Маргарет Митчелл Унесенные ветром

снохи и ее неотвязные просьбы, чтобы он перестал жевать табак и мыл бороду с мылом каждый день.

    Дядя Генри пробыл у них недолго, так как получил увольнительную всего на четыре часа – половину этого

времени он добирался из окопов в город и столько же ему предстояло добираться обратно.

    – Дорогие мои, я теперь не так скоро увижусь с вами, – заявил он, сидя в спальне Мелани и с наслаждением

болтая натруженными ступнями в тазу с холодной водой, поставленном перед ним Скарлетт. – Нашу роту

сегодня утром выводят из окопов.

    – Куда? – с испугом спросила Мелани, хватая его за руку.

    – Что ты в меня вцепилась! – сварливо буркнул дядя Генри. – По мне вши ползают. Война была бы чудесным

пикником, кабы не вши и не дизентерия. Куда нас отправляют? Видишь ли, мне об этом не докладывали, но

догадываться я могу. Если я еще кое-что понимаю, то сегодня утром мы двинемся маршем на юг, к Джонсборо.

    – Господи, почему к Джонсборо?

    – Потому что там состоится большое сражение, мисс. Янки всеми силами будут стараться захватить

железную дорогу. А уж если они ее захватят, прости прощай Атланта!

    – Ой, дядя Генри, неужели вы считаете, что это может произойти?

    – Вздор, мои дорогие! Никогда! Как это может произойти, когда там буду я. – Дядюшка Генри ухмыльнулся,

глядя на их испуганные лица, потом стал серьезен. – Это будет суровая битва, девочки, и мы должны ее

выиграть. Вам, конечно, известно, что янки захватили все железные дороги, кроме Мейконской? Но это еще не

все. Вы, возможно, не знаете, что они держат в своих руках и все тракты, и проселочные дороги, и даже

верховые тропы – все, за исключением Мак-Доновской. Атланта – в мешке, и тесемки мешка затягиваются у

Джонсборо. Если янки сумеют захватить и эту дорогу, они затянут тесемки и поймают нас в мешок, как

опоссума. Так что мы не намерены отдавать им дорогу… Словом, мы, быть может, не скоро увидимся, детки.

Вот я и пришел попрощаться с вами и убедиться, что Скарлетт не оставила тебя, Мелли.

    – Ну конечно, она здесь, со мной, – с нежностью в голосе проговорила Мелани. – Вы не тревожьтесь о нас,

дядя Генри, берегите себя.

    Дядюшка Генри вытер мокрые ноги о лоскутный коврик и со стоном напялил свои разваливающиеся

башмаки.

    – Мне пора, – сказал он. – Надо еще отшагать пять миль. Скарлетт, заверни-ка мне с собой чего-нибудь

поесть. Ну, что найдется.

    Поцеловав на прощанье Мелани, он спустился на кухню, где Скарлетт заворачивала в салфетку несколько

яблок и кукурузную лепешку.

    – Дядя Генри, дела в самом деле так… так плохи?

    – Так плохи? Черт побери, да! Не будь гусыней. Армия при последнем издыхании.

    – Вы думаете, они доберутся до Тары?

    – Ну, знаешь ли… – начал было дядюшка Генри, раздраженный этой особенностью женского ума, способного

думать лишь о собственных интересах, когда на карту поставлено кое-что поважнее. Однако, поглядев на

удрученное, испуганное лицо Скарлетт, старик смягчился. – Конечно, нет. Тара в пяти милях от железной

дороги, а янки нужна только дорога. Ты, душечка, смыслишь в этих делах не больше, чем табуретка. – Он

помолчал. – Я притопал ночью не затем, чтобы просто сказать вам обеим «до свиданья». Я принес Мелли

тяжелую весть, но, поглядев на нее, просто не смог ничего ей сообщить. Так что придется тебе взять это на себя.

    – Неужели Эшли?.. Вы что-нибудь узнали? Он… он умер?

    – Вовсе нет. Откуда бы я мог узнать про Эшли, стоя по самый зад в грязи в окопах? – раздраженно

ответствовал старый джентльмен. – Нет. Это его отец. Джона Уилкса больше нет с нами.

    Скарлетт опустилась на стул, уронив сверток с едой на колени.

    – Я пришел, чтобы сообщить об этом Мелани, и не смог. Придется это сделать тебе. И вот, передай ей.

    Дядюшка Генри достал из кармана небольшую миниатюру покойной миссис Уилкс, пару золотых запонок и

массивные золотые часы с цепочкой, на которой покачивались, позвякивая, брелоки. Узнав часы, столько раз

виденные ею в руках старого Джона Уилкса, Скарлетт наконец осознала, что отца Эшли больше нет в живых.

Это оглушило ее, и она сидела не шевелясь, не в силах произнести ни слова. Дядюшка Генри кашлянул и

поерзал на стуле, не решаясь поглядеть на нее, боясь увидеть слезы и совсем расстроиться.

    – Он был храбрый человек, Скарлетт. Передай это Мелли. Сказки, чтобы она написала его дочкам. И хороший

солдат несмотря на свои годы. Его убило снарядом. Угодило прямехонько в него и в лошадь. Лошадь я

пристрелил сам, бедняжку. Славная была кобылка. Напиши-ка, пожалуй, и миссис Тарлтон про ее лошадку. Она

в этой кобыле души не чаяла. Ну, давай, заворачивай мою еду, девочка. Мне пора обратно. Полно, полно, не

принимай это так близко к сердцу. Какой еще смерти может пожелать себе старик, как не плечом к плечу с

молодыми парнями?

    – Нет, он не должен был умереть! И совсем не должен был идти на войну! Он должен был жить, и растить

внука, и мирно умереть в своей постели! Господи, зачем он пошел на фронт! Он не считал, что Юг должен

отделиться, и ненавидел войну и…

    – Многие из нас мыслят совершенно так же, но что из этого? – Дядюшка Генри сердито высморкался. –

Думаешь, мне, в моем возрасте, доставляет большое удовольствие подставлять лоб под пули? Но в нашем

положении у джентльмена нет выбора. Поцелуй меня на прощанье, детка, и не тревожьтесь обо мне. Я вернусь с

этой войны целым и невредимым.

    Скарлетт поцеловала старика и слышала, как он в темноте затопал вниз по лестнице и как звякнула щеколда

калитки. С минуту она стояла не двигаясь, глядя на вещи, оставшиеся на память о Джоне Уилксе. Потом

поднялась наверх к Мелани.

    В конце июля пришла дурная весть – предсказания дядюшки Генри сбылись, янки повернули на Джонсборо.

Они перерезали железную дорогу в четырех милях от города, но были отброшены кавалерией конфедератов, и

инженерные войска под палящим солнцем восстановили путь.

    Скарлетт сходила с ума от тревоги. Три дня прошли в томительном ожидании, в снедавшем сердце страхе.

Затем пришло ободряющее письмо от Джералда. Неприятельские войска не дошли до Тары. Шум сражения был

слышен, но они не видели ни одного янки.

    Джералд так хвастливо, с таким упоением описывал, как конфедераты очистили железную дорогу от янки,

словно он сам, собственноручно и единолично, одержал эту победу. На трех страницах он возносил хвалу

храбрым войскам конфедератов и лишь в конце письма коротко обмолвился о том, что Кэррин больна. По

мнению миссис О'Хара, у нее тиф. Болезнь протекает не тяжело, у Скарлетт нет оснований для тревоги, только

она ни под каким видом не должна возвращаться, домой, даже если ехать станет безопасно. Миссис О'Хара

теперь очень рада тому, что Скарлетт и Уэйд не возвратились домой, когда началась осада Атланты. Миссис

О'Хара просит Скарлетт сходить в церковь, помолиться о том, чтобы Кэррин скорее выздоровела.

    Читая эти, строки, Скарлетт почувствовала угрызения совести: ведь она уже который месяц не посещала

храма. Прежде она сочла бы это смертным грехом, но теперь такое небрежение почему-то перестало казаться ей

непростительным. Однако под влиянием письма она тотчас поднялась к себе в комнату и наспех прочитала

«Отче наш», но, встав с колен, не испытала на этот раз того успокоения, которое обычно приносила ей молитва.

Последнее время у нее появилось ощущение, что господь не печется о ней больше – ни о ней, ни о

конфедератах, ни о Юге, невзирая на все ежечасно возносимые ему молитвы.

    В тот вечер Скарлетт сидела на веранде с письмом Джералда, засунутым за корсаж, время от времени

нащупывая его и тем как бы приближая к себе Тару и Эллин. Горевшая в гостиной лампа бросала призрачные

золотые отблески на темную, увитую диким виноградом веранду, аромат вьющихся роз и жимолости окружал

Скарлетт словно стеной. Тишина вечера казалась бездонной. После заката солнца не прогремело ни единого

выстрела, даже ружейного, и весь мир будто отодвинулся куда-то далеко-далеко. Покачиваясь в качалке,

Скарлетт перебирала в уме известия, полученные из Тары, и чувствовала себя несчастной и бесконечно

одинокой; появись сейчас хоть одна живая душа, пусть даже миссис Мерриуэзер, она была бы ей рада. Но

миссис Мерриуэзер дежурила в этот вечер в госпитале, а миссис Мид готовила дома торжественный ужин для

Фила, приехавшего на побывку с передовой. Мелани спала. Никакой надежды, что заглянет хоть случайный

прохожий. Уже неделю никто не наведывался в их дом, ибо каждый мужчина, способный держаться на ногах,

либо сидел в окопах, либо сражался с янки под Джонсборо.

    Такое полное одиночество было непривычным для Скарлетт, и оно угнетало ее. Оставаясь одна, она невольно

начинала предаваться размышлениям, а думы ее были слишком тягостными в эти дни. Как у всех людей, у нее

появилась потребность вспоминать прошлое и тех, кого уже не стало.

    В этот вечер, среди окружавшего ее безмолвия, стоило Скарлетт закрыть глаза, и она легко переносилась

мыслями в Тару, и ей казалось, что она снова там, в сельской тиши, и жизнь течет как прежде, не меняясь. И

вместе с тем что-то говорило ей, что и там прежняя жизнь не вернется никогда. Она вспоминала четырех

братьев Тарлтонов – и рыжеволосых близнецов, и Тома с Бойдом, – и острая жалость теснила ей грудь. Ведь

любой из близнецов, Стю или Брент, мог бы стать ее мужем. Но теперь, когда кончится война и она возвратится

домой, их неистовое «Эге-гей!» уже не донесется к ней из-за поворота кедровой аллеи. И Рейфорд Калверт,

который так божественно танцевал, никогда уже не пригласит ее на вальс. И мальчики Манро, и маленький Джо

Фонтейн, и…

    – Ах, Эшли! – всхлипнула она, уронив голову на руки. – Никогда, никогда я не свыкнусь с мыслью, что вас

больше нет!

    Скрипнула калитка, и Скарлетт, вскинув голову, поспешно утерла рукой слезы. Она поднялась с качалки и

увидела, что Ретт Батлер с широкополой соломенной шляпой в руке направляется по тропинке к дому. Она не

видела его ни разу с того дня, когда выпрыгнула из его кабриолета у Пяти Углов. Тогда она заявила, что знать

его больше не желает. Но сейчас ей так нестерпимо хотелось перемолвиться словом хоть с кем-нибудь, чтобы

как-то отвлечься от мыслей об Эшли, что она постаралась выбросить это воспоминание из головы. А Ретт,

по-видимому, тоже забыл об их размолвке или, по крайней мере, делал вид, что забыл, и как ни в чем не бывало

опустился на верхнюю ступеньку лестницы у ее ног.

    – Так вы, значит, не сбежали в Мейкон! Я слышал, что мисс Питти уехала, и, естественно, полагал, что и вы с

ней тоже. А сейчас увидел огонек и решил зайти, справиться. Почему же вы остались?

    – Из-за Мелани. Она… Ну, вы понимаете… она не может никуда ехать сейчас.

    – Тысяча чертей! Уж не хотите ли вы сказать, что миссис Уилкс тоже здесь? – воскликнул он, и в неярких

отблесках лампы Скарлетт увидела, каким хмурым стало его лицо. – Что за безумие! Это крайне опасно в ее

состоянии.

    Скарлетт молчала в замешательстве: не могла же она обсуждать состояние Мелли с мужчиной! Ее смущало и

то, что Ретт говорил так, словно мог что-то понимать в таких делах. Это было совсем не к лицу холостому

мужчине.

    – Не слишком-то любезно с вашей стороны, что вы даже не подумали обо мне – для меня ведь это тоже может

быть опасно, – язвительно заметила она наконец.

    Он лукаво прищурился.

    – Ну, я в любых условиях поставлю на вас против янки.

    – Уж: не знаю, принять это за комплимент или как, – неуверенно сказала она.

    – Ни в коем случае, – сказал он. – Когда же вы наконец перестанете по каждому пустячному поводу ждать от

мужчин комплиментов?

    – На смертном одре, – сказала она и улыбнулась, думая о том, что всегда найдутся мужчины, которые будут

расточать ей комплименты, даже если Ретт никогда этого не делает.

    – Ах, это женское тщеславие! – вздохнул Ретт. – Однако ценю вашу прямоту.

    Он достал портсигар, вынул черную сигару, поднес к носу, понюхал. Чиркнула спичка. Прислонившись к

перилам, обхватив руками колени, он некоторое время молча курил. Скарлетт снова стала тихонько

покачиваться в качалке, и ночь окутала их своим мраком и тишиной. Пересмешник, пробудившись от дремоты

где-то в лабиринте жимолости и вьющихся роз, издал одну робкую, мелодичную ноту и снова умолк, словно

передумав.

    Из темноты внезапно долетел негромкий смех Ретта.

    – И вы, значит, остались здесь из-за миссис Уилкс! Более странную ситуацию трудно себе представить!

    – Не вижу в этом ничего странного, – возразила она, мгновенно внутренне ощетинившись.

    – Не видите? Значит, вы не умеете взглянуть на вещи со стороны. У меня уже давно сложилось впечатление,

что вы с трудом переносите миссис Уилкс. Вы считаете ее глупой и бесцветной, а ее патриотические чувства

нагоняют на вас тоску. Вы никогда не упускаете случая обмолвиться каким-нибудь уничижительным словечком

по ее адресу, и мне, естественно, кажется загадочным, как это вы решились на такой бескорыстный поступок и

остались с ней в осажденном городе. Ну, признайтесь, почему вы это сделали?

    – Потому что она сестра Чарли и, значит, все равно что и мне сестра, – с большим, как ей казалось,

достоинством ответила Скарлетт, чувствуя, что у нее зарделись щеки.

    – Вы хотите сказать: потому что она вдова Эшли?

    Скарлетт вскочила, стараясь подавить закипавший в ней гнев.

    – Я уже готова была простить вам невоспитанность, которую вы допустили в прошлый раз, но теперь не

прощу. Я бы никогда не позволила вам переступить этот порог, если бы не чувствовала себя в эту минуту такой

несчастной…

    – Сядьте, успокойтесь и не ершитесь, – сказал он совсем другим тоном и, потянув ее за руку, заставил

опуститься в качалку. – Почему вы несчастны?

    – Я сегодня получила письмо из дома. Янки там, совсем близко, и моя младшая сестра больна тифом, и… и…

Словом, если бы я теперь и захотела поехать домой, мама не позволит мне из боязни, что я заражусь. О господи,

а мне так хочется домой!

    – Полно, не стоит из-за этого плакать, – сказал Ретт, и голос у него подобрел. – Здесь, в Атланте, вам

безопаснее, чем дома, даже если янки возьмут город. Ну, что вам янки, а вот тиф может вас и не пощадить.

    – Как это – что мне янки! Да как вы осмеливаетесь говорить такую ересь!

    – Дорогое дитя, янки вовсе не исчадия ада. У них нет ни рогов, ни копыт, как вам, должно быть, это

представляется. Они в общем-то мало чем отличаются от южан, если, конечно, не считать плохих манер и

чудовищного произношения.

    – Но ведь янки же меня…

    – Изнасилуют? Не обязательно. Хотя, понятно, такое желание может у них возникнуть.

    – Если вы будете говорить гадости, я уйду в дом! – воскликнула Скарлетт, благодаря небо за то, что тьма

скрывает ее пылающие щеки.

    – Скажите откровенно: разве вы не это имели в виду?

    – Разумеется, нет!

    – Разумеется, это! Не к чему злиться на меня за то, что я разгадал ваши мысли. Ведь именно так думают все

наши чистые, деликатные дамы-южанки. У них это не выходит из головы. Бьюсь об заклад, что даже такие

почтенные вдовы, как миссис Мерриуэзер…

    Скарлетт ахнула про себя, припомнив, как всякий раз, когда в эти дни тяжких испытаний несколько матрон

собирались вместе, они неизменно принимались шепотом сообщать друг другу о подобных происшествиях, и

всегда оказывалось, что это было либо в Виргинии, либо в Теннесси, либо в Луизиане, словом, где-то далеко от

родных мест. Там янки насиловали женщин, подымали младенцев на штыки и сжигали дома вместе с их

обитателями. Конечно, все знали, что так бывает, хотя и не кричали об этом на всех перекрестках. И если у

Ретта есть хоть капля порядочности, он не может не знать, что это правда. И не должен заводить таких

разговоров. А тем более – это не предмет для шуток.

    Она слышала, как он тихонько посмеивается. Временами он вел себя просто чудовищно. В сущности, почти

всегда. Это отвратительно – мужчина не должен догадываться, о чем думают и говорят между собой женщины.

Иначе начинаешь чувствовать себя перед ним раздетой. Ни один мужчина не обсуждает такие вещи с

порядочными женщинами. Скарлетт злило, что Ретт прочитал ее мысли. Ей хотелось казаться загадкой для

мужчин, но она понимала, что Ретт видит ее насквозь, словно она из стекла.

    – Раз уде у нас зашла об этом речь, – продолжал Ретт, – есть тут в доме кто-нибудь, кто бы заботился о вас и

опекал? Достопочтенная миссис Мерриуэзер или миссис Мид? Они всегда поглядывают на меня так, словно

уверены, что я являюсь сюда с самыми дурными намерениями.

    – Миссис Мид обычно навещает нас по вечерам, – сказала Скарлетт, обрадованная тем, что разговор перешел

в другое русло. – Но сегодня она не могла. Ее сын вернулся домой на побывку.

    – Какая удача, – негромко произнес Ретт, – застать вас одну.

    Что-то в его голосе заставило сердце Скарлетт забиться сильнее от приятного предчувствия, и кровь прилила

у нее к щекам. Она не раз слышала такие нотки в голосе мужчин и знала, что за этим обычно следует

объяснение в любви. О, вот было бы здорово! Если только он признается ей в любви, тут-то уж она помучит его,

тут-то она сведет с ним счеты за все насмешки, которыми он изводил ее целых три года. Она хорошо поводит

его за нос! Она постарается вознаградить себя даже за то невыносимое унижение, которое ей пришлось

испытать по его милости в тот памятный день, когда она дала пощечину Эшли. А потом скажет – очень вежливо

и дружелюбно, – что не питает к нему никаких чувств, кроме сестринских, и удалится в полном блеске своей

победы. Она нервически хмыкнула в приятном предвкушении того, что последует дальше.

    – Перестаньте хихикать, – сказал Ретт, взял ее руку, повернул ладонью вверх и поцеловал. Прикосновение его

теплых губ обожгло ее, и трепет пробежал по телу. Его губы продвинулись выше, к запястью… Она знала, что

они ощущают неистовое биение ее пульса, и попыталась выдернуть руку. Это совсем не входило в ее расчеты –

этот предательский жар в груди и желание взлохматить ему волосы, почувствовать его губы на своих губах.

    «Я ведь ни капельки не влюблена в него, – в смятении пронеслось у нее в голове. – Я люблю Эшли». Почему

же так дрожат у нее руки и холодеет под ложечкой?

    Она услышала его тихий смех.

    – Не вырывайтесь! Я не сделаю вам ничего дурного!

    – Попробуйте только! Я нисколько не боюсь вас, Ретт Батлер! Еще не родился тот мужчина, которого бы я

испугалась! – воскликнула она, досадуя на себя за то, что голос у нее так же предательски дрожит, как и руки.

    – Восхитительная уверенность в себе! Но не кричите слишком громко. Миссис Уилкс может услышать. И

прошу вас, успокойтесь. – Казалось, ее растерянность и гнев забавляют его.

    – Я вам нравлюсь, Скарлетт, признайтесь?

    Это было уже больше похоже на то, чего она ждала.

    – Ну, иногда немножко, – осторожно сказала она. – Когда вы не ведете себя как подонок.

    Он снова рассмеялся и прижал ее ладонь к своей твердой щеке.

    – А ведь я, сдается мне, нравлюсь вам именно потому, что я подонок. Вам в вашей упорядоченной жизни

встречалось так мало истинных, отъявленных подонков, что именно это качество странным образом и

притягивает вас ко мне.

    Разговор снова принимал неожиданный оборот, и она опять сделала безуспешную попытку вырвать руку.

    – Неправда! Мне нравятся благовоспитанные мужчины, такие, на которых можно положиться, что они всегда

будут вести себя как джентльмены.

    – Вы хотите сказать: мужчины, которыми вы можете вертеть, как вам заблагорассудится. Впрочем, в

сущности, это одно и то же. Но не важно.

    Он снова поцеловал ее ладонь. И снова по спине у нее приятно поползли мурашки.

    – И все же я нравлюсь вам. А могли бы вы полюбить меня, Скарлетт?

    «Наконец-то! – промелькнула торжествующая мысль. – Теперь он мне попался!» И с наигранной

холодностью она ответила:

    – Конечно, нет. Во всяком случае, пока вы не измените своего поведения.

    – Но я не имею ни малейшего намерения его менять. Следовательно, вы не можете полюбить меня. Я,

собственно, на это и рассчитывал. Так как, видите ли, хотя меня неудержимо влечет к вам, я вас тем не менее не

люблю, и было бы поистине жестоко заставлять вас вторично страдать от неразделенной любви. Не так ли, моя

дорогая? Вы позволите мне называть вас «дорогая», миссис Гамильтон? Впрочем, я ведь буду называть вас

«дорогая», даже если вам это не очень нравится, так что, в общем-то, все равно, я спрашиваю это просто для

соблюдения приличий.

    – Вы не любите меня?

    – Разумеется, нет. А вы думали, что я вас люблю?

    – Слишком много вы о себе воображаете!

    – Ну ясно, думали! Как больно мне разрушать ваши иллюзии! Мне следовало бы полюбить вас, потому что вы

очаровательны и обладаете множеством восхитительных и никчемных дарований! Но на свете много столь же

очаровательных, столь же одаренных и столь же никчемных дам, как вы. Нет, я вас не люблю. Но вы нравитесь

мне безмерно – мне нравится эластичность вашей совести и ваших моральных правил, нравится ваш эгоизм,

который вы весьма редко даете себе труд скрывать, нравится ваша крепкая жизненная хватка, унаследованная,

боюсь, от какого-то не очень далекого ирландского предка-крестьянина.

    Крестьянина! Да это же просто оскорбительно! От возмущения она пролепетала что-то бессвязное.

    – Не прерывайте меня! – попросил он, стиснув ей руку. – Вы нравитесь мне потому, что я нахожу в вас так

много черт, которые сродни мне, а сродство притягательно. Я вижу, что вы все еще чтите память богоравного и

пустоголового мистера Уилкса, вероятнее всего, уже полгода покоящегося в могиле. Но в вашем сердце должно

найтись местечко и для меня, Скарлетт. Перестаньте вырываться, я делаю вам предложение. Я возжелал вас с

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: