Раско́льников, студе́нт, был у вас ме́сяцназа́д, сказа́лмолодо́йчелове́к
жүктеу/скачать 112,17 Kb.
|
Наказание (1)
|
С замира́ниемсе́рдцаРаско́льников подошёл к огромному до́му и вошёл в подъе́зд. Ле́стница была́ тёмная и у́зкая. Он подня́лся на четвёртый эта́ж. Вот и кварти́растару́хи. Он позвони́л. Че́резмину́ту дверь немно́гоприоткры́лась: кто-то с недове́риемвы́глянули́з-за неё. Э́то была́ ма́ленькая, суха́ястарушо́нка, лет шести́десяти, со злы́миглаза́ми и ма́ленькимно́сом. Она́ вопроси́тельносмотре́ла на молодо́гочелове́ка. —Раско́льников, студе́нт, был у вас ме́сяцназа́д, — сказа́лмолодо́йчелове́к. — По́мню, о́чень хорошо́ по́мню, что вы бы́ли, — ответила стару́ха. —Так вот опя́ть, по тако́му же де́лу... — продолжа́лРаско́льников. -—Входи́те, — сказа́ластару́ха. Небольшу́юко́мнату, в кото́рую вошёл молодо́й человек, я́ркоосвеща́лозаходи́вшеесо́лнце. «И тогда́ так же бу́детсо́лнцесвети́ть!» — поду́малРаско́льников и бы́строгля́нул на ве́щи, что́бызапо́мнить их расположе́ние. —Что вам ну́жно? — стро́госпроси́ластару́ха. —Закла́д* принёс, вот! — Раско́льниковдоста́л из карма́наста́рыесере́бряные часы́. — Ско́лько вы дадите за часы́, Алёна Ива́новна? —Полтора́ рубля́ и проце́нты вперёд, — отве́тиластару́ха. —Всего́ полтора́ рубля́! — вскри́кнулмолодо́й человек. —Как хоти́те, — и стару́ха отдала́ ему́ часы́ обра́тно. Молодо́йчелове́к взял их. Он так рассерди́лся, что да́жехоте́л уйти́; но вспо́мнил, что идти́ бо́льшене́куда и что он ещё и за други́м пришёл. —Дава́йте! — сказа́л он гру́бо. Стару́хадоста́ла из карма́на ключи́ и пошла́ в спальню за деньга́ми. Молодо́йчелове́коста́лсяоди́н. «Ключи она́ в пра́вомкарма́нено́сит. Са́мыйбольшо́й ключ, коне́чно, не от комо́да... Зна́чит, в спа́льне есть что́-то ещё. Любопы́тно что. А впро́чем, как всё э́топо́дло...» Стару́хаверну́лась с деньга́ми. —Я вам, Алёна Ива́новна, ско́ро принесу́ сере́брянуюпапиросочницу в закла́д. —Ну, тогда́ и поговори́м, — отве́тиластару́ха. Раско́льниковвы́шел. Уже́ на у́лице он воскли́кнул: «О Бо́же! Как э́то всё ни́зко*! На каку́ю грязь спосо́бно моё се́рдце!» Им овладе́лочу́вствоотвраще́ния. Он шёл, не за́меча́япрохо́жих, и опо́мнился уже́ на сле́дующейу́лице. Ря́дом была́ распи́вочная*, из двере́йкото́рой выходили дво́епья́ных. Раско́льников вошёл внутрь. Ему́ захоте́лосьвы́питьхоло́дногопи́ва, кро́ме того́, он был го́лоден. Он сел за сто́лик в тёмном, гря́зном углу́ и с жа́дностьювы́пилпе́рвыйстака́н. Его́ мы́слиста́лиясне́е. «Всё э́тоглу́пости, — поду́малРаско́льников. -— Про́стофизи́ческаясла́бость!» Он повеселе́л. 2 Посети́телей в распи́вочнойбы́лонемно́го. Среди́ них сиде́лнемолодо́йчелове́к, похо́жий на отставно́гочино́вника*. Он был сре́днегоро́ста, с зеленова́тым от постоя́нногопья́нствалицо́м и с кра́снымиглаза́ми. В его́ взгля́дебы́ло что́-то о́ченьстра́нное, да́жебезу́мное. Оде́жда на нём была́ ста́рая, обо́рванная, без пу́говиц. Посети́тельпосмотре́л на Раскольникова и гро́мкоспроси́л: —Могу́ ли я поговори́ть с ва́ми? Я ви́жу, вы чело́векобразо́ванный и пить не привы́кли. Моя́ фами́лияМармела́дов. Да, бе́дность не поро́к*, э́тои́стина. Но нищета́ — поро́к. В бе́дности вы ещё сохраня́ете своё благоро́дство, в нищете́ же никогда́. Он нали́л в стака́н, вы́пил и заду́мался. — Скажи́те, молодо́йчелове́к, вы когда́-нибудь просили взаймы́ де́ньги, зара́неезна́я, что вам не дадут? —Заче́м же проси́ть, е́сли не дадут? — отве́тил Раскольников. —А е́сли не́ к кому и не́кудабо́льше идти́! Ведь на́до, что́бычелове́ку хоть куда́-нибудьмо́жнобы́ло пойти́! Моя́ жена́ Катери́наИва́новна с золото́й медалью око́нчилаблагоро́дныйинститу́т для дворя́нок*. Её пе́рвый муж был офице́ром, она́ вы́шла за него́ за́муж по любви́. Но он проигра́л в ка́рты все де́ньги, попа́л под суд и умер. Катери́наИва́новнаоста́лась одна́ с тремя́ ма́ленькими детьми́ в безнадёжной нищете́. Я тогда́ то́же был вдове́ц и от пе́рвой жены́ име́л четырнадцатилетнюю дочь Со́фью. Я предложи́лКатери́неИва́новне свою́ ру́ку, потому́ что не мог смотре́ть на её страда́ние. Мо́жетепредста́вить, как ей тогда́ бы́лотру́дно, что она́, образо́ванная и воспи́танная, из хоро́шей семьи́, согласилась пойти́ за меня́ за́муж! Пла́кала — но пошла́! Потому́ что ей не́кудабы́ло идти́. Понима́ете ли, что зна́чит, когда́ уже́ не́кудабо́льше идти́? И це́лый год я не каса́лсяэ́того(он показа́лпа́льцем на буты́лку). Но вдруг потеря́лме́сто на слу́жбе* и тогда́ прикосну́лся!.. А полтора́ года наза́д мы оказа́лись в Петербу́рге, в э́томвеликоле́пномго́роде. Я нашёл ме́сто*. Нашёл и опя́тьпотеря́л. Понима́ете? Живём же мы тепе́рь в углу́ у хозя́йки, а как живём и чем пла́тим, не зна́ю. Катери́наИва́новнада́магоря́чая и раздражи́тельная. Ско́лько от неё вы́терпела моя́ до́чка, об э́том я молчу́. Как вы ду́маете, мно́го ли мо́жетбе́днаяде́вушказарабо́татьче́стнымтрудо́м? Пятна́дцатькопе́ек в день не зарабо́тает! Одна́жды я услы́шал, как она́ сказа́лаСо́не: «Живёшь у нас, ешь и пьёшь за наш счёт!» И моя́ Сонечка спроси́ла её ти́химго́лосом: «Неуже́ли мне на тако́еде́ло пойти́?» «А что, — отве́тилаКатери́наИва́новна, — чего́ бере́чь? Поду́маешь, како́есокро́вище!» Но не вини́те её! Не в здра́вом уме́ она́ э́тосказа́ла, а в боле́зни, когда́ голо́дныеде́типла́кали. И ви́жу я, часо́в в шесть Сонечка вста́ла, оде́лась и пошла́ из до́ма, а в де́вятьверну́ласьназа́д и положи́ла на стол пе́редКатери́нойИва́новнойтри́дцатьрубле́й. Ни сло́ва не сказа́ла, то́лько взяла́ наш большо́й зелёный плато́к, накры́лась им и легла́ на крова́тьлицо́м к стене́. А Катерина Ива́новна, та́кже не говоря́ ни сло́ва, подошла́ к её постели́ и весь ве́черо́коло неё на коле́няхпро́стоя́ла, Сонины но́гицелова́ла. А я лежа́лпья́ненький. Мармела́довзамолча́л. Пото́мопя́тьнали́л в стака́н и вы́пил: —С тех пор дочь моя́ Со́фья Семёновна получи́ла жёлтый биле́т* и уже́ не могла́ жить с на́ми. Тепе́рь она́ захо́дит к нам то́лько по вечера́м, когда́ на у́лице уже́ темно́, прино́ситКатери́неИва́новнеде́ньги, что́бы та могла́ дете́йнакорми́ть. Мармела́довзамолча́л и в отча́яниизакры́л глаза́. Но че́резмину́ту он засмея́лся и наха́льновзгляну́л на Раскольникова: —А сего́дня я был у Со́ни, ходи́лпроси́тьде́нег на похме́лье*! Хе-хе́-хе! — Вот э́туса́муюбуты́лку на её де́ньги и купи́л! Он хоте́лнали́ть ещё, но в буты́лке уже́ ничего́ не́ было. —Меня́ жале́ть не́ за что! — вдруг закрича́лМармеладо́в, встава́я с ла́вки. — Нас пожале́ет тот, кто всех пожале́л! Он еди́нственный судья́! Пойдёмте, су́дарь, — сказа́л он Раскольникову, — доведи́те меня́ до до́му. К Катери́неИва́новне |пора́... Идти́ бы́ло недалеко́. Чем бли́жеподходи́ли к до́му, тем Мармела́довбо́льше и бо́льшеволнова́лся. Они́ подня́лись по тёмной ле́стнице на четвёртый эта́ж. На са́мом верху́ была́ откры́та дверь. Свеча́ освещала бе́днуюко́мнатушаго́в в де́сятьдлино́й. Всё бы́ло в беспоря́дке, осо́бенноде́тское тряпьё. Че́резко́мнату была́ протя́нутадыря́вая простыня́. За не́юстоя́лакрова́ть. В ко́мнатебы́ло ещё два сту́ла и о́ченьста́рыйдива́н, пе́редкото́рымстоя́лку́хонный стол. Кака́я-тоже́нщинане́рвноходи́ла по ко́мнате. Раско́льниковпо́нял, что пе́ред ним Катери́наИва́новна. Она́ была́ то́нкая, ужа́снохуда́я, но дово́льновысо́кая и стро́йная, с прекра́снымитёмно-ру́сымиволоса́ми и с покрасне́вшимищека́ми. —А! — закрича́ла она́, уви́дев Мармеладова, — верну́лся! Раско́льниковпоспеши́л уйти́, не говоря́ ни сло́ва. Уходя́, он незаме́тноположи́л на подоко́нникнемно́гоме́дныхде́нег. «Ай да Со́ня! Како́йколо́дец, одна́ко же, суме́ливы́копать! И по́льзуются! И привы́кли. Ко всему́ подле́ц-челове́кпривыка́ет!» Он заду́мался. «Ну, а е́сли я неправ, е́сличелове́к не подле́ц, то зна́чит, что всё остально́е — предрассудки́!» 3 На друго́й день Раско́льниковпросну́лсяпо́здно и с не́навистьюпосмотре́л на свою́ ко́мнату. Э́то была́ ма́ленькаякамо́рка*, шаго́в в шесть длино́й, име́вшаяса́мыйжа́лкий вид. На поро́гестоя́лаНаста́сья, еди́нственнаяслужа́нка его́ кварти́рнойхозя́йки. Э́то она́ разбуди́ла Раскольникова: —Встава́й, чего́ спишь! — закрича́лаНаста́сья, — уже́ деся́тый час. Я тебе́ чай принесла́. Тебе́ письмо́ вчера́ пришло́. Письмо́ бы́ло от ма́тери. Раско́льниковда́же побледнел, взяв его́ в ру́ки. Он уже́ давно́ не получа́лпи́сем от родны́х. «Ми́лый мой Ро́дя, — писа́ла мать, — ты зна́ешь, как я люблю́ тебя́; ты вся на́шанаде́жда — моя́ и Ду́ни. Спешу́ сообщи́ть, что твоя́ сестра́ уже́ полтора́ ме́сяца живёт со мной. Зако́нчились её страда́ния. Но расскажу́ всё по поря́дку, что́бы ты узна́л то, о чём мы тебе́ до сих пор не писа́ли. В про́шлом году́ Дунечкапоступи́ларабо́тать гувернанткой* в дом поме́щика* Свидригайлова и попроси́ла дать ей вперёд сто рубле́й, кото́рые она́ должна́ была́ отрабо́тать. Предста́вь себе́, что хозя́индо́ма до того́ увлёкся Ду́ней, что на́чалде́лать ей вся́киенеприли́чныепредложе́ния. Наконе́ц он предложи́л ей бро́сить всё и уе́хать с ним за грани́цу. Об э́томслуча́йноузна́ла жена́ Свидригайлова Ма́рфаПетро́вна и во всём обвини́лаДу́ню, кото́руюприказа́ла отвезти́ ко мне с позо́ром. Це́лыйме́сяц у нас по го́родуходи́лиспле́тни об э́тойисто́рии. Нам с Ду́ней от стыда́ да́же в це́рковь нельзя́ бы́лоходи́ть. Но Бог ми́лостив, и господи́н Свидригайлов, вероя́тно, пожале́вДу́ню, раска́ялся. Он показа́лМа́рфеПетро́вне письмо́, кото́роенаписа́ла ему́ Ду́ня. В э́том письме́ Ду́няобъясня́ла Свидригайлову, что как муж и оте́цсеме́йства он поступа́етнеблагоро́дно и что с его́ стороны́ по́длообижа́тьбеззащи́тнуюде́вушку, кото́раявы́нужденаостава́ться в его́ до́ме. Ты зна́ешь, Ро́дя, како́й у Ду́ни твёрдый хара́ктер!Ма́рфаПетро́вна, прочита́вэ́то письмо́, на друго́е же у́троприе́хала к нам и проси́ла у Ду́нипроще́ния. В тот же день она́ рассказа́ла всем в го́роде, что Ду́ня не винова́та. Тепе́рьузна́й, ми́лыйРо́дя, что у Ду́ни есть жени́х! Его́ зову́т Пётр Петро́вич Лужин. Челове́к он делово́й и обеспе́ченный, слу́жит в двух места́х и уже́ име́ет свой капита́л. Пра́вда, с пе́рвоговзгля́дака́жется, что он немно́говысокоме́рный и тщесла́вный. Прошу́ тебя́, Ро́дя, когда́ ты уви́дишь его́ в Петербу́рге, не суди́ сли́шкомбы́стро. Пётр Петро́вич в пе́рвый свой визи́т к нам мно́горасска́зывал о себе́. Он о́ченьлю́бит, что́бы его́ слушали, но ведь э́то почти́ не поро́к. Я, разуме́ется, ма́ло что поняла́, но Ду́няобъясни́ла мне, что он челове́к хотя́ и с небольши́мобразова́нием, но у́мный и, ка́жется, до́брый. Коне́чно, ни с её, ни с его́ стороны́ осо́бенной любви́ нет. Но Ду́нясде́лает всё, что́бы её муж был сча́стлив. А он, в свою́ о́чередь, бу́детзабо́титься о её сча́стье. Сейча́с Пётр Петро́вичсобира́ется в Петербу́рг. У него́ там дела́: он хо́чет в столи́цеоткры́тьадвока́тскуюконто́ру. Я ду́маю, ми́лыйРо́дя, он и тебе́ мо́жет быть поле́зен. Ты мог бы нача́ть свою́ бу́дущуюкарье́ру в его́ конто́ре. Дорого́йРо́дя, са́моеприя́тное я сообща́ю тебе́ в конце письма́: тепе́рь, по́сле трёх лет разлу́ки, мы бу́дем жить все вме́сте! Уже́ решено́, что че́резнеде́лю мы с Ду́нейвыезжа́ем в Петербу́рг. Несмотря́ на на́шуско́руювстре́чу, я всё-таки́ вы́шлю тебе́ немно́годе́нег, рубле́йдва́дцать пять и́лида́жетри́дцать. До свида́ния! Обнима́ю тебя́ кре́пко и целу́ю. Твоя мама». Когда́ Раско́льниковко́нчилчита́ть письмо́, его́ лицо́ бы́ломо́крым от слёз, зла́яулы́бказмеи́лась по его́ губам. Он лёг на дива́н и до́лгоду́мал. Его́ се́рдцеси́льноби́лось. Наконе́ц ему́ ста́лоду́шно и те́сно в э́той маленькой ко́мнатке, похо́жей на шкаф. Он взял шля́пу и вы́шел. 4 Письмо матери его измучило. «Не бывать этому браку, пока я жив! К чёрту господина Лужина! Нет, мамаша, нет, Дуня, вы меня не обманете! За делового человека хотите выйти, Авдотья Романовна, служащего в двух местах и имеющего свой капитал, и, «кажется, доброго». Это кажется великолепнее всего! И Дунечка за это кажется замуж идёт! Ведь она всё понимает. Ведь она один чёрный хлеб будет есть, а свою душу не продаст. Почему же теперь соглашается? Понятно, что для собственного комфорта она себя не продаст, а для другого продаёт! Для брата, для матери продаёт! Знаешь ли ты, Дунечка, что Сонечкин жребий ничем не хуже жребия с господином Лужиным? Не хочу я твоей жертвы, Дунечка! Не бывать этому, пока я жив!» Он вдруг остановился: «Не бывать? А что ты сделаешь, чтобы этому не бывать? Запретишь? А какое право ты имеешь? Что ты можешь им пообещать? Всё своё будущее им посвятить, когда окончишь университет и место получишь? Нет, надо что-нибудь сейчас сделать, понимаешь ли ты это? А ты что делаешь? Живёшь за их счёт!» Все эти вопросы были для него не новыми. Они давно мучили его сердце. Теперь же письмо матери вдруг, как громом, в него ударило. Было ясно, что теперь надо поскорее что-нибудь сделать. «Или отказаться от жизни совсем! — вскричал он в ярости, — послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и отказаться от всякого права действовать, жить и любить!» «А куда я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я куда-то пошёл. Прочитал письмо и пошёл... На Васильевский остров*, к Разумихину я пошёл, вот куда». Разумихин был товарищем Раскольникова по университету. Высокий, худой, черноволосый, всегда плохо выбритый, он был необыкновенно весёлым и общительным парнем, добрым до простоты. Однако под этой простотой была глубина и достоинство. Раскольников не был у него уже месяца четыре. 5 «Действительно, я хотел ещё недавно попросить Разумихина, чтобы он достал мне работу*, — думал Раскольников, — но чем он может помочь? Предположим, он достанет мне уроки, поделится последней копейкой... Ну, а дальше? Что я сделаю на гроши*? К Разумихину я пойду ... на другой день после того, когда всё пойдёт по-новому...». И вдруг Раскольников опомнился. «После того, — вскрикнул он, — да разве то будет? Неужели, в самом деле, будет?» Раскольников хотел вернуться домой, но передумал и пошёл куда глаза глядят*. Он шёл очень долго. Зелень и свежесть сначала понравились усталым глазам Раскольникова, которые привыкли к городской пыли. Но скоро эти новые, приятные ощущения начали его раздражать. Ноги его вдруг стали тяжёлыми, и он захотел спать. Он сошёл с дороги, зашёл в кусты, упал на траву и в ту же минуту заснул. Страшный сон приснился Раскольникову. Ему приснилось его детство в родном городке, когда ему было лет семь. Он в праздничный день гулял с отцом за городом. В нескольких шагах от дороги стоялбольшой кабак*. Там всегда была такая толпа, так кричали, ругались и дрались, что ему было страшно, когда он проходил мимо. И вот ему снится: он идёт с отцом по дороге и со страхом смотрит на кабак. Около крыльца стоит огромная телега, в которую обычно впрягают больших лошадей. Но теперь в такую телегу впрягли маленькую крестьянскую лошадку. Вдруг из кабака с криками и с песнями выходят пьяные мужики в красных и синих рубашках. Садитесь, все садитесь! — кричит один молодой мужик с красным, как морковь, лицом, — всех довезу! —Да ты, Миколка, в своём уме? Такую клячу в телегу запряг! Садитесь, всех довезу! — опять кричит Миколка, садится в телегу и берёт в руки кнут. Человек шесть с хохотом садятся вместе с ним. Лошадёнка пытается сдвинуть телегу с места, но не может. Она только приседает от ударов кнутов, которыми её бьют мужики. Все смеются, а Миколка сердится и в ярости бьёт лошадёнку ещё сильнее: —Убью! — кричит он. -—Папочка, — спрашивает отца маленький Раскольников, — зачем они бьют бедную лошадку? —Пойдём, пойдём! — говорит отец, — они пьяные. Пойдём, не смотри! — и хочет увести мальчика, но тот бежит к лошадке. —По глазам её бейте, по глазам! — кричит мужикам Миколка. —Топором её, топором! — кричат в толпе. Миколка вытаскивает из телеги железный лом и со всей силы несколько раз бьёт свою бедную клячу. Лошадь падает на землю. —Добивай! — кричит Миколка. Несколько пьяных мужиков хватают кнуты и палки и бегут к умирающей кляче. Она вытягивает морду, тяжело вздыхает и умирает. Бедный мальчик с криком подбегает к лошади, обнимает её мёртвую голову и целует в глаза. Потом вдруг вскакивает и бросается со своими маленькими кулачками на Миколку. В этот миг отец схватывает его и выносит из толпы. —Папочка! За что они бедную лошадку убили! — плачет Раскольников и обнимает отца. Ему стало трудно дышать, и он проснулся. «Слава Богу, это только сон!» — подумал Раскольников, садясь под деревом. На душе было темно. Он обеими руками взялся за голову. «Боже! — воскликнул он, — да неужели я возьму топор, стану бить по её голове, буду скользить в тёплой крови, красть, дрожать и прятаться. Ведь я же знал, что я этого не вынесу! Ведь я знал, что это подло, гадко, низко!» Раскольников был бледен, глаза его горели, но дышать ему вдруг стало легче. Он почувствовал, что сбросил с себя страшный груз, который так долго его давил. На душе стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне мой путь. Я отрекаюсь от этой проклятой мечты!» Проходя через мост, он остановился посередине и начал спокойно смотреть на Неву* и на яркий закат красного солнца. Свобода, свобода! Теперь он свободен от этих чар, от этого колдовства! Однако через несколько минут произошло событие, которое полностью изменило его судьбу. Когда позже Раскольников вспоминал эту неожиданную встречу, он всегда удивлялся, как могло случиться, что в тот вечер он, усталый, возвращался домой не самым коротким путём, а через Сенную площадь*, на которую ему совсем не надо было идти. Было около девяти часов, когда он проходил по Сенной. На углу площади один торговец и его жена разговаривали со своей знакомой. Этой знакомой была Лизавета Ивановна, младшая сестра той самой старухи, у которой Раскольников был вчера. Она стояла и внимательно слушала торговца и его жену. —Вы, Лизавета Ивановна, приходите к нам завтра, часов в семь. —Завтра? — задумчиво сказала Лизавета. — Хорошо, приду. Раскольников прошёл мимо и больше ничего не слышал. Но он неожиданно узнал, что завтра, в семь часов вечера, Лизаветы не будет дома и что старуха останется одна. До его квартиры оставалось несколько шагов. Раскольников вошёл к себе, как приговорённый к смерти: он понял, что у него больше нет свободы выбора, всё решено за него. 6 Таких случайных совпадений в жизни Раскольникова в последнее время было много. Ещё зимой один знакомый студент дал ему адрес ростовщицы* Алёны Ивановны, у которой можно было заложить вещи. Месяца полтора назад Раскольников решил отнести к старухе золотое кольцо — подарок сестры. Старуха ему не понравилась, но он взял у неё две купюры и по дороге зашёл в трактир выпить чаю. Рядом за другим столиком сидели студент и молодой офицер. Вдруг Раскольников услышал, как студент рассказывал офицеру про Алёну Ивановну. Это показалось Раскольникову странным: он идёт от старухи, а тут сообщают подробности про неё. Студент рассказал, что у Алёны Ивановны есть сестра Лизавета, которую она бьёт и держит в рабстве, и добавил: —Я бы эту старуху убил и ограбил без всякого сожаления! Офицер захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно! Ведь та же самая мысль только что пришла и ему в голову! —Я хочу задать тебе серьёзный вопрос, — сказал студент. — С одной стороны, глупая, злая, больная, никому не нужная старуха, которая сама не знает, зачем живёт. С другой стороны, молодые силы, у которых нет поддержки. Убей старуху и возьми её деньги, чтобы потом с их помощью посвятить себя служению человечеству. Одно маленькое преступление и тысячи добрых дел! За жизнь одной старухи — тысячи жизней. Вот какая арифметика! Да и что значит жизнь этой глупой и злой старушонки? Не больше, чем жизнь таракана! Уже тогда Раскольникову показалось странным такое совпадение в мыслях. Как не поверить, что есть предопределение! Теперь вернувшись домой, он лёг на диван и заснул. Спал он необыкновенно долго и без снов. он ясно услышал, как бьют часы. Раскольников посмотрел в окно и понял, что уже вечер другого дня. Как он мог так долго проспать! Он вскочил с дивана, подошёл к двери и приоткрыл её. На лестнице было тихо. Раскольников достал заклад, потом услышал крик с улицы: — Седьмой час давно! Он осторожно, как кошка, пошёл вниз. Теперь самое главное — украсть из кухни топор. Но когда он подошёл к кухне, то увидел, что там была Настасья! Раскольников прошёл мимо неё, как ни в чём не бывало. Тупая злоба закипела в нём: «Такой слушай навсегда потерял!» Теперь Раскольников не знал, что делать. Но выйдя во двор, он заметил, что дверь в каморку дворника была открыта, и там лежал топор. Он схватил его и спрятал под пальто. Вот и дом старухи. Он вошёл в подъезд и стал подниматься. На лестнице никого не было. На втором этаже в одной из квартир работали маляры*, но они его не заметили. Он пошёл дальше. Вот и четвёртый этаж, вот и дверь. Здесь он подумал на мгновение: «Не уйти ли?» Сердце сильно стучало. Он позвонил в колокольчик. Никто не ответил. Через полминуты он ещё раз позвонил. Потом услышал, как кто-то открывает дверь. 7 —Здравствуйте, Алёна Ивановна, я вам вещь принёс. Да вот лз^тше пойдёмте к свету... —Что это такое? — спросила старуха. —Папиросочница... серебряная... посмотрите. —Да как будто и не серебряная, — недоверчиво сказала старуха. Она повернулась к окну. Теперь нельзя было терять ни секунды. Раскольников достал топор и обеими руками ударил её по голове. Старуха тихо вскрикнула и упала на пол. Раскольников ударил её ещё раз и ещё. Хлынула кровь. Он нагнулся и посмотрел старухе в лицо. Она была мертва. Он положил топор на пол и полез ей в карман. Достал ключи и побежал с ними в спальню. Когда Раскольников открывал комод, ему вдруг захотелось всё бросить и уйти. Но уходить было поздно. Потом ему показалось, что старуха жива. Он вернулся к телу. Без сомнения, она была мертва. Вдруг он заметил на шее старухи шнурок. На шнурке был небольшой кошелёк. Раскольников положил его в карман и пошёл обратно в спальню. Он спешил. Под кроватью был сундук. Там между тряпьём лежали золотые вещи. Он стал складывать их в свой карманы, но не успел взять много. Вдруг он услышал, что в комнате, где была старуха, кто-то ходит. Он схватил топор и выбежал из спальни. Посреди комнаты стояла Лизавета и смотрела на убитую сестру. Раскольников бросился на неё с топором, ударил по голове и выбежал в прихожую. Ему хотелось поскорее отсюда убежать. Ни за что на свете он не подошёл бы опять к сундуку. «Боже мой! Надо бежать, бежать!» — думал Раскольников. Он открыл дверь. Но на лестнице послышались шаги. Кто-то поднимался на четвёртый этаж. Раскольников вернулся в квартиру и закрыл дверь изнутри. Гость позвонил в колокольчик, потом ещё и ещё раз. Раскольников в ужасе стоял за дверью. На лестнице послышались другие шаги: —Неужели никого нет дома? — спросил второй гость. —Чёрт их знает! — ответил первый. Вдруг гости заметили, что дверь квартиры закрыта изнутри, и решили на всякий слушай сходить за дворником. Их шаги стихли, и Раскольников опять вышел на лестницу и осторожно пошёл вниз. Когда он дошёл до второго этажа, он услышал внизу голоса. Что делать? Сюда поднимались люди. Сейчас они увидят его. Это конец! Вдруг он заметил, что двери квартиры, где работали маляры, открыты и там никого нет. Раскольников быстро вошёл в пустело квартиру и спрятался за дверью. В это время люди уже поднимались на второй этаж. Когда они прошли на третий, Раскольников спустился вниз, вышел из подъезда, повернул налево и пошёл по улице. Войдя в свою комнату, он, не раздеваясь, лёг на диван. Раскольников не спал, но был в забытьи. У него началась лихорадка, и ему было ужасно холодно. 8 Лежал он очень долго. Наконец он открыл глаза и увидел, что на улице уже светло. Он встал с дивана, — ив один миг всё вспомнил! В первое мгновение он думал, что сойдёт с ума. Кошелёк и вещи, которые Раскольников украл у старухи, до сих пор лежали у него в карманах! Он взял их, перенёс в угол комнаты и положил в дыру за обоями. Вдруг он с ужасом подумал: «Боже мой, разве так прячут?» Ему опять стало холодно. Он сел на диван и накрыл себя своим старым зимним пальто. Ему сразу же захотелось спать. Разбудил его сильный стук в дверь. —Да открой же, ты жив или нет? — кричала Настасья. —А может, и дома нет! — сказал мужской голос. Раскольников узнал дворника. Он сел на диване. Его сердце больно стучало. —Повестка, из полиции, — сказал дворник, подавая письмо. Раскольников распечатал бумагу и стал читать. Это была обыкновенная повестка. Он должен был явиться в полицейский участок сегодня, в половине десятого. На улице было по-прежнему невыносимо жарко. Идти было недалеко. «Войду, встану на колени и всё расскажу», — подумал Раскольников. В полицейском участке он показал письмоводителю свою повестку. — Это по делу о взыскании денег, — сказал письмоводитель*. «Денег? Каких денег? — думал Раскольников. — Но, слава Богу, не то!» Ему стало вдруг необыкновенно легко. Вся тяжесть упала с его плеч. —Вы должны сто пятнадцать рублей вашей квартирной хозяйке. —Я заплачу, как только у меня будут деньги, — сказал Раскольников. Письмоводитель начал диктовать ему обыкновенный в таком случае ответ. —Да вы писать не можете, — заметил он. —Вы больны? —Да, голова болит... говорите дальше! —Это всё, подпишите. Раскольников закончил писать и хотел уйти. Но вдруг он услышал, как двое мужчин заговорили об убийстве старухи и её сестры. До дверей он не дошёл. Когда он очнулся, то увидел, что сидел на стуле. Справа его поддерживал какой-то человек, а слева стоял другой со стаканом воды. Он понял, что у него был обморок*. 9 Раскольников вернулся в свою комнату. «Господи! Как он мог оставить вещи в этой дыре? А если кто-нибудь увидит?» Он вытащил всё, что принёс от старухи, и разложил по карманам. «Бросить всё в воду, и дело с концом», — так он решил и вышел из комнаты. Дойдя до набережной, он спустился к воде, но везде были люди. Наконец он нашёл место в каком-то дворе. Там у стены лежал большой камень. Под него Раскольников и положил всё, что у него было. Потом он долго шёл, не останавливаясь, пока ш оказался на набережной Невы. «Да я к Разумихину пришёл! Я сказал, что к нему на другой день после того приду. Вот и пришёл!» Раскольников поднялся на пятый этаж. Разумихин был дома. —А, это ты? — закричал он, осматривая с ног до головы своего товарища. — Да ты садись, устал, наверное Разумихин понял, что его гость был болен. Он хотелпроверить его пульс , но Раскольников вырвал руку. —Не надо, — сказал он, — я пришёл... у меня уроков нет. Я хотел... впрочем, мне совсем не надо уроков... Ведь ты бредишь! — заметил Разумихин. —Нет, не брежу... — Раскольников встал с дивана Он был зол на себя самого, на Разумихина и на весь свет Прощай! — сказал он вдруг и пошёл к двери. —Да ты постой, постой, чудак! — хотел остановить его Разумихин. —Ничего мне не надо, слышишь... Я сам... один… Оставьте меня в покое! — сказал Раскольников. Он как будто ножницами хотел отрезать себя от всех. К себе Раскольников пришёл только к вечеру. Oн разделся и, дрожа, как загнанная лошадь, лёг на диван. 10 Когда Раскольников пришёл в себя, было десять утра. У его постели стояли Настасья и Разумихин «Господи! Скажи мне только одно: знают они обо всём или нет?» — подумал Раскольников. —Это ты, брат, хорошо сделал, что пришёл в себя, — сказал Разумихин. — Четвёртый день не ешь и ш пьёшь. А тебе тут принесли перевод от матери — тридцать пять рублей. В эту же минуту в комнату вошёл немолодой господин. Он остановился в дверях, и недовольно посмотрел на присутствующих, как бы спрашивая: «Куда это я попал?» Потом он перевёл взгляд на Раскольникова, лежавшего на своём грязном диване. —Родион Романович Раскольников? —Да! Я Раскольников! Что вам надо? —Пётр Петрович Лужин. Я надеюсь, что моё имя вам уже известно, — сказал гость. —Знаю, знаю! — сказал Раскольников с досадой. — Это вы жених? Пётр Петрович обиделся, но промолчал. Раскольников рассмотрел его с любопытством и снова опустился на подушку. —Очень жаль, что нашёл вас в таком положении, — начал говорить Лужин. Я жду приезда вашей сестры и матери с часу на час. Нашёл им на первый случай квартиру. —Где? — спросил Раскольников. —Недалеко отсюда, дом Бакалеева. Это на Вознесенском проспекте, — перебил Разумихин. — Плохое место: ужасная грязь. Да и живёт там чёрт знает кто! Впрочем, дёшево. —Я этого не знал, так как сам в Петербурге недавно, — сказал Пётр Петрович, — но это на короткий срок. Я уже снял нашу будущую квартиру, её теперь ремонтируют, а сам остановился у одного моего молодого друга. Я всегда рад пообщаться с нашей молодёжью: от неё можно узнать что-нибудь новое. Это в каком отношении? — спросил Разумихин. —В самом серьёзном, — обрадовался Пётр Петрович,что может рассказать о своих взглядах. — Наше молодое поколение очень изменилось, стало деловитым. Ну, деловитости ещё мало, — сказал Разумихин. Не соглашусь с вами, — возразил Пётр Петрович. — Есть большой прогресс в науке и во взглядах на экономику. До сих пор мне говорили: «Возлюби ближнего своего и отдай ему последнее». И я отдавал. А что из этого выходило? Я делился с ближним своим имуществом, и мы оба оставались ни с чем. Теперь же наука говорит: «Возлюби сначала одного себя, потому что всё основано на личном интересе. Возлюбишь одного себя, и состояние* твоё останется целым. Экономическая правда говорит, что чем больше в обществе устроенных частных дел, тем лучше для него. Значит, приобретая для себя, я тем самым приобретаю для всех. Пётр Петрович встал со стула, чтобы уйти: —Надеюсь, что мы увидимся. Желаю здоровья. Раскольников не ответил, а Лужин перед уходом захотел сказать ещё несколько умных слов: —Меня интересует ещё один вопрос. В последнее время преступления увеличились не только в низших классах нашего общества, но и в высших. Чем это можно объяснить? —По вашей же теории и выходит! — ответил Раскольников. Как это по моей теории? — спросил Лужин. —А доведите до логического конца то, о чём вы только что говорили, и получится, что людей можно резать. —Помилуйте! — воскликнул Лужин. — На всё есть мера. Экономическая идея ещё не приглашение к убийству. —Убирайтесь к чёрту! — закричал Раскольников. 11 Когда все ушли, Раскольников встал с дивана и начал одеваться. Он хотел кончить со всем ещё сегодня. Было часов восемь, солнце уже заходило. На улице было ужасно душно. Он дошёл до одного из мостов, остановился посередине и посмотрел в воду. Ему стало противно. «Нет, гадко... вода... не стоит», — сказал он про себя и пошёл в ту сторону, где был полицейский участок*. Сердце его было пусто и глухо. Думать он не хотел. Ему просто хотелось всё кончить! Контора была уже недалеко. Но Раскольников остановился, подумал и повернул в переулок. Он шёл, глядя в землю. А когда случайно поднял голову, то понял, что стоит у того самого дома. Раскольникову захотелось увидеть квартиру, в которой жила убитая им старта. Он вошёл в дом и стал подниматься по знакомой лестнице. Вот и третий этаж... и четвёртый... «Здесь!» Дверь квартиры была открыта, там работали маляры. Раскольников вошёл внутрь, походил по комнатам и сел на подоконник. Один из маляров спросил его: —Что вам нужно? Вместо ответа Раскольников встал, вышел в прихожую и дёрнул за колокольчик. Знакомый металлический звук! Он дёрнул второй, третий раз. Прежнее страшное ощущение всё ярче и живее припомнилось ему. —Да что тебе надо? Кто ты такой? — крикнул ему один из рабочих. — Квартиру хочу снять, — сказал Раскольников. — Крови-то нет на полу? Тут целая лужа была, когда старуху с сестрой убили. —Да что ты за человек? — опять крикнул рабочий. —А тебе хочется знать? Пойдём в полицейский участок, там скажу. Рабочие с недоумением посмотрели на него. Раскольников ушёл. «Так идти, или нет в полицию?», — думал он, остановившись на перекрёстке. Вдруг в конце улицы, в темноте, он увидел толпу и услышал крики. «Что такое?» — подумал Раскольников и пошёл туда. 12 Посреди улицы стояла коляска*. Кругом было много народа и полицейских. На земле, весь в крови, лежал человек, раздавленный лошадями. Раскольников нагнулся: —Я его знаю! — закричал он. — Это Мармеладов! Он здесь недалеко живёт, я могу показать. Позовите доктора! Я заплачу! — Он вытащил из кармана деньги, которые получил от матери и показал их полицейскому. Мармеладова подняли и понесли. Сюда, сюда! — показывал Раскольников, поднимаясь по лестнице дома, где жили Мармеладовы. Их встретила Катерина Ивановна. —Господи! Что это? — вскрикнула она, увидев толпу людей. —Пьяного раздавили на улице! — крикнул кто-то с лестницы. Дети испугались. Бледная Катерина Ивановна бросилась к мужу. Мармеладов посмотрел на Катерину Ивановну. Ему хотелось попросить у неё прощения. Но та крикнула на него: —Молчи-и-и! Не надо!.. Знаю, что хочешь сказать! Вошёл доктор, взял руку больного, измерил его пульс и осмотрел голову. Сейчас умрёт, — шепнул он тихо Раскольникову. —Неужели никакой надежды? —Никакой! В это время на пороге появилась девушка в дешёвом, но ярком наряде. Это была Соня, дочь Мармеладова. Она была лет восемнадцати, маленького роста, худенькая, но довольно симпатичная блондинка с голубыми глазами. Взгляд больного упал на дверь, и он увидал Соню. —Кто это? — проговорил он в тревоге, с ужасом указывая глазами на дверь, где стояла дочь. Он ещё ни разу не видел её в таком костюме. Вдруг он узнал её, униженно ожидавшую своей очереди подойти к отцу. Бесконечное страдание изобразилось на его лице. Соня! Дочь! Прости! — крикнул он. Соня подбежала и обняла отца. Мармеладов умер у неё на руках. Катерина Ивановна, увидав тело мужа, крикнула: —Что теперь делать! На что я похороню его! А чем детей завтра накормлю? Раскольников подошёл к ней. —Катерина Ивановна, ваш покойный муж рассказывал мне о вашей семье. Вот тут... двадцать рублей... я... может быть, ещё завтра зайду... Прощайте! Раскольников был уже внизу, когда его догнала Поленька — старшая дочь Катерины Ивановны: Послушайте, как вас зовут и где вы живёте? — спросила девочка. Раскольникову было приятно смотреть на её худенькое милое личико. —А кто вас прислал? —Меня прислала сестрица Соня и мамаша, — ответила девочка. Вы любите сестрицу Соню? —Я её больше всех люблю. —А меня любить будете? Вместо ответа девочка обняла его своими тоненькими ручками и тихо заплакала. Раскольников успокоил её, назвал своё имя, дал адрес и вышел на улицу. Был уже одиннадцатый час. «Довольно! — подумал Раскольников решительно. — Не умерла ещё моя жизнь вместе со старухой! Ещё посмотрим!» — прибавил он, как будто разговаривая с какой-то тёмной силой, и пошёл к Разумихину. Слушай, — заговорил Раскольников, — сейчас я не могу войти: я так слаб, что упаду. Поэтому здравствуй и прощай! А завтра приходи ко мне. —Я провожу тебя до дома! — сказал Разумихин. Когда друзья подошли к комнате Раскольникова, они услышали голоса внутри. Раскольников открыл дверь. Мать и сестра сидели на диване и ждали его уже полтора часа. Обе женщины бросились к нему. Раскольников стоял как мёртвый; его руки не могли подняться, чтобы обнять родных. Он ступил шаг и упал на пол в обмороке. Разумихин, стоявший на пороге, влетел в комнату, схватил больного своими мощными руками и положил на диван. —Ничего, ничего! Это обморок, — крикнул он матери и сестре. — Воды! Ну, вот он уже приходит в себя! Раскольников поднялся и сел на диване. Он взял мать и сестру за руки и минуты две смотрел на них молча. Мать испугалась. Во взгляде сына было что-то безумное. Она заплакала. Авдотья Романовна была бледна; её рука дрожала в руке брата. Идите к себе домой... с ним, — сказал Раскольников матери и сестре и показал на Разумихина, — до завтра. Довольно, уйдите... Не могу!.. —Постойте! — остановил он их, — Дуня, я Лужина прогнал к чёрту. Я не желаю этого брака, а потому ты должна ему отказать. Ты выходишь за Лужина для меня. А я твоей жертвы не принимаю. Этот брак — подлость. Или я, или Лужин! А теперь идите. 13 На другой день Раскольников был почти здоров. Когда мать и сестра вошли в его комнату, его бледное лицо на мгновение озарилось светом. Но этот свет скоро исчез, а выражение страдания и муки осталось. Какая у тебя дурная квартира, Родя, как гроб, — сказала вдруг Пульхерия Александровна, — я уверена, что ты из-за неё стал меланхоликом. —Квартира? — отвечал сын. — Да, квартира много способствовала... я об этом тоже думал. —А знаешь, Родя, -— продолжала мать, — Марфа Петровна Свидригайлова умерла. В тот самый день, когда я тебе письмо писала. Вообрази, кажется, этот ужасный человек, её муж, был причиной её смерти. Говорят, он её ужасно избил. —Разве они так жили? — спросил Раскольников, обращаясь к сестре. —Нет, напротив даже. Он был всегда с ней терпелив и вежлив, несмотря на её характер... Целые семь лет. —Значит, он не так ужасен? — спросил сестру Раскольников. —Нет, нет, это ужасный человек. Ужаснее ничего я и представить не могу, — с содроганием ответила Дуня и нахмурила брови. Родные, с которыми Раскольников встретился после трёхлетней разлуки и их разговоры были невыносимы ему. Однако нужно было ещё раз поговорить с Дуней: Вот что, Дуня, — начал Раскольников серьёзно и сухо, — я, конечно, прошу у тебя прощения за вчерашнее, но я считаю своим долгом напомнить тебе, что, если ты выйдешь замуж за Лужина, я перестану считать тебя своей сестрой. Мне не нужна твоя жертва! —Брат, — твёрдо и тоже сухо отвечала Дуня, — я просто выхожу замуж. И, конечно, буду рада, если смогу быть полезной своим родным, но в моём решении не это самое главное. «Лжёт! — думал Раскольников про себя, кусая ногти от злости. — Гордячка! О, как я ненавижу их всех!» —Я решила выйти за Петра Петровича для себя, — продолжала Дунечка, — и я честно исполню всё, что он от меня ожидает. Я его не обманываю. —Всё исполнишь? — спросил Раскольников, ядовито усмехаясь. —До известного предела. Я не выйду за него, не убедившись, что он ценит меня, а я могу уважать его. Каким образом ты в этом убедишься? —Маменька, покажите Роде письмо Петра Петровича, — сказала Дунечка. Пульхерия Александровна передала письмо. Раскольников внимательно прочитал его. В этом письме Лужин сообщал, что он придёт сегодня к дамам в восемь часов вечера. Он также сообщал, что не хочет, чтобы при этой встрече присутствовал Родион Романович. Иначе Лужин грозился уйти и больше не иметь дела с Дуней и Пульхерией Александровной. Также он писал, что видел собственными глазами, как Раскольников под предлогом похорон отдал присланные матерью деньги девице лёгкого поведения — дочери одного пьяницы, раздавленного лошадями. В этом письме есть клевета* на мой счёт, и довольно подлая, — сказал Раскольников. — Я вчера отдал деньги не дочери, а вдове, и не «под предлогом похорон», а именно на похороны. В словах Лужина я вижу желание оклеветать меня и поссорить с вами. —Родя, я прошу тебя быть у нас в восемь часов, — сказала Дуня, — придёшь? —Приду. —Я и вас тоже прошу быть у нас в восемь часов, — обратилась она к Разумихину. В эту минуту тихо открылась дверь, и в комнату робко вошла девушка. Это была Софья Семёновна Мармеладова. Сейчас она была одета очень скромно. Это была молоденькая девушка с приличными манерами и с ясным, но как будто испуганным лицом. Увидев полную комнату людей, она растерялась, как маленький ребёнок, и даже хотела уйти. —А, это вы? — сказал Раскольников с удивлением и сам смутился. — Я вас совсем не ожидал. Садитесь. —Я... я... зашла на одну минуту. Я от Катерины Ивановны. Она очень просит вас быть завтра в церкви на отпевании* и на поминках*. — Соня замолчала. — Постараюсь прийти, — ответил Раскольников. — Маменька, это Софья Семёновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера раздавили лошади. —Катерина Ивановна очень просит вас сделать нам честь. Она просила меня поблагодарить вас. Вы вчера помогли нам. Без вас совсем не на что было бы похоронить отца. Соня дала Раскольникову свой адрес и вышла из комнаты. Шагая по улице, она вспоминала каждое слово, сказанное им. Никогда ещё она не чувствовала себя такой счастливой. Казалось, что новый мир сошёл в её душу! Занятая своими мыслями Соня не заметила господина, который уже давно шёл за ней следом. Это был человек лет пятидесяти, довольно высокий, щегольски одетый. Когда Соня дошла до своего дома и повернула в ворота, он удивился. Соня вошла в подъезд и начала подниматься по лестнице в свою квартиру. Незнакомец шёл следом за ней. Соня прошла на третий этаж и позвонила в девятый номер. Незнакомец позвонил в восьмой. Этот господин был тот самый Аркадий Иванович Свидригайлов, в доме которого недавно работала Дуня. 15 Разумихин был племянником Порфирия Петровича — следователя, который занимался делом об убийстве Алёны Ивановны и её сестры. Были уже опрошены все свидетели по этому делу, в первую очередь закладчики. Раскольников был последним, кто ещё не встречался со следователем. По дороге к нему Раскольников напряжённо размышлял, знает ли Порфирий, что он вчера был на квартире у старухи и спрашивал про кровь. «Это надо узнать сразу, с первого взгляда! Главное войти к нему как ни в чём ни бывало!» — подумал Раскольников и с улыбкой обратился к Разумихину, который шёл рядом: —А знаешь что? Я сегодня заметил, что ты с утра в каком-то волнении? Как Ромео! Раскольников сразу заметил, что красота его сестры Дуни произвела на Разумихина большое впечатление. —В каком волнении? Я вовсе не в волнении, — смутился Разумихин. —А чего ты смущаешься? Я всё расскажу матери! Вот посмешу её, да и ещё кое-кого! -—Послушай, не надо. Ведь это серьёзно! — заговорил Разумихин, который, в самом деле, с первого взгляда влюбился в Дуню. Смеясь, друзья вошли в квартиру Порфирия Петровича. Раскольников хотел, чтобы следователь услышал их весёлые и непринуждённые голоса ещё до того, как выйдет поздороваться с ними. В углу гостиной Раскольников неожиданно увидел письмоводителя из полицейского участка. Это его неприятно поразило. Порфирий Петрович вышел по-домашнему в халате. Это был человек лет тридцати пяти, росту ниже среднего, полный, хорошо выбритый, с насмешливым выражением лица. Раскольников объяснил ему, что хотел бы выкупить часы и кольцо, которые он заложил у Алёны Ивановны. —Вам нужно подать заявление в полицию —- посоветовал Порфирий. — Все ваши вещи в сохранности. Они были завёрнуты в бумажку, а на ней написано ваше имя. Я давно вас жду. Я уже поговорил со всеми закладчиками. Вы последний. —Я был нездоров. —Я об этом слышал. Слышал даже, что вы были чём-то очень расстроены. Вы и теперь бледны! Совсем не бледен... я здоров! — грубо отрезал Раскольников. В нём закипела злоба. «А в злобе-то и проговорюсь! — мелькнуло у него в голове». Вот неправда! — сказал Разумихин. — До вчерашнего дня без памяти был. В голове Раскольникова вихрем крутились мысли. Он был ужасно раздражён. «Даже не скрывают, что следят за мной! Ну, бейте прямо! Я не позволю вам играть со мной, как кошка с мышью! Вот встану и расскажу всю правду; и увидите, как я вас презираю!» Разумихин начал разговор: Представь, Родя, вчера мы с Порфирием спорили, что такое преступление? Обсуждали точку зрения социалистов, которые говорят, что преступление — это просто протест против ненормального социального устройства. Из этого следует, что если устроить общество нормально, то все преступления исчезнут. И все люди в один миг станут праведными. Только социалисты совсем не берут в расчёт природу человека! —Родион Романович, я сейчас вспомнил одну вашу статью в журнале, — заговорил Порфирий Петрович, обращаясь к Раскольникову, — «О преступлении», если я правильно помню её название. В ней вы высказали мысль, что все люди делятся на две группы: обыкновенных и необыкновенных. Обыкновенные не имеют права переступать закон. А необыкновенные могут делать всё, что считают нужным. Для них закон не существует. Так у вас, кажется, если я не ошибаюсь? -—Я просто написал, что необыкновенный человек имеет право перешагнуть через препятствия ради осуществления своей идеи. Тем более, если эта идея спасительная для всего человечества. Я считаю, что если бы Кеплеру или Ньютону нужно было пожертвовать жизнью одного или даже ста человек, чтобы сделать свой открытия известными всему человечеству, то ониимели бы на это право. Впрочем, из этого не следует, что Ньютон имел право убивать, кого захочет или воровать каждый день на базаре. Хотя, все великие люди, сказавшие новое слово в истории, по своей природе были преступниками. Вспомните хотя бы Магомета и Наполеона! Они не останавливались перед кровью, когда устанавливали новые законы для человечества. Именно такие люди двигают мир и ведут его к цели — к Новому Иерусалиму, разумеется! Вы верите в Новый Иерусалим? — спросил Порфирий Петрович. —Верю, — твёрдо отвечал Раскольников. —И-и-и в Бога верите? Верю, — сказал Раскольников, поднимая глаза на Порфирия. —Ив воскресение Лазаря верите? —Верю. Почему вы спрашиваете? —Так любопытно! —Да что вы оба, шутите, что ли? — закричал Разумихин. — Ты серьёзно, Родя? Раскольников молча поднял на него своё грустное лицо и ничего не ответил. —Можно ещё один вопрос, — сказал Порфирий Петрович. — Когда вы сочиняли вашу статью, кем вы сами себя считали? Тоже необыкновенным человеком, говорящим новое слово. Ведь так? —Очень может быть, — презрительно ответил Раскольников. —А вы решились бы перешагнуть через препятствие? Ну, например, убить и ограбить? — Порфирий вдруг подмигнул Раскольникову левым глазом и рассмеялся. «Фу, как это явно и нагло!» — с отвращением подумал Раскольников, а вслух сказал: —Магометом или Наполеоном я себя не считаю. —Ну, кто же теперь у нас на Руси себя Наполеоном не считает? — ответил Порфирий. —Не будущий ли Наполеон и нашу Алёну Ивановну топором убил? — вдруг сказал из угла присутствовавший при разговоре письмоводитель. Раскольников молча смотрел на Порфирия. Через минуту он встал, чтобы уйти. Вы уже уходите! — любезно спросил Порфирий, протягивая руку. — Очень рад нашему знакомству. А насчёт ваших вещей не беспокойтесь. Напишите, как я вам сказал, и приходите ко мне завтра в полицейский участок. Я буду там часов в одиннадцать. Вы хотите меня официально допрашивать? — резко спросил Раскольников. —Зачем же? Пока это совсем не нужно. Порфирий Петрович любезно проводил Разумихина и Раскольникова до самой двери. Раскольников перевёл дыхание. 16 Когда Раскольников пришёл домой, он был вконец измучен. Он снял фуражку и положил её на стол. Затем в бессилии лёг на диван и закрыл глаза. Так пролежал он полчаса. «Я должен был это заранее знать, — подумал он, -— и как только я посмел взять в руки топор! Нет, настоящий властелин громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе; и ему же после смерти ставят памятники. Старушонка вздор! Я переступить поскорее хотел. Я не человека убил, я принцип убил! А переступить не смог, на этой стороне остался. За что Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ; ббттт,им счастьем занимаются. Нет, мне жизнь дана только один раз, я не хочу дожидаться «всеобщего счастья», которое наступит неизвестно когда. Я тоже хочу жить! Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании «всеобщего счастья». И из всех людей я выбрал самую бесполезную старуху и, убив, хотел взять у неё ровно столько, сколько мне надо для первого шага». Раскольников неподвижно смотрел в потолок: «Мать, сестра, как я любил их! А теперь ненавижу! А если мать всё узнает, что с ней будет тогда? Соня! — он вспомнил кроткие глаза девушки. — Милая! Такие всё отдают другим, они глядят кротко и тихо... Соня, Соня! Тихая Соня!..» Он забылся, а когда открыл глаза, то увидел на пороге своей комнаты незнакомого ему человека, который внимательно его разглядывал. Раскольников подождал несколько минут, потом приподнялся и сел на диване: —Ну, говорите, что вам надо? —А ведь я так и знал, что вы не спите, а только делаете вид, — спокойно ответил незнакомец. — Позвольте представиться, Аркадий Иванович Свидригайлов. 17 —Я зашёл к вам по двум причинам, — начал Свидригайлов, — во-первых, хочу познакомиться с вами лично, во-вторых, надеюсь, что вы поможете мне в одном деле, касающемся вашей сестры. Родион Романович, я считаю лишним оправдывать себя. Но, скажите, пожалуйста, без предрассудков, в чём моё преступление? —Как вы противны, — с отвращением ответил Раскольников, рассмотрев Свидригайлова. —Ну конечно! Я в своём доме преследовал беззащитную девушку и «оскорблял её своими гнусными предложениями», — так что ли? Да ведь и я человек, и я способен полюбить! Ведь предлагая ей бежать со мной за границу, я испытывал к ней самые почтительные чувства. Хотел наше счастье устроить! И если бы Марфа Петровна не увидела нас случайно в саду, то никаких препятствий бы не было. —Всё это у вас от праздности и разврата. А Марфу Петровну вы убили? —Ну, насчёт этого не знаю, как вам сказать. Во всяком случае, моя совесть спокойна. Медицинское следствие обнаружило апоплексию, которая произошла от купания после плотного обеда с бутылкой вина. Но я иногда думаю, не способствовал ли я всему этому, раздражая Марфу Петровну нравственно. Но пришёл к выводу, что нет. Да и ударил я её всего два раза. Они с минуту помолчали, глядя друг на друга во все глаза. —Мне кажется, что между нами есть какая-то общая точка, а? — продолжал Свидригайлов. Я хочу вас спросить, верите ли вы в будущую жизнь? —Я не верю в будущую жизнь, — ответил Раскольников. Свидригайлов посидел в задумчивости, а потом проговорил: Мы представляем себе вечность как что-то огромное! Да почему же непременно огромное? А вдруг там будет одна комнатка, а по углам пауки. Вот и вся вечность! Неужели, вы не можете представить себе ничего более утешительного и справедливого! — вскрикнул Раскольников. Справедливого? А может быть, это и есть справедливо. Раскольникова вдруг охватило каким-то холодом: настолько безобразным показался ему ответ Свидригайлова. —Позвольте вас спросить, зачем вы пришли ко мне. Я тороплюсь, мне нужно сейчас идти. —Ваша сестра выходит замуж за господина Лужина? Я уверен, если вы его видели хотя бы полчаса, то понимаете, что он Авдотье Романовне не пара. Мне кажется, что ваша сестра великодушно* и нерасчётливо жертвует собой ради своей семьи. С вашей стороны очень нахально говорить об этом, — ответил Раскольников. —Я хочу встретиться с Авдотьей Романовной и объяснить ей, что от господина Лужина ей не будет никакой выгоды. Затем я хочу попросить у неё прощения за все неприятности, которые я ей причинил. И, наконец, я хочу предложить ей десять тысяч рублей и таким образом облегчить разрыв с господином Лужиным. А вас я прошу передать мой слова Авдотье Романовне. —Если я передам, вы не будете искать с ней личного свидания? — Не знаю, как вам сказать. Увидеть её один раз я бы очень хотел. Ну, до свидания. Ах, да! Совсем забыл! Передайте вашей сестре, что Марфа Петровна оставила ей после своей смерти три тысячи рублей. Недели через три Авдотья Романовна сможет получить эти деньги. Выходя из комнаты Раскольникова, Свидригайлов столкнулся в дверях с Разумихиным. 18 Было уже почти восемь часов, когда Раскольников и Разумихин пошлй к Пульхерии Александровне и Дуне. Они хотели прийти на встречу раньше Лужина, однако столкнулись с ним в коридоре. Увидев Раскольникова, Пётр Петрович решил тотчас уйти и тем самым наказать обеих дам, но не решился сделать это сразу. К тому же ему хотелось узнать, почему они нарушили его приказ. Наказать же их он всегда успеет. Он был уверен, что обе дамы были полностью в его власти. Все молча вошли в комнату и сели. Пётр Петрович вынул часы, чтобы узнать время: —Останьтесь, Пётр Петрович, — сказала Дуня, — ведь вы хотели провести этот вечер у нас. —Да, хотел, Авдотья Романовна, — обиженно сказал Пётр Петрович, — но моя просьба не была выполнена. -—Ваша просьба встретиться без брата не была выполнена по моему желанию, — сказала Дуня. — Вы написали, что Родя оскорбил вас. Я думаю, что надо всё немедленно выяснить и вы должны помириться. И если Родя вас действительно оскорбил, то он должен попросить у вас прощения. Если вы не помиритесь, то я должна выбирать: или вы, или он. Я хочу теперь же узнать, брат ли он мне? А про вас: дорога ли я вам, муж ли вы мне? —Авдотья Романовна, — произнёс Лужин, — вы говорите: «или вы, или он» и тем самым показываете, как немного я для вас значу. Любовь к будущему мужу должна превышать любовь к брату. Я не могу стоять на одной доске с... —Вот, Пётр Петрович, вы всё Родиона вините, а сами о нём неправду в письме написали, — сказала вдруг Пульхерия Александровна. —Я не помню, чтобы написал какую-нибудь неправду. Вы написали, — резко проговорил Раскольников, — что я вчера отдал деньги не вдове покойного, а его дочери. И осудили девушку, которую вы даже не знаете. А, по-моему, вы не стоите даже мизинца Софьи Семёновны, в которую бросаете камень*. И сделали вы это для того, чтобы поссорить меня с родными. Значит, вы бы смогли ввести её в общество вашей матери и сестры? — спросил Лужин. —Я это уж сделал. Я посадил её сегодня рядом с маменькой и с Дуней, — ответил Раскольников. Лужин высокомерно улыбнулся: —Вы видите сами, Авдотья Романовна, что между мной и вашим братом согласие невозможно. Сейчас я ухожу и надеюсь, что это была моя последняя встреча с ним. —Пётр Петрович, идите вон! — сказала Дуня, побледнев от гнева. Лужин совсем не ожидал такого конца. Он слишком надеялся на свою власть над беспомощными женщинами. Он повернулся и вышел с бледным от злости лицом, унося в своём сердце ненависть к Раскольникову. Отказаться от Дуни Лужин не мог. Он уже давно мечтал жениться на хорошенькой образованной девушке из благородной, но очень бедной семьи, испытавшей много несчастий, которая бы всю жизнь считала его своим спасителем и подчинялась бы только ему. «Завтра же надо всё исправить, а главное — уничтожить этого мальчишку, который был всему причиной», — думал Лужин. 19 —Как, Родя, ты уж уходишь? — спросила Пульхерия Александровна с испугом. —Я хотел сказать вам, маменька, и тебе, Дуня, что нам лучше некоторое время не видеть друг друга. Я себя нехорошо чувствую. Я потом сам приду, когда... можно будет. Я вас помню и люблю... Оставьте меня! Оставьте меня одного! Я так решил. Прощайте! —Господи! — вскрикнула Пульхерия Александровна. И мать, и сестра были в страшном испуге. Разумихин тоже. — Я сейчас приду! — крикнул он, обращаясь к Пульхерии Александровне, и выбежал из комнаты. Раскольников ждал его в конце коридора. —Я так и знал, что ты выбежишь, — сказал он. — Вернись к ним и будь с ними. Будь у них всегда. Прощай! Никогда ни о чём меня не спрашивай. Не приходи ко мне. Оставь меня, а их... не оставляй. Понимаешь меня? — Раскольников ушёл, не протягивая руки. С этого вечера Разумихин стал для Пульхёрии Александровны сыном, а для Дуни братом. А Раскольников пошёл прямо к дому, где жила Соня. Это был старый трёхэтажный дом зелёного цвета. По узкой и тёмной лестнице Раскольников поднялся на второй этаж. Кто тут? — тревожно спросил женский голос. Это я... к вам, — ответил Раскольников и вошёл в маленькую переднюю, в которой горела только одна свеча. —Это вы! Господи! — слабо вскрикнула Соня. Ей было и стыдно, и сладко. Раскольников, стараясь не глядеть на неё, поскорее прошёл в большую, но очень низкую комнату. Мебели в ней почти не было. —Я к вам в последний раз пришёл, — угрюмо сказал Раскольников, — я, может быть, вас не увижу больше... Я пришёл одно слово сказать... — Он с состраданием посмотрел на неё. — Мне ваш отец всё тогда про вас рассказал. Соня смутилась и молча смотрела на своего гостя. —Катерина Ивановна ведь вас чуть не била, у отца-то? — спросил Раскольников. —Ах, нет, что вы, что вы, нет! — с испугом посмотрела на него Соня. —Так вы её любите? Её? Да как же! — жалобно протянула Соня. — Ах! Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребёнок. Ведь у ней ум совсем от горя помешан. А какая она умная была... какая великодушная... какая добрая! Вы ничего не знаете... —У Катерины Ивановны чахотка*; она скоро умрёт, -— сказал Раскольников. — А дети? Куда вы возьмёте их? И вы можете заболеть, и вас в больницу отвезут, ну что тогда с ними будет? — безжалостно продолжал он. —Ох, нет!.. Бог этого не допустит! — воскликнула Соня. —Да, может, и Бога-то совсем нет, — злорадно ответил Раскольников. Лицо Сони вдруг страшно изменилось. Она хотела что-то сказать, но не могла и только горько заплакала, закрыв руками лицо. Раскольников подошёл к ней. Он взял её за плечи обеими руками и прямо посмотрел ей в лицо... Вдруг он быстро наклонился и поцеловал её ногу. Соня в ужасе отшатнулась от него, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел совсем как сумасшедший. —Что вы? Да ведь я великая грешница! — пробормотала она. —Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, — произнёс Раскольников и отошёл к окну. — Да скажи же мне, наконец, — проговорил он, — как такой позор и такая низость в тебе рядом со святыми чувствами совмещаются? Ведь было бы тысячу раз справедливее прямо головой в воду и разом со всем покончить! —А с ними-то что будет? — спросила Соня, не удивившись его вопросу. Раскольников всё понял: эта мысль, видимо, не раз приходила к ней. И всё-таки для него было загадкой: как она могла оставаться в таком положении и не сойти с ума? Что же поддерживало её? Весь этот позор, очевидно, коснулся её только механически; настоящий разврат не проник в её сердце. —Ты молишься Богу, Соня? — спросил он её. —Что же я без Бога бы делала? — быстро прошептала она. С новым, болезненным чувством Раскольников смотрел на Соню: «Юродивая*!» На комоде лежал Новый завет. Он взял книгу и стал перелистывать страницы. —Где тут про Лазаря? — вдруг спросйл Раскольников. — Найди и прочитай мне. — Зачем вам? Ведь вы не верите? — прошептала тихо Соня. — Читай! Я так хочу! — попросил Раскольников. Соня открыла книгу, нашла одиннадцатую главу Евангелия от Иоанна и начала читать. Она дошла до места, где Иисус сказал Марфе: «Воскреснет брат твой... Я есть воскресение и жизнь; верующий в меня, ёсли и умрёт, оживёт. И всякий живущий и верующий в меня не умрёт вовек. Веришь ли?» Марфа отвечает Иисусу: «Так, Господи! Я верю, что ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир». Соня понизила голос, чтобы передать сомнение неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через минуту падут, зарыдают и уверуют... «И он — тоже ослеплённый и неверующий — он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас!» — мечтала Соня. Свеча догорала, освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу за чтением вечной книги*. Прошло минут пять или более. —Я о деле пришёл поговорить, — вдруг громко сказал Раскольников. Он встал и подошёл к Соне. —Я сегодня родных бросил, — сказал он, — мать и сестру. Я не пойду к ним теперь. Я там всё разорвал. —Зачем? — с ужасом спросила Соня. —У меня теперь одна ты, — прибавил он. — Пойдём вместе... Я пришёл к тебе. Мы вместе прокляты, вместе и пойдём! — глаза Раскольникова сверкали. —Куда идти? — в страхе спросила Соня. Откуда я знаю? Знаю только, что нам идти по одной дороге. У нас одна цель! Ты мне нужна, потому я к тебе и пришёл. Соня смотрела на него и ничего не понимала. Она понимала только, что он бесконечно несчастен. —Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила... смогла переступить. Ты на себя руки наложила*, ты загубила жизнь... свою. Стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Соня была взволнована его словами. Так нельзя оставаться, — продолжал Раскольников. Сломать, что надо, раз навсегда, да и только. И страдание взять на себя! Свободу и власть, а главное власть! Над всей дрожащей тварью* и над всем муравейником*!.. Вот цель! Помни это! Если же приду завтра, то скажу тебе, кто убил старуху и Лизавету. Прощай! Соня вздрогнула от испуга. —Да разве вы знаете, кто убил? — спросила она с ужасом. Знаю и скажу... Тебе, одной! Прощай. Руки не давай. Завтра! Он вышел. Соня смотрела на него, как на помешанного*; но она и сама была как безумная и чувствовала это. «Он должен быть ужасно несчастен!» — подумала она. Всё это время, пока Раскольников и Соня беседовали, в соседней комнате за дверью стоял господин Свидригайлов и подслушивал их разговор, который показался ему очень интересным. 20 Ровно в одиннадцать часов утра Раскольников вошёл в полицейский участок и попросил доложить о себе Порфирию Петровичу. Он хотел войти к следователю с холодным и дерзким видом, дав себе слово вести себя сдержанно и не раздражаться. —Я вам принёс эту бумажку... о часах ... вот. —Что? Бумажка? Не беспокойтесь, — проговорил следователь и положил бумагу на стол. —Вы, кажется, говорили вчера, что желали бы допросить меня по форме о моём знакомстве с этой... убитой? — начал Раскольников. «Ну зачем я так беспокоюсь? Это всё нервы! Беда — проговорюсь!» — подумал он про себя. —Не беспокойтесь! Время терпит, — ответил Порфирий Петрович, стараясь избегать подозрительного взгляда Раскольникова. — Успеем, успеем!.. А вы курите? Вот, папиросы... — продолжал он. —А знаете что, — вдруг спросил Раскольников, дерзко посмотрев на Порфирия Петровича, — ведь существует, кажется, такой приём у следователей — начать издалека, с пустяков, чтобы, ободрить допрашиваемого, усыпить его осторожность и потом неожиданно задать ему какой-нибудь опасный вопрос; не так ли? По лицу Порфирия Петровича пробежало что-то весёлое и хитрое, и он засмеялся, глядя прямо в глаза Раскольникова. Раскольников встал с места. —Порфирий Петрович, — начал он решительно, — вы вчера сказали, чтобы я пришёл для каких-то допросов. Я пришёл, и если вам надо — спрашивайте, или я уйду. Мне некогда, у меня дело... —Господи! Да что это вы! О чём вас спрашивать, — заговорил Порфирий Петрович, перестав смеяться, — да не беспокойтесь, пожалуйста, время терпит! Я рад, что вы наконец-то пришли к нам... Я как гостя принимаю вас. А о формене беспокойтесь. Порфирий Петрович! Я вижу ясно, что вы подозреваете меня в убийстве этой старухи и её сестры Лизаветы. Всё это мне давно уже надоело. Если вы имеете право меня законно арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю. Вдруг его губы задрожали, а глаза загорелись бешенством. —Да что с вами, Родион Романович!? — вскрикнул в испуге Порфирий Петрович. — Выпейте-ка воды! Негодование-то в вас уж очень сильно кипит. Вот вы и хотите поскорее заставить всех заговорить, чтобы со всем разом покончить. Ведь так? Угадал? —Я хочу знать, свободен ли я от ваших подозрений или нет? —Да и к чему вам это знать? Почему вы так беспокоитесь? Почему вы сами к нам напрашиваетесь? А? Повторяю вам, — закричал в ярости Раскольников, — что не могу больше переносить... —Чего? Неизвестности? — перебил Порфирий. —Я не дам себя мучить! Арестуйте меня, обыщите меня, но действуйте по форме, а не играйте со мной! Ты лжёшь и дразнишь меня, чтоб я себя выдал... —Да уж больше и нельзя себя выдать, Родион Романович. Не кричите, ведь я людей позову! —Лжёшь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и хотел раздражить меня до бешенства, чтобы я себя выдал, вот твоя цель! Я всё понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только догадки! Раскольников схватил фуражку и пошёл к дверям. 21 В комнате Катерины Ивановны шли приготовления к поминкам. Лужин, который, приехав в Петербург, остановился в том же доме у своего друга, узнал, что в числе приглашённых находится и Раскольников. Этот факт натолкнул его на некоторую мысль. Накануне Пётр Петрович разменял несколько крупных купюр и сейчас, сидя за столом, пересчитывал деньги. —Вы говорите, что меня на поминки тоже пригласили? — спросил он у Андрея Семёновича Лебезятникова — того самого друга, в комнате которого временно жил. — Я не пойду. А вы знаете дочь покойника? Попросите её прийти на минуту в эту комнату? Я хочу увидеть её. И вы, пожалуйста, будьте здесь во время нашего разговора. Минут через пять Лебезятников привёл Соню. Пётр Петрович встретил её вежливо и посадил за стол напротив себя. Соня, робея, сёла. — Вы извините меня, Софья Семёновна, что я не буду у вас на поминках, и разрешите оказать вам помощь: вот небольшая сумма денег от меня лично для вашей мачехи*. Пётр Петрович протянул Соне десятирублёвую купюру. Соня взяла её и хотела поскорее уйти. Пётр Петрович проводил её до дверей. Когда Соня ушла, Андрей Семёнович Лебезятников подошёл к Лужину и торжественно протянул ему руку: —Я всё слышал и всё видел, — сказал он. — Это благородно! Вы желали избежать благодарности, я видел! Пётр Петрович его не слушал. Он был доволен собой и о чём-то сосредоточенно думал. Всё это Андрей Семёнович вспомнил позже. Поминки были в самом разгаре, когда неожиданно открылась дверь, и на пороге комнаты появился Пётр Петрович Лужин.Он стоял и внимательно смотрел на всех. Катерина Ивановна бросилась к нему. —Извините, Катерина Ивановна, но у меня важное дело. Я хочу немедленно поговорить с вашей падчерицей*, — Пётр Петрович направился к Соне. Через минуту на пороге появился и Лебезятников. — Софья Семёновна, — продолжал Лужин, обращаясь к удивлённой и испуганной Соне, — у меня со стола исчезла сторублёвая купюра. Я это обнаружил сразу после вашего ухода. В комнате все замолчали, даже дети. Соня стояла бледная и ничего не могла понять. Прошло несколько секунд. —Я не знаю... Я ничего не знаю... — наконец проговорила она слабым голосом. — Не знаете? — переспросил Лужин. — Подумайте, мадемуазель. Иначе, я буду неумолим! —Я ничего не брала у вас, — прошептала в ужасе Соня, — вы дали мне десять рублей, вот возьмите их.Она испуганно посмотрела кругом, ища поддержки. Но у всех были насмешливые и строгие лица. Соня взглянула на Раскольникова: тот стоял у стены, сложив руки на груди, и смотрел на неё. —О Господи! — вырвалось у Сони. —Как! — вскрикнула Катерина Ивановна и бросилась к Лужину, — вы её в воровстве обвиняете? Это Соня-то воровка! Да вы ещё не знаете, какое это сердце, какая это девушка! Да она последнее отдаст, если вам надо будет, вот она какая! Катерина Ивановна подбежала к своей падчерице. — Соня, покажи, что у тебя в карманах! Смотрите, здесь платок лежит. Вот другой карман! Видите! — кричала Катерина Ивановна, выворачивая карманы Сони. Вдруг из правого кармана выпала бумажка и упала к ногам Лужина. Это была сторублёвая купюра. 58 Все заговорили. Соня стояла неподвижно. Вдруг она покраснела, закрыла лицо руками: —Нет, это не я! Я не брала! Я не знаю! — закричала она и бросилась к Катерине Ивановне. Та схватила её и крепко прижала к себе. —Как это низко! — раздался вдруг голос Лебезятникова в дверях. Пётр Петрович быстро оглянулся. — Какая низость! — повторил Лебезятников, пристально посмотрев в глаза Лужину. Пётр Петрович вздрогнул. Это заметили все. —Это он сам, своими собственными руками положил этот сторублёвый билет Софье Семёновне в карман. Когда в дверях прощался с нею. Я видел, я свидетель! Только я-то, дурак, подумал, что он это сделал из благодеяния! — заявил Лебезятников. —Дичь! — в бешенстве завопил Лужин. — Да что я, нарочно ей положил? Для чего? —Для чего? Вот этого-то я и сам не понимаю, — ответил Лебезятников. —Я могу объяснить, — твёрдым голосом произнёс Раскольников. — Недавно господин Лужин сватался к моей сестре, но он поссорился со мной, и я его выгнал. Сейчас его свадьба расстроена, и он не может простить мне этого. А ещё он рассердился на меня за то, что я поставил на одну доску мою сестру и Софью Семёновну. Если бы ему удалось доказать, что Софья Семёновна — воровка, то он доказал бы моей сестре и матери, что, нападая на меня, он защищал честь моей сестры, своей невесты. Одним словом, через всё это он надеялся восстановить отношения с моей сестрой. Вот весь его расчёт! Все окружили Лужина с ругательствами и угрозами. «А теперь пора и мне!» — подумал Раскольников и вышел. Раскольников отправился на квартиру к Соне, чтобы сказать ей, кто убил старуху и Лизавету. Когда он вошёл в комнату, Соня встала с дивана и пошла навстречу, точно ждала его. —Что, Соня? — спросил он, — ты поняла, что если бы Лужин захотел, он бы упрятал тебя в тюрьму, не случись тут меня и Лебезятникова! А теперь представь себе, Соня, что ты заранее знаешь все намерения Лужина и знаешь, что из-за него может погибнуть Катерина Ивановна и её дети. И решение, кому жить на свете, а кому умереть, зависит только от тебя. Как бы ты решила, кому из них умереть? Я тебя спрашиваю: Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? —Да ведь я Божьего промысла* знать не могу. Как может случиться, что жизнь человека зависит от моего решения? И кто поставил меня судьёй: кому жить, кому не жить? —Я вчера сказал тебе, что знаю, кто убил старуху и Лизавету. Его нашли? — робко спросила Соня. Нет, не нашли. —Так откуда же вы об этом знаете? — чуть слышно спросила она. Раскольников повернулся и пристально посмотрел на неё. —Угадай, -— проговорил он с бессильной улыбкой. — Угадала? Господи! — вырвался ужасный вопль из её груди. —Что вы над собой сделали! — отчаянно проговорила Соня, вскочив с колен. Она бросилась ему на шею и крепко обняла его. Раскольников с грустной улыбкой посмотрел на неё: — Какая ты странная, Соня, — я тебе всё рассказал, а ты обнимаешь меня и целуешь. —Теперь нет никого несчастнее тебя на целом свете! — воскликнула она и заплакала. —Так ты не оставишь меня, Соня? — проговорил он. —Нет, нет; никогда и нигде! Я за тобой всюду пойду! О Господи! И почему я тебя раньше не знала! Почему ты раньше не приходил? —Вот и пришёл. —Теперь-то что делать! На каторгу* с тобой вместе пойду! На губах Раскольникова появилась надменная улыбка: —Я, Соня, на каторгу-то, может, и не хочу идти. Соня быстро на него посмотрела. В его переменившемся тоне ей вдруг послышался убийца. И опять она не поверила: «Он убийца! Да разве это возможно?» —Да что это! — проговорила она в глубоком недоумении, — да как вы могли на это решиться? —Чтобы ограбить, — устало и даже с досадой ответил он. —Ты был голоден! Ты... чтобы матери помочь? Да? —Нет, Соня, нет, — бормотал он, — Не был я так голоден... я действительно хотел помочь матери, но... и это не совсем верно... не мучь меня, Соня! А те деньги. .. я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги- то, — прибавил он тихо, — я снял тогда кошелёк с шеи... да я не посмотрел в него; не успел ... Ну, а вещи на одном дворе под камень положил... Всё там и лежит... Ну, так зачем же? — быстро спросила она. —Не знаю... я ещё не решил — возьму или не возьмуэти деньги. Знаешь, Соня, если бы я зарезал, потому что был голоден, то я бы теперь счастлив был! Соня, ты у меня одна осталась. Не оставишь меня? Она сжала его руку. —И ты можешь любить такого подлеца? —Да разве ты не мучаешься? — вскричала Соня. Соня, у меня сердце злое. Хочу тебе всё рассказать, а не знаю, как начать. Он остановился и задумался. Потом с болью посмотрел на неё. —А что и в самом деле! Ведь это так и было! Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил... Ну, понятно теперь? Я задал себе вопрос: если бы Наполеону для карьеры надо было убить какую-нибудь смешную старушонку, чтобы у неё из сундука деньги украсть, сделал бы он это, или нет? Если бы другого выхода не было? —Вы лучше говорите мне прямо... без примеров, — чуть слышно попросила Соня. Он повернулся к ней, грустно посмотрел на неё и взял её за руки. —Видишь Соня: ты ведь знаешь, что у матери моей почти ничего нет. Сестра получила образование случайно. И теперь должна работать гувернанткой в чужих домах. Все их надежды были на одного меня. Я учился, но содержать себя в университете* не мог и на время ушёл из него. Лет через десять я всё-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем или чиновником с небольшим жалованьем*. А к тому времени мать высохла бы от горя, а с сестрой могло бы случиться что-нибудь похуже! Ну, вот я и решил, взяв деньги старухи, обеспечить свою учёбу в университете, и первые шаги после университета. Встать на новую, независимую дорогу. Ну, вот и всё. Раскольников в бессилии закончил рассказ и опустил голову. Ох, это не то, не то! — в тоске восклицала Соня. —Я ведь только бесполезную вошь убил, Соня. Это человек-то вошь! —Да ведь и я знаю, что не вошь. А впрочем, я вру. Просто я самолюбив, завистлив, зол и мстителен. Я вот тебе только что сказал, что в университете себя содержать не мог. А может, и мог? На сапоги, платье* и хлеб я бы заработал! Мне неплохие уроки предлагали. Работает же Разумйхин! Да я обозлился и не захотел. Я тогда, как паук, к себе в угол спрятался. О, как ненавидел я эту конуру! А выходить из неё не хотел. Всё лежал и думал. Надо было учиться, а я книги продал. Мне нравилось лежать и думать. И я теперь знаю, Соня, кто крепок и силён умом и духом, тот над людьми и властелин! Кто много посмеет, тот у них и прав. Так всегда было и так всегда будет! Соня поняла, что эти мрачные убеждения стали его верой и законом. —Я догадался тогда, Соня, — продолжал он восторженно, — что власть даётся только тому, кто посмеет её взять. Стоит только посметь! Мне вдруг стало ясно, что до сих пор просто ещё никто не посмел взять всё за хвост и стряхнуть к чёрту! Я... я захотел осмелиться и убил... я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина! О, молчите, молчите! — вскрикнула Соня. — Вы от Бога отошли, и Бог вас наказал, дьяволу отдал! —Молчи, Соня, я ведь и сам знаю, что меня чёрт тащил. Я уже догадался, что если начал себя спрашивать, имею ли я право на власть, то это значит, что не имею. Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я для себя убил, для себя одного! И не деньги нужны мне были, Соня, а другое. Мне надо было узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Тварь ли я дрожащая или право имею... —Убивать-то право имеете? — воскликнула Соня. —Я только хотел сказать тебе, что это чёрт меня тогда потащил, а потом он же мне и объяснил, что я не имел права это делать, потому что я такая же вошь, как и все! —И убили! Убили! Разве так убивают? Разве я старушонку убил? Я себя убил! — вскричал Раскольников в тоске. — Ну, что теперь делать, говори! — спросил он и с отчаянием посмотрел на неё. —Что делать! -— воскликнула Соня. Иди на перекрёсток, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись на все четыре стороны и скажи всем вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизнь пошлёт. Пойдёшь? Это ты про каторгу, Соня? Донести, что ль, на себя* надо? — спросил он мрачно. Страдание принять и всё искупить, вот что надо. —Нет! Не пойду я к ним, Соня. —А жить-то как будешь? — воскликнула Соня. — Ну как ты с матерью будешь говорить? Ведь ты уже бросил мать и сестру. Ну как же без людей-то прожить! Что с тобой теперь будет! —Не будь ребёнком, Соня, — тихо проговорил он. — В чём я виноват перед ними? Они сами миллионы людей убивают. Не пойду. —Замешаешься, замешаешься, — повторяла она с отчаянием. —Я, может, поторопился себя осудить, — мрачно заметил Раскольников, — может, я человек, а не вошь Я ещё поборюсь, — надменная усмешка появилась на его губах. —Такую-то муку нести! Да ведь целую жизнь! Привыкну... — проговорил он угрюмо. — Слушай, — начал он через минуту, — пора о деле: я пришёл тебе сказать, что меня теперь ищут. Только вот что: я им не дамся. У них нет настоящих улик*. Но в тюрьму меня, наверное, посадят. Это ничего: посижу да и выйду. Я только хочу, чтобы ты всё знала... Будешь ко мне в тюрьму ходить? О, буду! Буду! Оба сидели рядом, грустные и убитые. —Есть на тебе крест? — вдруг неожиданно спросила Соня. На, возьми мой! Вместе ведь страдать пойдём, вместе и крест понесём! 23 В тот день Раскольников был в своей комнате, когда вдруг открылась дверь и вошёл Порфирий Петрович. —А ведь я к вам уже заходил три дня назад, — сказал следователь. — Зашёл, комната открыта, вас нет; я подождал да и ушёл. Лицо Раскольникова омрачилось. Порфирий угадал его мысли. —Я объясниться пришёл, Родион Романович! Ведь это я заставил вас страдать. А теперь хочу извиниться и доказать, что и я человек с сердцем и совестью. Я считаю вас благороднейшим человеком, хотя и не во всём согласен с вами. Раскольников испугался. Мысль о том, что Порфирий считает его невиновным, начала пугать его. —Так... кто же... убил?.. — спросил он следователя. —Как кто убил?.. — переспросил Порфирий, точно не веря своим ушам, — да вы убили, Родион Романович! Вы и убили. Раскольников вскочил с дивана, постоял несколько секунд и сел опять, не говоря ни слова. —Это не я убил, — испуганно прошептал он. —Нет, это вы, Родион Романович, больше некому, — строго и убеждённо прошептал Порфирий. —А если так, зачем вы пришли? — спросил Раскольников. — Если вы меня виновным считаете, посадите меня в тюрьму. —Я пришёл к вам с предложением: вы должны добровольно прийти в полицию и во всём признаться. Так будет лучше, Родион Романович! Я обещаю, что в суде к вам будут снисходительны. Я честный человек, Родион Романович, и своё слово сдержу. Раскольников грустно молчал. Порфирий Петрович продолжал: —Поверьте, ваша жизнь на этом не кончилась и вы не безнадёжный подлец. Вы один из тех, кто если веру или Бога найдёт, то выдержит всё. Ну, и найдите, и будете жить. Что же, страдание — тоже дело хорошее. Вы долго не размышляйте, а отдайтесь жизни. Она вас прямо на берег вынесет и на ноги поставит. На какой берег? Я не знаю. Я только верю, что вам ещё много жить. И стыдно трусить. Я даю вам время, погуляйте немного и приходите к нам. Порфирий Петрович ушёл. Через несколько минут Раскольников сам вышел из комнаты. 24 Раскольников остановился на мосту и задумчиво смотрел на воду. Он даже не заметил, что к нему подошла Авдотья Романовна. Она остановилась и не знала: позвать брата или нет? Вдруг она заметила вдали Свидригайлова, который делал ей знаки. Этими знаками он просил её не трогать Раскольникова. Дуня потихоньку обошла брата и приблизилась к Свидри- гайлову. —Пойдёмте скорее, — прошептал Свидригайлов. — Я не хочу, чтобы Родион Романович знал о нашем свидании. —Теперь нас брат не увидит, — сказала Дуня, когда они повернули за угол, — дальше я с вами не пойду. Скажите мне здесь всё, что хотели. Об этом нельзя говорить на улице, к тому же вы должны выслушать и Софью Семёновну. А ещё я покажу вам кое-какие документы... Ну и, наконец, в моих руках находится тайна вашего брата. жүктеу/скачать 112,17 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|