Ради жизни на земле-86 (сборник)

Приблизился вечер. Теперь надо было уходить, но Чадайкин лежал неподвижно и продолжал наблюдение. И дождался. Когда наступили сумерки, гитлеровец, очевидно, уверенный, что за ним никто не наблюдает, поднялся, чтобы спуститься с чердака. Вот тут-то Чадайкин и взял его на мушку.

За эту стажировку младший сержант Чадайкин уничтожил десять фашистов и был награжден орденом Славы III степени.

В феврале 1945 года войска 2-го и 3-го Украинских фронтов добивали окруженную в Будапеште вражескую группировку. Наша разведка установила, что немцы готовят прорыв. Советское командование подтянуло сюда дополнительные силы, в том числе подразделения двух погранполков. Пограничники создали за линией обороны прочный заслон, чтобы ликвидировать в случае прорыва из кольца окружения отдельные группы фашистов.

Чадайкин выбрал удобную позицию для ручного пулемета. Через пролом в стене хорошо была видна небольшая площадь, примыкавшие к ней улочки, заваленные кирпичом, черепицей, рваным железом, битым стеклом. Еще засветло младший сержант осмотрел местность, наметил ориентиры, определил расстояние до них и приготовился к бою.

В полночь перед позицией пограничников неожиданно завязалась жаркая перестрелка: строчили пулеметы, мелкой дробью рассыпались автоматные очереди, то тут то там ухали взрывы гранат. Было ясно: боевое охранение столкнулось с немцами. Но откуда они? На линии обороны армейских частей было относительно тихо, а здесь, в тылу, вовсю гремело. Вскоре картина прояснилась. Пограничник, прибежавший с донесением из боевого охранения, торопливо доложил командиру батальона капитану Хукову:

— Немцы лезут из канализационных люков. Часть люков мы забросали гранатами, но они прут из других…

Капитан приказал приготовиться к бою. Всю ночь грохотали пулеметы, не смолкал треск автоматов. Отчаянные попытки фашистов прорваться через заслон пограничников натыкались на непреодолимую огневую завесу. Чадайкин косил фашистов без передышки, еле поспевал менять диски.

На рассвете младший сержант заметил, как из-за одного здания вышли люди. В туманной дымке нельзя было определить — немцы это или наши? Когда группа людей приблизилась, Чадайкин ясно увидел, что это фашисты.

— Гитлеровцы! — крикнул он, припав к пулемету, и, дал длинную очередь.

— По врагу! — громко скомандовал лейтенант Щерба.

Кинжальный огонь пулеметов и автоматов срезал вырвавшихся вперед гитлеровцев, остальные в панике заметались, бросились в стороны, ища укрытия от губительного огня пограничников.

— В атаку, за мной! — Лейтенант Щерба первым сорвался с места, преследуя врага.

Отстреливаясь на ходу, бросая раненых, гитлеровцы беспорядочно разбегались. Чадайкин заметил, как, спасаясь от огня станкового пулемета, в одном здании укрылась группа гитлеровцев. Василий с ручным пулеметом поспешил туда. Вихрем ворвался в дом и длинной очередью полоснул под потолок. Раздались крики, вопли.

— Бросай оружие! Руки вверх! — приказал младший сержант.

Фашисты были ошеломлены внезапным появлением, решительностью советского пулеметчика. Одни бросили оружие, другие кинулись к противоположной двери, некоторые попытались выскочить в окна, но меткие пули настигали их.

В разгар боя у Чадайкина кончились патроны. Загнанные в угол, обезоруженные гитлеровцы, очевидно, заметили это и пошли на пограничника. Младший сержант мог выскочить из дома — до двери несколько шагов. Но не в правилах Чадайкина отступать в решающую минуту. Схватив пулемет за ствол, он начал молотить врагов прикладом. А затем, выхватив гранату, крикнул:

— Хенде хох!

Построив двадцать семь пленных в колонну, Василий повел их к штабу. По пути его встретил замполит батальона капитан Логинов.

— Чадайкин, ты ранен?

Вражеская пуля рассекла кожу на лбу, кровь струилась по лицу, но мужественный воин не замечал этого, продолжал бой.

Капитан приказал подошедшим пограничникам отконвоировать пленных, а Чадайкину следовать в санчасть.

— Какая там санчасть, — махнул рукой Василий, — когда вон в том доме полно фашистов.

Капитан не успел оглянуться, как младший сержант исчез. Не раздумывая, он ворвался в дом и, наставив пулемет, властно крикнул:

— Бросай оружие!

Под грозно нацеленным дулом фашисты с поднятыми руками выходили на улицу. Не знали они, что у русского сержанта в пулемете не было ни одного патрона.

В это время вторую группу пленных доставил начальник заставы лейтенант Приходченко. Он со своими бойцами захватил весь штаб командующего будапештской группировкой немецких войск, во главе с генерал-полковником Пфеффером, пытавшимся по канализационной системе выйти из окружения.

Доставленный к командиру батальона А. М. Жукову Пфеффер просил вернуть ему фамильную шпагу, украшенную драгоценными камнями, доставшуюся от воинственных предков. С этой шпагой гитлеровский вояка прошел победным маршем по многим странам Европы.

Пограничники шутили: «Храбрый генерал прошел огни и воды, но застрял в канализационной трубе».

В боях за Будапешт младший сержант Василий Чадайкин пленил сто шестьдесят два вражеских солдата и офицера. Родина отметила его подвиг высшей наградой — орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза.
ЗОРИ НАД БУГОМ

Прекрасная традиция живет на именных пограничных заставах. Каждый день — и росистым утром и дождливыми или вьюжными сумерками — во всякую погоду бойцы, отправляясь на охрану границы, строевым шагом подходят к бюсту героя, чье имя носит застава. В минутном молчании они мысленно сверяют свои дела с подвигом героя, в душе клянутся быть достойными его.

Вот и теперь перед бюстом Героя Советского Союза Андрея Кижеватова застыли три молодых бойца. Наталья Михайловна Кантровская, зубной врач погранотряда, видела, что они всматриваются в застывшее в бронзе лицо героя, пытаясь представить совершенный им подвиг. О нем они знают из рассказов командиров и политработников. Перед ее же взором из холодной бронзы возникал живой человек, каким она знала его до войны и видела в огненном пекле в первые дни обороны Брестской крепости. Ей захотелось поделиться всем этим, пережитым и выстраданным, с молодыми бойцами.

…В ленинской комнате заставы собрались пограничники. Отдохнувшие после ночных нарядов, они выглядели свежо, бодро, оживленно перешептывались, бросали любопытные взгляды на замполита и Наталью Михайловну, сидевших за маленьким столиком, накрытым красным сукном.

Замполит поднялся и постучал карандашом по графину.

— Все мы гордимся тем, что служим на именной заставе, всеми своими делами стремимся высоко держать честь именной, правофланговой. Мы знаем о герое, имя которого носит наша застава, из документов и книг, а вот перед нами женщина, — он повернулся к Кантровской, — которая знала Кижеватова еще до войны и вместе с ним сражалась в Брестской крепости. Послушаем ее рассказ.

Раздались дружные аплодисменты.

Кантровская вышла из-за стола к маленькой трибуне и ощутила на себе десятки внимательных взглядов. И хотя она уже выступала на уроках мужества перед школьниками, рассказывала о Кижеватове, на этот раз немного смутилась — аудитория была иная, пограничники. Как и о чем им рассказывать, чтобы было интересно? Она повернулась к замполиту:

— Не соображу сразу, с чего начать. Вы, наверное, уже многое читали и о Кижеватове, и о боях в Брестской крепости?

— Начните, Наталья Михайловна, с самого начала, — участливо улыбнулся ей замполит. — Как приехали на границу, как встретили войну.

Слова замполита, его ободряющая улыбка сняли волнение.

— Приехали мы с мужем в этот пограничный отряд в сороковом году, — начала Наталья Михайловна. — Муж, Сергей Чувиков, работал помощником начальника штаба погранкомендатуры, а я — зубным врачом в триста тридцать третьем стрелковом полку. Жили в доме начсостава на Западном острове, где находилась школа шоферов. Крыльцо и окна квартиры выходили прямо к Бугу.

Помнила Наталья Михайловна, как первое время, проводив ночью мужа на границу, подолгу, почти до рассвета, засиживалась на крыльце: слушала пение птиц, тихие всплески играющих рыб, наблюдала, как на темной глади Буга таяли зыбкие отражения звезд, вспыхивали розовые блики загоревшейся на востоке утренней зари.

— Перед самой войной нам дали квартиру в крепости, в двухэтажном кирпичном доме, где размещался штаб погранкомендатуры и девятая застава лейтенанта Кижеватова.

Наталья Михайловна почувствовала раскованность и начала рассказ о мужестве о бесстрашии пограничников в обороне Брестской крепости.

…В то тревожное утро — 22 июня война ворвалась в ее квартиру с первыми снарядами и бомбами, обрушенными фашистами на крепость. Страшный взрыв потряс дом, разворотил крышу и потолок. Сверху на пол с грохотом посыпались куски штукатурки, щепки. Вскочив с постели, Наталья Михайловна, еще не сознавая, что произошло, бросилась к детской кроватке, прикрыла собой ребенка. Над головой зиял пролом, через который виднелось мутное, задымленное небо. Багровые языки пламени жадно лизали стропила горевшей крыши. Схватив ребенка, одеяльце, подушку, она кинулась к лестнице. «Там, внизу, на нервом этаже, — мелькнуло в сознании, — можно укрыться от огня, осколков и рушащихся стен здания».

В маленькой комнатушке, куда прибежала Наталья Михайловна, уже было много женщин. Жена начальника заставы Кижеватова, Катя, прижавшись к стенке, успокаивала перепуганных ребят. Увидев Кантровскую с малышкой на руках, она подозвала к себе, показала на свободное место рядом.

— Что же будет с ними? — тяжело вздохнув, глазами показала на детей.

Наталья Михайловна еще не успела перевести дух, только печально покачала головой.

Женщины, наспех одетые — кто в ночной сорочке, кто в легком халате, некоторые с накинутыми на голые плечи одеялами, — уговаривали плачущих детей. Из разрушенных квартир начсостава кто-то из женщин принес кое-какую одежду, одеяла, матрацы для детей.

В комнату вошел сержант, держа на руках раненого трехлетнего мальчика Диму Шульженко, тот был весь в крови и темных пятнах от пыли и копоти. Сержант подобрал его около убитой матери — малыш ползал рядом, теребил ручонками платье, плакал: «Мама, вставай, мама…»

Наталья Михайловна взяла мальчика у сержанта. Кто-то подал кусок оторванной простыни. Она начала бинтовать его раны. Сжавшись от боли и страха в комочек, малыш дрожащими кулачками закрывал глаза, постанывал. Забинтованного, его уложили на матрац в углу комнаты.

Снаряды и мины все чаще и чаще рвались около квартиры, где находились женщины и дети. От взрывов, сотрясавших стены, со звоном вылетали из окон уцелевшие стекла. В комнату вбежал запыхавшийся, с черными подтеками пота на лице пограничник.

— Лейтенант Кижеватов приказал всем срочно перейти отсюда в казарму! — крикнул он с порога.

Оторопевшие женщины с недоумением смотрели на бойца, не понимая распоряжения лейтенанта.

— Ведь застава почти разрушена, здесь безопасней, — обратилась к бойцу Наталья Михайловна.

— Всем немедленно в казарму, — повторил боец и пояснил: — Рядом, за стенкой, склад боеприпасов. Если попадет снаряд, понимаете…

Но как перейти в помещение заставы? Через двор невозможно: осколки мин и снарядов скосят людей. Заставу от квартиры, в которой сбились женщины с детьми, отделяла кирпичная стена. Наталья Михайловна предложила пробить в стене проход. Она передала девочку Кате Кижеватовой, взяла подвернувшийся под руку топор.

Долбили кирпичную стену кто чем мог, обливаясь потом, задыхаясь от пыли. Наконец сделали проход.

На заставе женщин с детьми разместили в полуразрушенном помещении. Окна выбиты, в стенах пробоины, в зияющий пролом в потолке были видны вражеские бомбардировщики, пикирующие на крепость. Слыша свист и вой падающих бомб, люди теснились в уцелевшем углу, подальше от пролома в потолке и пробоин в стенах. И вдруг в этой жуткой, напряженной обстановке в помещении появился знакомый всем заставский повар, с винтовкой за плечами, гранатами на ремне и кастрюлей каши в руках.

— Принимайте, мамаши, кормите детишек, — спокойно сказал он, раздавая ложки.

И так же внезапно исчез. Но его появление с кастрюлей каши, хладнокровный, добродушный тон немного успокоили всех. Матери присели с малышами у кастрюли.

В распахнувшейся двери, в клубах пыли и дыма появился лейтенант Кижеватов. Фуражка сдвинута на затылок, на пыльной повязке, выше бровей, проступали пятна крови. Глаза лихорадочно горели.

— Андрюша, ты ранен! — вскрикнула жена и бросилась к нему.

— Ерунда, чуть царапнуло, не опасно.

Он быстрым взглядом окинул женщин, кормивших детей, на секунду задержался на своих и тут же перевел взгляд на Кантровскую.

— Наталья Михайловна, там раненые, — он показал на дверь, откуда доносился треск стрельбы и грохот взрывов, — им нужна помощь. Прошу вас…

Наталья Михайловна передала дочку женщинам и поспешила за лейтенантом. В разбитом снарядами крыле здания, окутанном пороховым дымом и бурой пылью, пограничники, укрывшись кто за грудами кирпича, кто за выступами разбитых стен, вели огонь по врагу. Треск пулеметных очередей, разрывы гранат и снарядов ошеломили Кантровскую. Она вздрагивала и ежилась при каждом взрыве, втягивала шею и пригибалась при свисте пуль. Кто-то из пограничников подал ей простыню и показал на раненого пулеметчика. Автоматная очередь прошила ему обе ноги. Наталья Михайловна взяла пыльную простыню и остановилась в замешательстве, не решаясь бинтовать раны нестерильным материалом.

— Что же вы стоите? Перевязывайте! — крикнул лейтенант. — Лучших условий не будет.

Бойца после перевязки хотели унести в укрытие для раненых, но он запротестовал:

— Товарищ лейтенант, руки же у меня целы, прикажите — к пулемету.

Его положили к «максиму». Вцепившись в рукоятки, он снова застрочил по врагу.

Едва смолк грохот канонады, как от Тереспольских ворот послышались команды, шум. Наблюдатель, примостившийся на втором этаже за выступом полуразрушенной стены, доложил, что гитлеровцы готовят очередную атаку. Кижеватов направил группу бойцов с гранатами вперед, за развалины здания. Сам лег за станковый пулемет. Когда гитлеровцы с криками «Хайль!» приблизились, пограничники встретили их длинными пулеметными очередями и прицельной ружейной стрельбой.

Попав под губительный огонь, фашисты заметались, ища укрытия, бросились к развалинам, но их забросали гранатами пограничники из засады. Кижеватов вскочил на груду кирпичей, взмахнул над головой пистолетом:

— За мной!

Разноголосое грозное «Ура!» прокатилось над развалинами заставы. Пограничники рванулись вперед за своим командиром в штыковую. Их контратаку поддержала группа бойцов 333-го стрелкового полка, ударившая фашистам во фланг. Гитлеровцы повернули вспять к Тереспольским воротам. Немногим из них удалось тогда уйти от сокрушительного штыкового удара.

Пограничники вернулись на развалины своей заставы. Некоторые от усталости валились на груды битого кирпича. Женщины подавали им кружки с водой, полотенца, чтобы вытереть мокрые от пота лица, подносили хлеб, консервы. Наталья Михайловна спешила до очередной атаки фашистов перевязать раненых.

Из-за Тереспольских ворот долетал скрипучий металлический голос. Из репродуктора на ломаном русском языке слышался ультиматум немецкого командования, защитникам крепости предлагалось немедленно сдаться. «На размышление — полчаса. Жизнь или смерть!» — предупреждали фашисты.

Наталья Михайловна видела, как на опаленном, потемневшем лице Кижеватова гневной яростью вспыхнули глаза.

— Бандиты! Мы еще покажем им, кому жизнь, а кому смерть! — гневно сказал он.

Из репродуктора доносилось монотонное тиканье часов, отсчитывавших время. Тот же хриплый, дребезжащий голос предупреждал: «Осталось двадцать минут… Десять…» Пограничники стали готовиться к отражению новой атаки. Два бойца пристраивали на выступе разрушенной стены ручной пулемет для стрельбы по самолетам.

Над крепостью появились бомбардировщики с крестами, обрушили десятки бомб. Женщины прижались к уцелевшим стенам, заслонили собой детей.

Кижеватов с тревогой обернулся к ним, крикнул сержанту:

— Женщин с детьми немедленно переправить в подвалы казармы триста тридцать третьего полка, там надежней.

В полутемных подвалах казармы пахло сыростью и плесенью, но женщины облегченно вздохнули: над головой не свистели осколки снарядов и пули. Рядом в отсеке находились раненые, они лежали на холодном цементном полу. Не было бинтов, медикаментов. Женщины рвали на куски простыни, белье, перевязывали раненых.

Вскоре в дверях отсека появился Кижеватов. Левый рукав его гимнастерки разорван, виднелась пропитанная кровью повязка. Кантровская подошла к нему, осторожно взяла за раненую руку, поправила бинт, хотела спросить, не известно ли ему что-либо о муже Сергее — ночью он ушел проверять наряды на границу, — но передумала: если бы знал, сказал бы сам. И заговорила о другом:

— Андрей Митрофанович, переходите сюда, в подвалы, из окон, как из бойниц, можно вести огонь по фашистам.

— Нет, Наталья Михайловна, — покачал головой Кижеватов. — Не можем мы оставить заставу. Фашисты подумают, что уничтожили нас. — Он секунду помолчал, здоровой рукой поправил оттянутый гранатами поясной ремень, сказал твердо: — Пока жив хоть один пограничник, застава будет сражаться.

Повернулся и вышел.

Видимо, с этой минуты Кижеватов властно вошел в ее сознание как человек непреклонной воли, для которого долг превыше всего. Когда становилось невыносимо трудно, перед ее мысленным взором возникала угловатая, смертельно уставшая, но не сломленная фигура лейтенанта и в ушах звучали его слова.

Теперь, когда она слышит слова одного стихотворения, посвященного неизвестному пограничнику:

«Не верьте, что нету границы,

Я вижу, граница пылает в огне,

Я знаю, что мне не уйти, не пробиться.

И мне невозможно уже отлучиться,

Поскольку граница проходит по мне!» —

ей кажется, что это сказано о нем, Кижеватове.

Шел третий день войны. Третьи сутки в крепости бушевал огненный смерч. Взрывы бомб и снарядов сотрясали толстые стены подвала. Женщины с детьми, сбившись в полутемном углу, с волнением и тревогой ждали подкрепления защитникам крепости.

— И почему так долго нет наших? — сокрушалась Катя Кижеватова. — Андрей говорил, что до лагерей, куда вышли войска на учение, всего сорок километров.

— Наверное, пробиваются с боями.

— А если не сумеют пробиться, что тогда?

— Должны пробиться, — тяжело вздохнув, успокаивала Наталья Михайловна, хотя сама твердо не верила в то, что говорила. Ее, как и других, мучил вопрос: «Почему так долго нет наших?» — Если уж пехота не сумеет быстро прийти, то танки обязательно пробьются! — пересилив сомнения, закончила она.

В отсеке снова появился Кижеватов. Женщины окружили его, беспокойными взглядами впились в уставшее, почерневшее лицо лейтенанта.

Кижеватов молча поглядел на изнуренных бессонницей и страхом детей. В полумраке холодного, сырого подвала изможденные лица казались бескровными, землистыми. Лейтенант посмотрел на женщин и опустил глаза. То, что он собирался сказать им, комом застряло в горле.

— Вам с детьми надо уходить из крепости, — тяжело, мучительно, но твердо проговорил он.

— Как? К фашистам, в плен?!

— Не пойдем. Лучше погибнем здесь! — раздались протестующие голоса.

Кто-то всхлипнул, запричитал. Кижеватов поднял руку, успокоил.

— Ради спасения детей вы должны это сделать. Вам оставаться здесь больше нельзя.

— Андрей Митрофанович, — вымолвила Наталья Михайловна. — Скоро подойдут наши, потерпим…

— Выдержим все, подождем, пока подойдут, — поддержали ее.

— Обманывать вас не стану. Помощь в ближайшие дни не подойдет. Оставаться вам здесь больше нельзя, — повторил Кижеватов. — Уходите, берегите детей. А мы будем драться здесь до последнего вздоха.

Он попрощался с женщинами, поцеловал своих детей, жену и мать, решительно повернулся и направился к двери, за которой трещали пулеметные и автоматные очереди, рвались снаряды и бомбы.

Женщины, проводив лейтенанта, стояли убитые отчаянием и горем, предвидя все ужасы фашистского плена.

…Два бойца с белым флагом вывели женщин с детьми из Тереспольских ворот к пешеходному мостику через Буг, на Западный остров, занятый гитлеровцами. Попрощавшись, они вернулись в крепость.

Наталья Михайловна, вступив на зыбкий деревянный мостик, по которому сотни раз легко и весело пробегала в крепость на работу и обратно, домой, когда жила на Западном острове, вдруг почувствовала, как ноги подламываются. Отчаяние затуманило взор, острая боль пронзила сердце: «Лучше броситься в Буг, чем идти к фашистам». Но шевельнувшееся на руках, у груди, теплое крошечное существо напомнило о себе безмятежным сонным посапыванием, отодвинуло страшную мысль. В висках, словно молоточки, стучали слова Кижеватова: «Берегите детей… Берегите детей…» И Наталья Михайловна плотнее прижала малышку к груди. Всякий раз, когда Кантровская вспоминала об этой страшной минуте отчаяния, грудь сжимала острая боль — не продохнуть. Вот и теперь ощутила то же самое, на глазах выступили слезы, потупила взор, поднесла платок к глазам. Замполит торопливо налил в стакан воды, протянул ей.

Справившись с волнением, Наталья Михайловна продолжала:

— На Западном острове, за Бугом, гитлеровцы загнали нас с детьми за колючую проволоку, установили со всех сторон пулеметы, выпустили несколько очередей, пули просвистели прямо над головами.

Некоторые женщины в страхе упали на колени, запричитали: «Что же теперь будет с нами?» Кантровская толкнула соседку в бок:

— Встаньте, не к лицу нам стоять на коленях перед фашистскими подонками.

Всю ночь гитлеровцы продержали женщин и детей за колючей проволокой, под открытым небом. Ни на минуту Наталья Михайловна в ту ночь не сомкнула глаз. Мучила неизвестность: «Где муж? Что с ним? Сражается, убит или — страшно подумать — попал в плен?»

— После кошмарной ночи, проведенной за колючей проволокой, — рассказывала Наталья Михайловна, — наступили мучительные дни допросов и угроз. Гитлеровцы допытывались, какие воинские части находятся в Брестской крепости и какова их численность, есть ли среди женщин коммунистки, жены комиссаров и пограничников. Они выстроили всех нас, офицер со свастикой на рукаве прохаживался перед нами и, тыча стеком в грудь, в лица, угрожающе предупреждал:

— Немецкое командование будет расстреливай каждого, кто скрывайт коммунистов и большевистских комиссаров.

Но женщины держались стойко, на все вопросы отвечали: «Не знаем», «Нам неизвестно».

После нескольких дней допросов пленных отправили в села на оккупированной территории под надзор полицаев.

У Натальи Михайловны заболела дочка. Лечила разными травами, но не помогало. Ребенок таял на глазах. Узнала, что в местечке Малорыта, недалеко от Бреста, есть больница, в которой наши врачи лечат советских людей, и отправилась туда. Ее приняли на работу зубным врачом и медсестрой.

В больнице действовала подпольная группа, помогавшая партизанскому отряду медикаментами. Стала и Кантровская помогать народным мстителям. Распространяла листовки, подкладывала их под подушки и в тумбочки больным, передавала руководителю группы Воробьеву тайно накопленные медикаменты и перевязочные материалы.

Вскоре Воробьев ушел в партизанский отряд. Через некоторое время его назначили комиссаром партизанского отряда имени К. Е. Ворошилова. А Наталья Михайловна получила задание переехать в Брест, устроиться на работу в аптеку или в больницу и добывать для партизанского отряда медикаменты…

* * *

Беседа окончилась, но воины не расходились, обступили Наталью Михайловну: «Как удавалось справляться с новым заданием? Что еще известно о судьбе Кижеватова и его семье?»