Глава 10. Работа с конфликтами: психологическая традиция 4 0 3
стой хирургией. Она почти прямо противоположна ситуации, в которой
пациенты
говорят
врачу
о своих
симптомах,
а затем врач проводит свое собственное обсле
дование (в котором пациент понимает довольно мало или вообще ничего не пони
мает) и выписывает рецепты на латыни, а пациент выполняет предписания, не ду
мая ни о чем, кроме того, чтобы быть «пациентом» и ждать излечения. Однако эта
заманчивая картина соблазняет как пациента, так и терапевта. Часто оба в дейст
вительности хотят, чтобы терапевт был «настоящим врачом» или, еще лучше, взял
на себя роль Бога... Многие пациенты хотят, чтобы терапевт взял на себя эту роль,
и всегда готовы подыгрывать. Они хотят, чтобы кто-то принимал за них трудные
решения, хотят восставать против кого-то, хотят услышать от кого-то определен
ные ответы, хотят гарантированных результатов, хотят, чтобы некто был больше,
чем просто человеком. (И в то же время, конечно, они не хотят, чтобы кто-то делал
все это — точно так же, как терапевт не хочет играть роль Бога, даже когда подда
ется такому искушению.) Терапевту очень легко соскользнуть в процессе консуль
тирования на позицию Бога, и у него есть много стимулов для этого. Его авторитет
редко подвергается сомнению, его утверждения часто рассматриваются как откро
вения свыше, одобрение и неодобрение глубоко влияет на тех, кто часто становит
ся его преданным последователем. Как бы часто терапевт ни напоминал себе о сво
их постоянных ограничениях, он чаще, чем ему бы хотелось, уступает легкому,
почти бессознательному убеждению, что он действительно обладает более тонким
восприятием и более сильным влиянием и может благотворно вмешиваться в
жизнь своих пациентов. Как бы я ни был осторожен, я все же иногда ловлю себя на
том, что пытаюсь вмешаться в их жизнь, говоря себе, что это абсолютно безвредно
и наверняка поможет... Постепенно я все больше осознаю, что, вмешиваясь, я де
монстрирую утрату доверия к самому себе, к моему пациенту и к самому психо
терапевтическому процессу. Если я смогу сохранить веру и помочь пациенту
воспользоваться собственной мудростью и самостоятельностью, я понимаю, на
сколько более твердыми становятся достижения пациента... Каждый раз, когда
я пытаюсь вмешиваться, чтобы помочь пациенту в определенной жизненной си
туации, я в каком-то смысле ослабляю и его, и себя. Когда я настаиваю на главном,
на том, что происходит именно в тот момент, когда мы с пациентом находимся
вместе, ...я помогаю ему намного больше. Раскрытие его потенциала не только по
ложительно влияет на нашу работу, но вносит также важные улучшения в его ра
боту, в его отношения с детьми и с окружающими людьми. Но я никогда полно
стью не преодолею искушение быть Богом. Я чувствую — и должен чувствовать —
свою вину за это. Вину в экзистенциальном смысле, в смысле понимания, что я не
сохранил веру в человеческий потенциал моего пациента и в свой собственный.
Однако слишком большое чувство вины тоже является искажением. Я не Бог, что
бы в совершенстве избегать роли Бога. Сдается мне, только Господь никогда не иг
рает роль Бога (Бюдженталь, 1998, с. 256-258).
Достарыңызбен бөлісу: |