350
351
творческие искания Тредиаковского чем дальше, тем больше не со-
впадали с магистральным сюжетом русской литературы середины
XVIII
столетия, произведения его казались (и не могли не казаться)
странными, а потому и смешными, а человеческие поступки нега-
тивное отношение современников только укрепляли.
Бездарный, но предельно самовлюбленный педант, нелепый и
смешной, к тому же нечистоплотный в общественном своем пове-
дении — вот, пожалуй, тот мифологизированный образ Тредиаков-
ского — шута, дурака русской литературы, — который начал скла-
дываться еще при жизни писателя
27
. Как странно он не совпадает с
образом Тредиаковского времени Славяно-греко-латинской академии
и первых петербургских лет! За подобным несовпадением вырисо-
вывается мучительная история не встретившей сочувствия творческой
жизни. Действительно, в конце 1750-х и 1760-е гг. к Тредиаковскому
относились с презрением и насмешкой, никому и в голову не при-
ходит видеть в нем талант, способный открыть новую страницу в
русской литературе. Напротив, над ним в открытую смеются. До-
статочно вспомнить широко известное отношение ближайшего окру-
жения относительно молодой еще Екатерины
II
к «Тилемахиде». «Во
„Всякой всячине“ (1769), журнале, фактическим редактором которо-
го была Екатерина, стихи „Тилемахиды“ рекомендуются как средство
от бессонницы»
28
, а правила екатерининского Эрмитажа предписы-
вали в наказание за проступок выучивать небольшой фрагмент по-
эмы Тредиаковского. Весьма знаменательно, что информация о ека-
терининском отношении к Тредиаковскому была повторена Н. М. Ка-
рамзиным в «Пантеоне российских авторов» (1802), предопределив
тот облик, с каким Тредиаковский вошел в литературную историю.
Конечно, были исключения — прежде всего «Памятник дактило-
хореическому витязю» А. Н. Радищева (1801), представляющий не
просто попытку некоторой (не лишенной притом критичности) апо-
логии Тредиаковского, но и глубокий анализ поэтической фактуры
его произведений. Не без одобрительности отзывался о Тредиаков-
ском и Пушкин. Но в целом серьезную — и тем более актуальную —
литературную силу в Тредиаковском не видели ни в конце
XVIII
(вновь
оговорюсь — за исключением Радищева), ни в начале
XIX
в., т. е. в
ту эпоху, когда литературное наследие
XVIII
столетия не стало еще
окончательным прошлым русской культуры.
27
См. об этом круге проблем:
Достарыңызбен бөлісу: