвещало беды. Джудит увезла
пациентку  в  отделение  интенсивной  терапии,  а  я  уселся  писать  отчет  об
операции. Несколько минут спустя Джудит заглянула в операционную.
–  Генри,  она  не  приходит  в  себя,  а  ее  левый  зрачок  заметно  больше
правого. Что делать?
Я  выругался  себе  под  нос  и  помчался  в  реанимацию.  В  углу  палаты  я
увидел Мелани (у ее кровати стояла детская люлька), но в спешке прошел
мимо, чтобы посмотреть на вторую сегодняшнюю пациентку. Одной рукой
я  аккуратно  приподнял  ее  веки.  Левый  зрачок  был  большим  и  черным  –
огромным, словно блюдце.
–  Лучше  бы  нам  сделать  томографию,  –  бросил  я  Патрику,  который
тоже прибежал, услышав новости.
Джудит  принялась  повторно  делать  пациентке  наркоз  и  вводить  в
трахею  трубку,  чтобы  снова  подключить  к  аппарату  искусственной
вентиляции легких. Я попросил Патрика сообщить рентгенологам, что мы
немедленно  принесем  женщину  на  томографию,  и  не  обращать  внимания
на то, чем они там сейчас заняты. Я не собирался ждать санитаров. Патрик
подошел к столу и взялся за телефон, а Джудит с медсестрами отсоединила
пациентку от контрольной аппаратуры, после чего мы спешно выкатили ее
из  реанимации  и  повезли  в  кабинет  с  компьютерным  томографом.  С
помощью  радиолога  мы  быстро  положили  пациентку  в  томограф.  Я
вернулся  в  операторскую,  защищенную  от  рентгеновского  излучения
свинцовым стеклом.
Снедаемый  нетерпением  и  волнением,  я  наблюдал,  как  на  мониторе
компьютера один за другим мелькают снимки поперечного сечения мозга,
постепенно приближаясь к тому месту, где была опухоль. В итоге я увидел
сильное 
кровоизлияние 
глубоко 
в 
тканях 
мозга 
– 
сбоку 
от
прооперированной  зоны,  хотя  и  на  некотором  расстоянии  от  нее.  Стало
очевидно,  что  повторная  операция  невозможна  и  женщина  обречена  на
скорую  смерть:  произошло  послеоперационное  кровоизлияние  в  мозг  –
«редкое,  но  ожидаемое»  осложнение  при  подобной  операции.  Я  поднял
трубку телефона и набрал номер ее мужа:
– Боюсь, у меня для вас плохие новости…
Я ушел в комнату отдыха для хирургов, прилег на диван и уставился в
голубое небо за окном. Я ждал, пока придут муж и дочь пациентки.
Спустя  час  я  разговаривал  с  ними  в  небольшой  приемной  отделения

интенсивной  терапии.  Обнявшись,  они  горько  плакали,  а  я  –  все  еще  в
операционном халате – печально смотрел на эту картину.
Поскольку  женщина  вот-вот  должна  была  умереть,  медсестры
перевезли ее в смежную палату, где она и лежала в одиночестве. Я привел
мужа и дочь попрощаться с ней. Они присели возле кровати. Пациентка – в
повязке  через  голову,  из-под  которой  виднелись  окровавленные  волосы,  –
была  без  сознания.  Рядом  медленно  вздыхал  прибор  искусственной
вентиляции легких, поддерживающий в ней жизнь.
– Вы уверены, что она нас не слышит? – спросила меня ее дочь.
Я  объяснил,  что  пациентка  в  глубокой  коме,  но  даже  если  бы  она  и
могла  что-нибудь  услышать,  то  все  равно  ничего  бы  не  поняла:
кровоизлияние затронуло как раз ту часть мозга, которая отвечала за речь.
–  А  она  должна  оставаться  в  больнице?  Нельзя  ли  нам  забрать  ее
домой?
Я сказал, что вряд ли она переживет следующие двадцать четыре часа.
Ее  мозг  умрет,  после  чего  аппарат  искусственной  вентиляции  легких
отключат.
–  Ее  у  нас  отняли!  Это  произошло  так  внезапно.  Мы  собирались
столько  всего  сделать  за  то  время,  что  у  нас  оставалось,  помнишь?  –
воскликнул  в  отчаянии  муж  пациентки,  повернувшись  к  дочери.  –  Мы  не
были к такому готовы…
Произнося эти слова, он не отпускал руку дочери.
–  Я  доверился  вам,  –  обратился  он  ко  мне,  –  и  по-прежнему  вам
доверяю.  Вы  уверены,  что  она  не  очнется?  Что,  если  она  придет  в  себя,  а
нас  не  будет  рядом?  Она  испугается,  хотя  и  твердила  всю  последнюю
неделю, что не хочет стать для нас непосильной ношей.
–  Но  ведь  человека  продолжаешь  любить,  что  бы  ни  случилось,  –
ответил я, и он снова разразился рыданиями.
Мы  побеседовали  еще  какое-то  время.  В  конце  концов  я  повернулся  к
двери,  сказав,  что  мне  придется  уйти,  иначе  я  и  сам  расплачусь.  Муж  и
дочь  пациентки  улыбнулись  сквозь  слезы.  Уходя,  я  думал  о  том,  что
исполнил,  пусть  и  неумышленно,  желание  этой  женщины,  которая
стремилась избежать ужасной, мучительной смерти, настигшей ее отца.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: