438
439
зывались поколебленными: в культурном отношении для него стать
европейцем означало во многом перестать быть русским. (Конечно,
это существенное огрубление петровских замыслов, гиперболизация
его идей, но гиперболизация, думаю, обнажающая их исторический
смысл, — кстати сказать, самому царю, возможно, далеко не ясный.)
Ломоносов, как видим, преобразовательные интенции императора
трансформировал существенным образом, именно через него и про-
звучал ответ русской культуры на петровские реформы — ответ, от-
крывший новый (и, может быть, наиболее блестящий) период ее
истории.
VI. Сказанное выше требует, однако, одной существенной ого-
. Сказанное выше требует, однако, одной существенной ого-
ворки: идея создания нового русского языка с опорой на церков-
нославянский была, как показал В. М. Живов, едва ли не господ-
ствующей в культурно-языковом сознании русских интеллектуалов
конца 1740–1770-х гг. А если и не господствующей, то, во всяком
случае, очень и очень распространенной; именно с нею связывалось
культурное будущее Российской империи. В. М. Живов убедитель-
но доказал чрезвычайную важность концепции славенороссийско-
го языка в культурно-языковой жизни третьей четверти XVIII сто-
XVIII сто-
сто-
летия
57
.
Как видим, Ломоносов не был здесь единственным. Более того,
не был Ломоносов и первым — Тредиаковский и в данном отноше-
нии его отчасти и опередил, и предвосхитил. Но тем не менее в
истории русского самосознания именно Ломоносов оказался в инте-
ресующем нас отношении ведущей, определяющей фигурой. Воз-
можно, крайняя популярность идеи славенороссийского языка обу-
словливалась далеко не в последнюю очередь как раз его деятель-
ностью — правда, скорее не теоретической, не языковедческими его
сочинениями, но поэтической практикой. Одновременно с теорети-
ческими декларациями Ломоносов (и это гораздо важнее) вынес на
суд современников практические результаты собственных языковых
концепций: отвлеченные лингвистические построения реализовыва-
лись в речевой деятельности, причем реализовывались с предельной
степенью убедительности. Это-то и оказалось особенно значимым,
на что указывает А. А. Алексеев: «Реформаторская деятельность
Ломоносова рассматривается и оценивается на материале его теоре-
тических сочинений и заметок и упускается из виду, что языковые
преобразования осуществляются прежде всего путем художествен-
но-язы ковой практики… То, что мы называем „реформой Ломоно-
57
Живов В. М.
Язык и культура в России
XVIII
века. С. 265–418.
сова“, заключено не в его „Предисловии о пользе книг церковных“
1758 года, но в его художественном творчестве, явлении исключи-
тельном и эпохальном. Не будь его, „Предисловие“ осталось бы до-
стоянием любознательных антикваров. Впрочем, не было бы самого
„Предисловия“, назначение которого было �ost factum описать линг-
�ost factum описать линг-
factum описать линг-
factum описать линг-
описать линг-
вистические следствия из некоторых приемов создания художествен-
ного текста»
58
.
Может быть, относительно «Предисловия о пользе книг церков-
ных» исследователь и не вполне прав. Сочинение это заслуживает
не только уничижительных определений — вне зависимости от сте-
пени своей оригинальности (а она и в самом деле была весьма не-
высокой), «Предисловие…» сыграло в истории русского языкового
самосознания достаточно значительную роль. Однако с тем, что глав-
ной причиной колоссальной влиятельности ломоносовских языковых
теорий в первую очередь была подтверждающая их его собственная
поэтическая практика, едва ли возможно спорить. Поэзия Ломо носова
ознаменовала рождение русского поэтического стиля
59
. Вполне есте-
ственным будет поэтому перейти к рассмотрению ломоносовского
поэтического наследия.
Достарыңызбен бөлісу: