Богач, бедняк

современной цивилизации, то это — его личное дело. Но нельзя
ожидать от ничтожного, погрязшего в деньгах негодяя, каковым
являюсь я, что я с ним соглашусь. Не такой я идиот! Но искусство —
приманка для многих современных девушек, и в результате
новоиспеченные живописцы и будущие Толстые оказываются у них в
постелях. Но со мной это не пройдет — ведь я не юная девушка. Могу
поспорить, если бы я работал на каком-нибудь грязном чердаке в
Гринвич-Виллидж, а не в светлом офисе с кондиционером на Уолл-
стрит, то ты давно бы выскочила за меня замуж, еще до того, как
встретилась с этим Колином Берком.
— Ну что еще скажешь, дружок? — спросила Гретхен. — Нельзя
ли еще вина? — она протянула ему бокал.
Джонни налил ей почти до края и помахал официанту, чтобы тот
принес им еще одну бутылку. Он вдруг погрузился в угрюмую тишину,
сидел абсолютно неподвижно, словно замер. Гретхен очень удивила
его вспышка — это было совсем не похоже на Джонни. Даже когда они
(очень давно) занимались любовью, он оставался холодным,
отстраненным, типичным технарем, каким был во всем, за что брался.
Сейчас ей казалось, что с этого человека напротив слетела его
агрессивность, как физическая, так и рассудочная. Теперь он был
подобен отлично отполированному громадному круглому камню,
элегантному оружию, стенобитному орудию для осады крепостей.
— Какой, однако, я был дурак, — сказал он наконец низким,
упавшим голосом. — Нужно было жениться на тебе.
— Но я тогда уже была замужем, разве ты не помнишь?
— Но ты была замужем и тогда, когда встретила Колина Берка, не
так ли?
Гретхен пожала плечами.
— Было другое время, и он не был похож на других, — ответила
она.
— Я видел кое-какие его картины, — сообщил Джонни. — Они
вполне приличны.
— Они куда лучше того, что ты о них думаешь.
— Ты на них смотришь глазами любви, — возразил Джонни,
пытаясь радушно улыбнуться.
— Что тебе от меня надо, Джонни?

— Ничего. Ах, черт бы все побрал. Думаю, что я веду себя, как
последний скот, потому что упустил свой шанс. Я был просто трусом.
Теперь я пытаюсь исправиться и задаю вежливые вопросы своей
гостье, бывшей жене одного из моих лучших друзей. Надеюсь, ты
счастлива?
— Очень.
— Отличный ответ. — Джонни одобрительно кивнул. — Очень
достойный ответ. Наконец-то леди достигла своей, долгое время
недостижимой цели, заключив повторный брак с низеньким, но
активно работающим тружеником серебряного экрана.
— Ты ведешь себя, как скот, Джонни. Если хочешь, могу уйти.
Встать и уйти.
— Но впереди еще десерт. — Протянув руку, он коснулся ее. У него
были мягкие, мясистые пальцы. — Не уходи. У меня есть к тебе
вопросы. Такая женщина, как ты, типичная обитательница Нью-Йорка,
жившая полнокровной жизнью здесь, — чем ты занимаешься, черт
подери, в той дыре изо дня в день, ответь мне!
— Большую часть своего времени, — спокойно ответила она, — я
возношу благодарность Богу за то, что я не в Нью-Йорке.
— Ну а остальное время? Не стоит убеждать меня, что ты сидишь в
одиночестве, как дисциплинированная домохозяйка, и покорно ждешь
возвращения с киностудии своего папочки только для того, чтобы
услышать от него, какую очередную байку рассказал за ланчем
Сэмюэл Голдвин
[66]
?
— Если хочешь знать, — ответила она, уязвленная его словами, —
я совсем не сижу в одиночестве, как дисциплинированная хозяйка, как
ты изволил выразиться. Я делю свою жизнь с человеком, которым
восхищаюсь, я всячески помогаю ему, и эта жизнь устраивает меня
больше, чем моя прежняя жизнь здесь, в Нью-Йорке, когда я казалась
себе такой важной личностью, такой самостоятельной женщиной,
которая украдкой трахалась со всеми, печаталась в журналах и жила с
человеком, который напивался до чертиков регулярно три раза в
неделю.
— Ну, конечно, это новая феминистская революция, — воскликнул
Джонни. — Церковь, дети, кухня. Боже, да ты была последней
женщиной в мире, от которой я этого ожидал…

— Выбрось из своей речи церковь, — сказала Гретхен, — и ты
получишь самое точное представление о моей жизни! — Она
встала. — Я отказываюсь от десерта, тем более что все эти низенькие
активные труженики серебряного экрана любят тощих женщин.
Она быстрыми, решительными шагами пошла к выходу.
— Гретхен! — крикнул ей вслед Джонни. В голосе его
послышались нотки искреннего удивления. Что-то сейчас произошло с
ним такое, чего прежде никогда не было, и это нечто никак не
укладывалось в привычные рамки отлично продуманной игры, в
которую он постоянно играл. Она, не оглядываясь, стремительно
вышла на улицу, и никто из этих жалких лакеев даже не успел открыть
перед ней двери.
Гретхен быстро дошла до Пятой авеню и только там, когда немного
успокоилась и ее гнев спал, замедлила шаг. Как глупо волноваться из-
за такой ерунды, подумала она. Какое ей дело до того, что думает
Джонни Хит о ее жизни? Он, конечно, притворяется, утверждая, что
ему нравятся женщины свободные, потому что с ними он тоже
чувствует себя свободным. Он ушел несолоно хлебавши с пира и
теперь пытается заставить ее заплатить за это. Ему не понять, что
чувствует она, Гретхен, когда просыпается утром и видит в кровати
лежащего рядом с ней Колина. Она не свободна от своего мужа, и он
не свободен от нее, и от этого им стало только лучше и радостнее
жить. Что эти люди с толстой мошной понимают в свободе?
Она поспешила в отель, поднялась к себе и, взяв трубку телефона,
попросила телефонистку соединить со своим домом в Беверли-Хиллз.
В Калифорнии сейчас восемь часов, и Колин должен быть дома. Ей
нужно поговорить с ним, услышать его голос, несмотря на то что он не
любил разговаривать по телефону и частенько бывал резким и грубым,
даже когда ему звонила она. Но к телефону никто не подошел. Тогда
она позвонила на студию, попросила соединить ее с монтажной. Но
там ей сообщили, что мистер Берк уехал домой. Она медленно
положила трубку на рычаг и стала беспокойно ходить взад и вперед по
комнате. Сев за стол, вытащила лист бумаги и начала писать ему
письмо:
«Дорогой Колин, я звонила, но тебя не оказалось дома, и на студии
тебя тоже не было, и сейчас мне очень грустно, так как один человек,
мой бывший любовник, отозвался обо мне дурно, а это несправедливо.

Это испортило мне настроение. В Нью-Йорке слишком тепло, Билли
любит своего отца больше, чем меня, и я так несчастна здесь без тебя.
А тебя нет дома, хотя ты должен там быть, и в голову лезут глупые
мысли. Я намерена спуститься в бар и пропустить две-три рюмки, и
если кто-то попытается ко мне там пристать, я немедленно вызову
полицию. Я просто не знаю, как буду жить эти две недели без тебя.
Мне только остается надеяться, что во время нашего спора по поводу
эпизода в картине я не показалась тебе отвратительной всезнайкой, и
если ты простил меня, то обещаю не исправляться, не изменяться и
никогда не закрывать рта при условии, что и ты не будешь
исправляться, изменяться и закрывать рот. Когда ты провожал нас в
аэропорт, я заметила, что у тебя потерт воротничок, и поняла, какая я
плохая домохозяйка, но все равно я на самом деле домохозяйка,
домохозяйка и еще раз домохозяйка, жена в твоем доме,
представительница самой лучшей профессии в мире, и если тебя не
будет дома, когда я позвоню тебе в следующий раз, то не знаю, какую
месть я придумаю. Про то ведает только один Бог. Люблю тебя. Г.»
Запечатав письмо, не перечитав, в авиаконверт, она спустилась в
холл, где его проштемпелевали, и она его опустила в щель почтового
ящика. Теперь этот листок бумаги, чернила на нем, самолет, летящий
ночным рейсом, соединяли ее с центром ее жизни через громадное
расстояние в три тысячи миль, через весь темный бескрайний
континент.
Потом она зашла в бар, выпила, не перебросившись ни словечком с
барменом, два стаканчика виски и, так как к ней никто не приставал,
поднялась к себе, разделась и легла спать.
На следующее утро ее разбудил телефонный звонок. Это был
Вилли.
— Мы приедем к тебе через полчаса. Мы уже позавтракали.

Вилли, ее бывший муж и бывший летчик, быстро и хорошо вел
машину. В небольших красивых рощах Новой Англии листья на
деревьях приобрели первый осенний багрянец. Они подъезжали к
школе. На носу у Вилли опять красовались солнцезащитные очки, но
сегодня они в самом деле прикрывали его глаза от яркого солнца, а не
скрывали следы похмелья. Руки его спокойно, без всякой дрожи,
лежали на баранке, и в голосе не было предательской хрипоты — этого
свидетельства бурно проведенной ночи. Билли по дороге в школу
дважды укачало, и им приходилось останавливаться, но, не считая
этого, поездка оказалась приятной. Они казались процветающей
американской семьей, которая солнечным сентябрьским днем мчится в
поблескивающем никелем новом авто по зеленым просторам Америки.
Школа представляла собой большое здание из красного кирпича в
колониальном стиле с белыми колоннами с несколькими старыми
деревянными особняками-общежитиями, разбросанными по всей ее
территории. Их окружали старые деревья и широкие площадки для
спортивных игр. Подъезжая к главному корпусу, Вилли сказал:
— Ну, Билли, вот ты и поступаешь в загородный клуб!
Припарковав машину, они вместе с шумной толпой родителей и
учеников поднялись по ступеням в большой, просторный холл.
Улыбающаяся дама средних лет сидела за столом, регистрируя вновь
прибывших. Она любезно пожимала каждому из них руку, говорила,
что рада всех видеть и что-то вроде «стоит чудная погода, не правда
ли?». Она протянула Билли цветную ленточку, чтобы он продел ее в
петлицу пиджака.
— Дэвид Крофорд! — выкрикнула она в направлении группы
учеников постарше с разноцветными ленточками на отворотах
пиджаков. Тут же к ее столу подошел высокий парень лет
восемнадцати в очках. Представляя его, она сказала:
— Уильям, это Дэвид, он займется твоим размещением. Если у тебя
возникнут проблемы сегодня или в любое время в течение учебного
года, то обращайся непосредственно к Дэвиду и не отставай от него,
покуда он все не уладит.
— Да, Уильям, милости прошу, — сказал Крофорд важным
голосом облеченного доверием лица, старшеклассника. — Я к твоим
услугам. Где твои вещи? Я сейчас провожу тебя в твою комнату. — Он
пошел впереди них к выходу, а дама средних лет, мило улыбаясь,

дружески беседовала с представшим перед ней уже другим семейным
трио.
— Надо же — Уильям, — прошептала Гретхен на ухо Вилли, когда
они шли следом за двумя мальчиками. — Я сразу не поняла, к кому же
обращается эта дама: к сыну или к тебе!
— Доброе предзнаменование, — ответил Вилли. — Когда я ходил в
школу, всех учеников называли только по фамилии. Так нас готовили к
службе в армии.
Крофорд взял у Билли из рук его чемодан, хотя тот вовсе не хотел
его отдавать, и все они пошли через школьный городок к
трехэтажному дому из красного кирпича, который явно был новее всех
тех, что стояли поблизости.
— Это Силлитоу-Холл, — доложил их провожатый. — Твоя
комната на третьем этаже.
Когда они вошли, то в коридоре им в глаза сразу бросилась
дощечка, которая сообщала, что здание общежития — дар Роберта
Силлитоу, отца лейтенанта Роберта Силлитоу-младшего, выпускника
1938 года, погибшего, сражаясь за свою родину, 6 августа 1944 года.
Гретхен стало не по себе от этой дощечки, но она приободрилась,
услышав молодые поющие голоса, доносившиеся из комнат, а также
ритмический гул джазовых мелодий, не сильно отличавшихся одна от
другой. Они поднимались по лестнице за Крофордом и Билли.
Отведенная Билли комната была небольшой, но в ней поместились
две койки, два небольших столика и два шкафа. Дорожный чемоданчик
с личными вещами Билли, который они отослали сюда
заблаговременно, стоял под одной кроватью, а другой, точно такой же,
кто-то поставил у окна. На нем была бирка с фамилией Фурнье.
— Видишь, твоя сосед по комнате уже здесь, — сказал Крофорд. —
Вы еще не встречались?
— Пока нет, — ответил Билли.
Гретхен он казался таким робким, подавленным, даже больше чем
обычно, и ей оставалось только надеяться, что этот Фурнье не
окажется хулиганом, задирой, педиком или наркоманом. Она вдруг
ощутила полную свою бесполезность — жизнь сына от нее больше не
зависела.
— Встретитесь за ланчем, — сказал Крофорд. — Звонок может
раздаться в любую минуту. — Он улыбнулся Гретхен с Вилли улыбкой

облеченного ответственностью лица. — Само собой, и родители тоже
приглашаются к столу, миссис Эбботт.
Она поймала на себе страдальческий взгляд Билли, ясно
говоривший «прошу тебя, только не сейчас!» — и сумела подавить в
себе желание немедленно поправить Крофорда. У Билли еще столько
времени впереди, чтобы объяснить ему, что фамилия его отца —
мистер Эбботт, а матери — миссис Берк. Только не сегодня, не в
первый день! Она посмотрела на Вилли. Тот качал головой.
— Очень любезно со стороны школьного начальства пригласить
нас, — сказала она.
Крофорд жестом указал рукой на голую, незастланную койку.
— Я посоветовал бы тебе, Уильям, запастись тремя одеялами. По
ночам бывает зверски холодно, а все начальство здесь относится к
теплу, как истинные спартанцы, — они считают, что стужа лишь
укрепляет наш характер.
— Сегодня же вышлю тебе три одеяла из Нью-Йорка, —
пообещала Гретхен и обернулась к Вилли. — Ну, как насчет ланча…
— Но мы ведь не голодны, разве не так, дорогая? — ответил Вилли
умоляющим голосом, и Гретхен сразу поняла, что ему совсем не
хочется завтракать в школьной столовой, где никакой выпивки и в
помине нет.
— Не очень, — пожалела его Гретхен.
— К тому же мне нужно вернуться в город к четырем. У меня
встреча… очень важная, — его голос неловко затих. Такая отговорка
никого не могла убедить.
Раздался громкий звонок.
— Ну вот, пожалуйте! — сказал Крофорд. — Столовая наша
находится сразу за тем местом, где ты проходил регистрацию, Уильям.
А теперь прошу меня извинить, нужно помыть руки перед едой. И не
забудь, Уильям, если только тебе что-то потребуется — не стесняйся!
Строго выпрямившись, как истинный джентльмен, в своем
блейзере и белых ботинках, стоптанных за три года обучения, он
вышел в коридор, в котором все еще сбивались в один музыкальный
калейдоскоп три разных проигрывателя в разных комнатах.
Доминировал, конечно, лихо завывающий, неистовый и отчаянный
Элвис Пресли.

— Послушай, — сказала Гретхен, — да он, кажется, ужасно милый
юноша, как ты думаешь?
— Хотелось бы посмотреть на него, когда тебя не будет рядом, —
попытался разочаровать ее Билли.
— Поживем — увидим. Тогда я тебе точно скажу.
— Иди-ка, Билли, на ланч, — сказал отец.
Гретхен чувствовала, как он жаждет опрокинуть первый стаканчик
за день. Он вел себя просто великолепно, ни разу не предлагал
остановиться у придорожной забегаловки всю дорогу до самой школы
и вообще все утро вел себя как примерный, образцовый отец. Он
честно заработал свой мартини.
— Давай мы проводим тебя до столовой, — предложила Гретхен.
Ей сейчас очень хотелось плакать, но она, конечно, не могла
удариться в слезы перед сыном. Она осмотрела комнату.
— Думаю, когда вы здесь наведете порядок, все уберете, чуть
украсите, то она станет очень уютной комнаткой. А у тебя,
несомненно, хороший вкус.
Неожиданно замолчав, она первой вышла в коридор.
Вместе с небольшими группками учеников они возвращались через
лужайку к главному корпусу. Гретхен остановилась у крыльца, правда,
на почтительном расстоянии от него, ожидая, когда пройдут другие
ученики с родителями, чтобы попрощаться с Билли. Ей не хотелось
прощаться с ним у крыльца, которое плотным кольцом окружили
незнакомые ей люди.
— Ну, думаю, можно попрощаться и здесь, — сказала она.
Билли обнял ее и порывисто, быстро поцеловал. Она с трудом
смогла улыбнуться ему. Билли пожал руку отцу.
— Спасибо, что довезли, — сказал он ровным тоном им обоим.
Потом, не проронив ни слезинки, повернулся и неторопливо пошел
прочь, к крыльцу, присоединяясь к говорливому потоку учеников, его
по-детски долговязая, худая фигура потерялась, пропала. Теперь ее
сын неумолимо становился одним из членов этой многообещающей
мужской компании, до которой теперь только из далекого прошлого
будут доноситься материнские голоса, которые когда-то убаюкивали,
поощряли их баловство или бранили.
Через пелену слез она наблюдала, как он прошел между белыми
колоннами в широко распахнутые двери, как из освещенного солнцем

пространства скрылся в тени. Вилли обнял ее за талию, и оба они,
благодарные друг другу за эту поддержку, пошли к машине. Они ехали
по петляющей тенистой улице, вдоль школьных площадок для
спортивных игр: на беговых дорожках сейчас не было бегунов, ворота,
раскрыв свой зев, стояли без вратарей, а на бейсбольном поле не было
ни души.
Гретхен сидела на переднем сиденье рядом с Вилли, глядя прямо
перед собой. Вдруг с его стороны до нее донеслись какие-то странные
звуки. Они остановились под деревом. Вилли, утратив самообладание,
горько расплакался, и она тоже не могла больше сдерживаться. Она
порывисто вцепилась в него, они обняли друг друга, и оба безудержно
рыдали, оплакивая Билли, жизнь, ожидавшую его впереди, Роберта
Силлитоу-младшего, их самих, любовь, миссис Эбботт, миссис Берк,
все выпитое ими виски, все совершенные ими ошибки, свою прошлую
испорченную жизнь.
— Не обращайте на меня внимания, — говорила Рудольфу
девушка, увешанная фотоаппаратами, когда Гретхен и Джонни Хит,
выйдя из автомобиля, направились прямо к Рудольфу. Он стоял под
громадной вывеской с начертанной на ней аршинными буквами
надписью «КАЛДЕРВУД» на фоне голубого сентябрьского неба.
Сегодня был день открытия нового торгового центра на северной
окраине Порт-Филипа, и этот район Гретхен хорошо знала, ибо через
него проходила дорога, ведущая к поместью Бойлана.
Гретхен с Джонни не попали на церемонию открытия нового
супермаркета, потому что Джонни никак не мог вырваться с работы до
ланча. Джонни, конечно, в этом раскаивался, как раскаивался в их
нелицеприятной беседе с Гретхен за ужином пару дней назад, он
покаялся, и между ними установились прежние дружеские отношения.
Почти всю дорогу говорил только один Джонни, но не о себе и не о
ней, Гретхен.
Он все время с восхищением, взахлеб, объяснял ей, как Рудольфу
удалось взлететь так высоко, достичь положения преуспевающего
предпринимателя и менеджера. По его словам, Рудольф понимал все
тонкости ведения современного бизнеса гораздо лучше многих
молодых людей его возраста, и таких, как он, Джонни пока не
встречал. Однако сколько ни старался Джонни объяснить ей, с

помощью какого блестящего хода Рудольфу удалось заставить
Калдервуда год назад купить фирму, имевшую двухмиллионный
дефицит за последние три года, она ничего не понимала и в конце
концов была вынуждена признаться, что он сильно переоценивает ее
интеллектуальные способности, но она разделяет его мнение по
поводу ее брата.
Гретхен подошла поближе к брату. Он стоял, делая какие-то записи
в рабочем блокноте, а фотограф, присев перед ним в нескольких
шагах, нацеливала свой фотоаппарат вверх, чтобы поймать в один кадр
вместе с ним вывеску у него над головой с именем Калдервуда.
Рудольф, увидав ее с Джонни, широко улыбнулся и пошел им
навстречу. Хотя сейчас он ворочал миллионами, проявлял
поразительную ловкость фокусника при сделках с акциями, при сбыте
рискового капитала, она по-прежнему не видела в нем бизнесмена —
для нее он оставался ее красивым братом, хорошо загоревшим
молодым человеком в прекрасно сшитом, безукоризненном костюме.
Ее сейчас еще раз удивило, насколько разительно отличаются друг от
друга ее брат и ее муж. Если верить словам Джонни, то состояние
Рудольфа в несколько раз превышало состояние Колина, и он, Рудольф,
обладал куда более реальной властью над огромным числом людей,
чем Колин, но тем не менее никто из окружающих, даже его
собственная мать, не могли упрекнуть Колина в излишней скромности.
Среди любой компании он всегда выделялся, не скрывая своего
высокомерия и заносчивости, и всегда наживал новых врагов. Рудольф
же, казалось, растворялся среди людей, тушевался, проявляя свою
доброжелательность, сговорчивость, и всегда легко приобретал друзей.
— Отлично, — повторяла сидевшая на корточках перед Рудольфом
девушка-фотограф, делая один снимок за другим. — Просто
превосходно!
— Позвольте представить, — сказал Рудольф. — Моя сестра,
миссис Берк, мой приятель, мистер Джонни Хит, гм… мисс… мне
ужасно неловко…
— Прескотт, — подсказала ему девушка. — Можно просто Джин.
Старайтесь не обращать на меня никакого внимания.
Она наконец выпрямилась и улыбнулась им, правда, довольно
робко. Небольшого роста, шатенка с прямыми, длинными волосами,
собранными в пучок на затылке. Вся в веснушках, без косметики на

лице, она очень легко, живо передвигалась, и ей при этом не мешали
три свисавшие с шеи фотоаппарата и тяжелый ящик для кассет и
объективов, болтавшийся на ремне у нее через плечо.
— Ладно, пошли, — сказал Рудольф. — Покажу вам все здесь.
Если столкнетесь со стариком Калдервудом, то не жалейте громких
слов восторга.
Повсюду, где бы они ни появлялись с Рудольфом, его
останавливали люди, мужчины и женщины, пожимали ему руки,
хвалили за то чудо, которое он сотворил для их города. Мисс Прескотт
все щелкала своим фотоаппаратом, а Рудольф выбирал из арсенала
своих улыбок самую скромную. Он говорил каждому, как он рад, что
им все нравится, демонстрируя при этом знание поразительного
количества имен.
Среди этих людей, желавших ее брату всего наилучшего, она
почему-то не заметила ни одной своей соученицы, ни одной
сотрудницы по заводу Бойлана. Однако, казалось, что все до единого
соученики Рудольфа явились сюда, чтобы воочию убедиться, что
сотворил здесь их старый приятель, и поздравить его с таким
достижением, — одни искренне, другие с явной, нескрываемой
завистью. Ей показалось, что благодаря какой-то странной аберрации
времени все мужчины, подходившие для поздравления к Рудольфу со
своими женами и детьми и говорившие ему: «Ты меня помнишь? Мы
учились в одном классе?», значительно старше, толще, степеннее, чем
ее неженатый, ничем не скованный брат. Успех перенес его в другое
поколение, поколение стройных, элегантных, подвижных молодых
мужчин. Колин тоже выглядит гораздо моложе своих лет, подумала
она. Вот она, неувядающая юность победителей!
— Кажется, ты сегодня собрал здесь весь город, — сказала
Гретхен.
— Да, что-то в этом роде, — согласился с ней довольный
Рудольф. — Я слышал, что даже Тедди Бойлан удостоил меня своим
присутствием. Может, мы еще столкнемся здесь с ним. — Рудольф
внимательно изучал лицо сестры: какая будет реакция на его слова?
— Тедди Бойлан? — равнодушным тоном переспросила она. —
Неужели он все еще жив?
— Во всяком случае, так все говорят. Правда, я тоже не видел его
давненько.

Они пошли дальше, чувствуя, как между ними пробежал
мимолетный холодок.
— Подожди меня здесь минутку, — сказал ей Рудольф. — Пойду
поговорю с капельмейстером. По-моему, они не играют старые
мелодии.
— Кажется, он вникает в каждую мелочь, следит за всем, не так
ли? — спросила она Джонни.
Рудольф уже торопливо шел к оркестру, а за ним, как всегда,
словно тень, следовала мисс Прескотт.
Рудольф вскоре вернулся, а оркестр уже играл старинную мелодию
«Счастливые дни вернулись». Он притащил за собой какую-то пару —
очень красивую, стройную блондинку в накрахмаленном, хрустящем
белом льняном платье и лысеющего, исходящего потом мужчину, в
мятом полосатом костюме, который был явно старше Рудольфа.
Гретхен показалось, что она уже видела прежде этого человека, вот
только где? Она не могла точно вспомнить.
— Разрешите представить, это Вирджиния, Гретхен, младшая дочь
босса. Я говорил ей о тебе.
Мисс Калдервуд застенчиво улыбнулась:
— Да, на самом деле, миссис Берк.
— Ну а ты помнишь Брэдфорда Найта или забыла? — спросил
Рудольф.
— Это я напоил вас до чертиков на выпускной вечеринке в Нью-
Йорке, — объяснил ей Найт.
Тут она сразу вспомнила этого бывшего сержанта с оклахомским
акцентом, который приставал ко всем девушкам в ее квартире в
Гринвич-Виллидж. Акцент у него стал не столь заметным, как прежде,
вот только жаль, что он сильно облысел. На голове совсем волос не
осталось. Она вспомнила и другое: как несколько лет тому назад
Рудольф уговорил его приехать в Уитби, и теперь всячески натаскивал
его, пытаясь сделать из него хорошего помощника менеджера. Он
нравился Рудольфу, она прекрасно знала об этом, только вот почему —
для нее оставалось загадкой. Если внимательно присмотреться к нему
— ничего особенного, но Рудольф говорил, что он — человек умный и
проницательный и умеет просто замечательно ладить со всеми
людьми, не отступая при этом ни на шаг от данных ему инструкций.

— Конечно, я помню тебя, Брэд, — сказала Гретхен. — Я слышала,
что ты здесь просто незаменимый человек.
— Мэм, я уже краснею, — сказал Найт.
— Все мы здесь — незаменимые, — поддержал его Рудольф.
— Нет, не все, — возразила с серьезным видом девушка, не спуская
глаз с Рудольфа. Этот взгляд не ускользнул от внимания Гретхен. Все
дружно засмеялись. Но младшая дочь босса хранила молчание.
Бедняжка, подумала Гретхен, лучше бы пялилась на кого-нибудь
другого.
— А где твой отец? — спросил вдруг Рудольф. — Хотелось бы
представить ему мою сестру.
— Пошел домой, — ответила девушка. — Мэр сказал ему что-то
неприятное, и он рассердился. Мэр все время восторженно говорил
только о вас, а не о нем.
— Дело в том, что я здесь родился, — сказал, разряжая обстановку,
Рудольф, — и мэр, по-видимому, видит в этом и свою заслугу.
— К тому же ему не понравилось, что она фотографирует только
вас. — Она кивнула в сторону мисс Прескотт, которая уже наводила
свой объектив на их группу с расстояния нескольких футов.
— Все это издержки его профессии, — вмешался в разговор
Джонни Хит. — Он наверняка сумеет их преодолеть.
— Вы не знаете моего отца, — сказала девушка. — Вы бы лучше
ему позвонили попозже, успокоили старика.
— Позвоню, но только не сейчас, — небрежно бросил Рудольф. —
Когда выкрою время. Через полчаса мы все собираемся выпить. Не
хотите ли оба присоединиться?
— Не дай бог, меня увидят в баре, — испуганно возразила
Вирджиния. — Вам же это хорошо известно.
— О'кей, — смирился с ее отказом Рудольф. — В таком случае,
вместо выпивки у нас будет обед. А ты, Брэд, походи здесь,
понаблюдай, постарайся успокоить народ, если вдруг кто-то из них
разойдется сверх меры. А чуть позже, мои дорогие, состоятся танцы.
Только чтоб они были поприличнее, без непристойности.
— Будем танцевать только менуэты, я настаиваю на этом, — сказал
Найт. — Пошли со мной, Вирджиния, я угощу тебя апельсиновой
шипучкой, бесплатно, за счет твоего папочки.

С явной неохотой девушка все же позволила Найту увести ее с
собой.
— Он явно не мужчина ее мечты, — заключила Гретхен, когда они
продолжили экскурсию. — Это сразу бросается в глаза.
— Только не вздумай сказать об этом Брэду, — предупредил ее
Рудольф. — Он собирается жениться на ней, хочет стать членом их
семьи и основать собственную империю.
— Она очень мила, — сказала Гретхен.
— Достаточно мила, — поправил ее Рудольф. — Особенно для
дочери босса.
Какая-то располневшая женщина, с вызывающе накрашенными
губами и сильно подведенными глазами, в шляпе, смахивающей на
тюрбан, что делало ее похожей на героиню кино 20-х годов,
преградила дорогу Рудольфу.
— Eh bien, mon cher Rudolph
[67]
, — сказала она, постоянно моргая
и кокетливо изгибая губы. — Tu parles francais toujours bien?
[68]
Рудольф галантно поклонился, чего требовала эта знакомая ему
шляпка-тюрбан.
— Bonjour, M-lle Lenaut
[69]
, — сказал он. — Je suis tres content de
vous voir
[70]
. Позвольте представить вам мою сестру — миссис Берк. И
моего друга — мистера Хита.
— Рудольф был самым способным учеником в моем классе,
другого такого у меня больше не было, — сказала она, закатив
глаза. — Я всегда была уверена, что он достигнет больших высот в
этом мире. Это было видно по всему, за что бы он ни брался.
— Вы слишком добры ко мне, — сказал Рудольф, долго перед ней
не задерживаясь. — Когда я учился в ее классе, я писал ей любовные
письма, — объяснил он Гретхен с Хитом, когда они пошли дальше. —
Правда, так и не отослал их. Отец однажды обозвал ее французской
шлюхой… и дал пощечину.
— Что-то я не слышала этой истории.
— Ты многих историй не слышала.
— Как-нибудь вечерком, — сказала она, — мы с тобой сядем
вдвоем и ты подробно расскажешь мне всю историю семейства
Джордахов.
— Ладно, как-нибудь вечерком, — пообещал ей Рудольф.

— Вероятно, тебе было бы приятно возвратиться в свой родной
город в такой торжественный день, — сказал Джонни.
Рудольф, помолчав немного, словно раздумывая, ответил:
— Для меня это просто еще один город. Ладно, пошли взглянем на
товары.
Он повел их по магазинам торгового центра. «Инстинкт
приобретательства», однажды сказал Колин, развит у нее, Гретхен,
выше всякой нормы, но эта гигантская выставка-продажа, этот
бесконечный поток товаров, которые неумолимо прибывали с
американских фабрик и заводов, явно подействовал на нее удручающе.
Все, или почти все, что вызывало у нее глубокую неприязнь в
двадцатом веке, было с большим искусством втиснуто в этот
конгломерат нарочито провинциальных белых зданий, и это все создал
ее брат, объединил в одно целое, и теперь он с присущей ему ложной
мягкостью и скромностью взирал на это конкретное, материальное
доказательство его предприимчивости и деловой хватки. Когда он
поведает ей историю семейства Джордахов, она в ней непременно
выделит одну главу для самой себя.
После осмотра магазинов Рудольф повел их к театру. Они вошли в
зал. Здесь сегодня давала премьеру заезжая труппа из Нью-Йорка,
какую-то комедию, и сейчас осветители регулировали свет. При
оформлении зала вкус старика Калдервуда явно не был решающим
фактором. Темно-красный цвет стен, обитые ярко-красным бархатом
кресла смягчали бросающуюся в глаза суровость архитектурных
линий интерьера, и Гретхен, заметив, с какой легкостью режиссер
устанавливал сложное сценическое освещение, поняла, что денег на
техническое оснащение зала не пожалели. Впервые за многие годы она
почувствовала острое сожаление от того, что когда-то рассталась с
театром.
— Как здесь красиво, Руди, — сказала она.
— Должен же был я продемонстрировать хоть что-то, что
наверняка придется тебе по вкусу, — тихо сказал он.
Она коснулась его руки, прося прощения за ее, пусть
невысказанную, критику всех прочих его достижений.
— Мы собираемся, — продолжал он, — открыть шесть таких, как
этот, театров по всей стране, будем ставить в них наши собственные
пьесы и не снимать их с репертуара, по крайней мере, две недели в

каждом из них. Таким образом, каждой пьесе будет гарантирован
прокат минимум три месяца, и мы не будем ни от кого зависеть. Если
Колину захочется поставить пьесу у меня, то…
— Конечно, он будет рад поработать в таком театре, — перебила
его Гретхен. — Он постоянно ворчит по поводу этих непригодных для
искусства старых амбаров на Бродвее. Когда он будет в Нью-Йорке, я
привезу его сюда — пусть посмотрит. Хотя, может, это не такая уж
блестящая идея…
— Почему же? — спросил удивленный Рудольф.
— Он иногда вступает в дикие схватки с теми, с кем работает.
— Со мной он драться не станет, — с уверенностью сказал
Рудольф. Они понравились друг другу с Берком с первой встречи. — Я
ко всем подхожу дифференцированно и к людям искусства всегда
отношусь с уважением. Ну а теперь пора выпить.
Гретхен посмотрела на часы:
— Боюсь, вам придется обойтись без меня. Колин должен
позвонить мне в отель в восемь, и он всегда бесится, если меня нет у
аппарата, когда он звонит. Джонни, может, поедем сейчас? Ты не
возражаешь?
— Всегда к вашим услугам, мэм, — галантно ответил Джонни.
Гретхен поцеловала Рудольфа на прощание. Его лицо то и дело
озарялось вспышками света на сцене, где мисс Прескотт, меняя
объективы, щелкала фотоаппаратом, такая красивая, ловкая,
озабоченная.
Направляясь к машине, Джонни с Гретхен миновали бар. Она
обрадовалась, что они туда не зашли. В его темном салоне она мельком
заметила мужчину, склонившегося над своим стаканом. Это,
несомненно, был Тедди Бойлан. Она знала, что этот человек даже
спустя пятнадцать лет все еще способен нарушить ее равновесие. Он
все еще имел власть над ней. А она не хотела ей поддаваться.
Открыв дверь своего номера, Гретхен услышала, что звонит
телефон. Она подбежала и сняла трубку. Звонили из Калифорнии, но
не Колин, а директор киностудии. Он сообщил ей, что Колин погиб в
автомобильной катастрофе в час дня. Выходит, он мертв уже целый
день, а она ничего об этом не знала.
Она поблагодарила, не выражая никаких эмоций, этого человека за
невнятные слова соболезнования. Повесила трубку и потом долго-

долго сидела одна в номере отеля, не зажигая света.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: