Современные тенденции развития иноязычного образования в высшей школе
жүктеу/скачать 9,12 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Во весь опор пустив коня, Схватить земли смогу я тоже. Я рос среди твоих степей
- «сепарация»
| Павел Васильев
АЗИАТ 1 Ты смотришь здесь совсем чужим, Недаром бровь тугую супишь. Ни за какой большой калым Ты этой женщины не купишь. 5 Хоть волос русый у меня, Но мы с тобой во многом схожи: Во весь опор пустив коня, Схватить земли смогу я тоже. Я рос среди твоих степей, 10 И я, как ты, такой же гибкий. Но не для нас цветут у ней В губах подкрашенных улыбки. Вот погоди, — другой придет, Он знает разные манеры 15 И вместе с нею осмеет Степных, угрюмых кавалеров. И этот узел кос тугой Сегодня ж, может быть, под вечер Не ты, не я, а тот, другой 20 Распустит бережно на плечи. Встаешь, глазами засверкав, Дрожа от близости добычи. И вижу я, как свой аркан У пояса напрасно ищешь. 25 Здесь люди чтут иной закон И счастье ловят не арканом! ...По гривам ветреных песков Пройдут на север караваны. Над пестрою кошмой степей 30 Заря поднимет бубен алый. Где ветер плещет гибким телом, Мы оседлаем лошадей. Дорога гулко зазвенит, Горячий воздух в ноздри хлынет, 35 Спокойно лягут у копыт Пахучие поля полыни. И там, в предгории Алтая, Мы будем гости в самый раз. Степная девушка простая 40 В родном ауле встретит нас. И в час, когда падут туманы Ширококрылой стаей вниз, Мы будем пить густой и пьяный В мешках бушующий кумыс. Обратимся к имманентному анализу стихотворения «Азиат», которое было написано еще в 1928 году, когда поэту было всего 18 лет [5]. В общепринятой манере публикации отсутствует разделение на строфы, стихотворение состоит из 44 стихов, разделенных многоточием после двадцать шестого стиха. О чем написано это стихотворение, что в нем происходит? Обращаю внимание на то, что номинация героя поэтического текста обозначена уже в заглавии, которое связано, скорее, с ландшафтной («азиат» от «Азии»), чем с социальной или хотя бы условно национальной средой (кстати, принято считать, что выделение персонажа в лирике проблематично, но возможно, а в стихотворении Васильева эта «возможность» реализована в основном при помощи местоимений). Если вспомнить одно из ранних определений слова «азиат» (в словаре Даля оно, кстати, отсутствует, есть «азиятка» – род сарафана и «азиятская рожь» – растение) в словаре Ушакова, то их два: 1. Уроженец Азии. 2. перен. Некультурный, грубый человек с уточнением – возникло на почве высокомерно-пренебрежительного отношения европейцев к колониальным народам; имеется помета – устаревшее [7]. У Васильева изначально первая трактовка понятия постепенно сужается в процессе восприятия текста, но не ко второму, а к дополнительному значению, являющему собой транскультурный синтез. Итак, перед нами два мира – «монокультурный» – «этой женщины» и «того, другого», с одной стороны, и, с другой стороны, «транскультурный» - лирического героя, «поэта» и его адресата. В мире «первом» – разные манеры, иной закон и прочие признаки социального бытия; во втором – ветреные пески, караваны, пестрая кошма степей, заря, ветер, лошади, дорога, пахучие поля полыни, предгорья Алтая, родной аул, туманы – то есть мир естественной природы. Итак, оппозиция своего и чужого мира является здесь ведущей. Однако было бы весьма прямолинейным утверждать, что лирический герой – «Я» стихотворения (будем условно называть его «поэт») находится в центре «своего» мира. С первых же слов первого стиха: «Ты смотришь здесь совсем чужим ...» (ст. 1) задана установка на адресата и определена главная тема, противопоставление. Однако при внимательном прочтении заметен парадокс: мир традиционно свой оказывается чужим и, напротив, генетически чужой – своим. Адресат, обозначенный в заглавии, обнаруживает больше сходства, нежели расхождений с лирическим героем поэта, тоже азиатом: Хоть волос русый у меня, Но мы с тобой во многом схожи. Это сходство усиливается и в последующих стихах («Во весь опор пустив коня, / Схватить земли смогу я тоже. / Я рос среди твоих степей, / И я, как ты, такой же гибкий»). Некоторая разобщенность лирического героя и адресата, имеющая место в первых четырех стихах, сменяется постепенной их гармонизацией (от «ты» и «я» к «мы с тобой», «не для нас», «не ты, не я» и, наконец, к утроенному «мы»). Таким образом, уже в первой части стихотворения оппозиция «свой – чужой» реализуется за счет нарушенного ожидания. Миру лирического героя и адресата противостоит загадочная «женщина» из генетически «своего», но социально уже «чуждого» мира: у нее «в губах подкрашенных улыбки» «цветут» не для «степных, угрюмых кавалеров». «Тот», «другой», «он» «узел кос тугой… распустит бережно на плечи». Если в первой части стихотворения поэт сосредоточен на фиксации антропологических признаков лирического героя, адресата и образов, находящихся им в оппозиции (волос, бровь, губы, косы, плечи, пояс) героев, то во второй в поле его зрения находится мир родной (азиатской) природы (пески, степи, дорога, поля полыни, предгория Алтая, родной аул), то есть наблюдается движение к частному, локальному, «своему» миру, где: И там, в предгории Алтая, Мы будем гости в самый раз. Степная девушка простая В родном ауле встретит нас. И в час, когда падут туманы Ширококрылой стаей вниз, Мы будем пить густой и пьяный В мешках бушующий кумыс. Эти мотивы и образы вызывают у читателя, прежде всего, ассоциации с конкретным ландшафтом Восточного Казахстана, малой родиной поэта Павла Васильева [см. об этом: 8; 9; 10]. Специфика творческого мышления проявляется в наличии целого ряда как явных, так и скрытых транскультурных образов (с одной стороны – большой калым, свой аркан, пестрою кошмой, в родном ауле, в мешках бушующий кумыс, а с другой – пустив коня, твоих степей, ветреных песков, пахучие поля полыни, в предгории Алтая). Легко увидеть, что в первом случае Васильев использует бесспорные образы тюркского генезиса, адаптированные к русской речевой стихии. Все они тесно соединены в стихотворном тексте, по большей части они, весьма характерные как для «условно своего», так и для «родного» природного мира, являются составной частью тропов: «по гривам ветреных песков», «над пестрою кошмой степей» и др. Итак, обратим внимание на то, что в этом раннем стихотворении Васильева уже присутствует так называемый транскультурный мир лирического героя-поэта и его адресата, которому противостоит «мир иной», а объединяет эти два мира единственный общий знаменатель – вечер («Сегодня ж, может быть, под вечер / Не ты, не я, а тот, другой» и тропеическая фраза второй части «И в час, когда падут туманы / Ширококрылой стаей вниз»). Хотя в принципе ландшафтный мир стихотворения един, он всюду азиатский, но принципиально разнится по культурному фону (с одной стороны, «Здесь люди чтут иной закон / И счастье ловят не арканом!», с другой стороны: «И там, в предгории Алтая, / Мы будем гости в самый раз»). Именно «вечер» являет собой важную составную часть хронотопа этого поэтического текста. М. Бахтин, исследуя проблему пространственно-временных отношений в романе, утверждал, что «хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен» [11]. Современные исследователи считают возможным вычленить три сосуществующих уровня хронотопа: топографический, психологический и метафизический. И хотя к лирике применить эти категории достаточно сложно, но в анализируемом тексте Васильева мы вполне можем определить и уровень топографического хронотопа (наблюдаемый мир – «чужой» и «свой»), и уровень психологического хронотопа (мир адресата и читателя – «я, как ты», «мы»), и так называемый метафизический хронотоп, который определяется языком описания и проявляется в обилии транскультурных образов [12]. Кроме того, следует признать, что поэтическая композиция стихотворения «Азиат» симметрична (Е.Г.Эткинд, кстати, считал, что таковой является композиция любого стихотворного текста [13]). Отсюда - обнаружение этой закономерности в композиции - толчок к пониманию авторского замысла. Анализируя стихотворение Павла Васильева, легко обратить внимание на то, что эта симметрия достигается авторским разрывом после 26 стиха, и это далеко не случайно, так как выбор предопределяется возможностью сопоставления двух уже упоминаемых выше планов – своего и чужого мира. По мнению Е.Г.Эткинда, обнаружение симметрии в каждом стихотворении позволяет по-новому прочесть даже давно знакомые строки. Наконец, обратим внимание и на фонику стихотворения, в границах которой, в первую очередь, находятся метрика, ритмика, рифма и строфика. В общепринятых публикациях отсутствует разделение на строфы, стихотворение состоит из 44 стихов, разделенных многоточием после двадцать шестого стиха. Поэт использует классический ямбический метр, еще со времен Ломоносова ставший наиболее употребительным в русской поэзии. Весь текст представляет собой четырехстопный акаталектический ямб, хорошо знакомый русскому читателю по «Евгению Онегину». Способ рифмовки устойчивый – перекрестный, за исключением стихов 29-32, первый и последний из которых являют собой кольцевой, а 30 и 31 – нулевой способ рифмовки: Над пестрою кошмой степей Заря поднимет бубен алый. Где ветер плещет гибким телом, Мы оседлаем лошадей. Памятуя о том, что ключевые образы лирического текста, как правило, включены в рифмопары, зафиксируем внимание и на том, что именно здесь читатель вновь сталкивается с эффектом нарушенного ожидания, сопричастным топографическому хронотопу. П. Васильев использует как сугубо традиционные, глагольные рифмы типа супишь – купишь, придет – осмеет, так и совмещает с глаголами различные части речи: добычи – ищешь, зазвенит – у копыт, хлынет – полыни и др. Чередование мужских и женских рифм вполне устойчиво, за исключением катрена, процитированного выше (ст. 29-32). Молодого Павла Васильева нельзя обвинить в чрезмерном увлечении звукописью, хотя при желании в «Азиате» можно увидеть и аллитерации (особенно показательно сочетание свистящих и взрывных звуков – ст – степная, простая, степей, стаей, густой, гости и др.), и ассонансы, особенно ярко присутствующие в анафорах. Таким образом, поэтика «Азиата» может быть осмыслена как транскультурная – многослойное явление, проявляющееся в основном на идейно-образном уровне, который воспринимается умом и воображением читателя. Если на уровне композиции обнаружить ее признаки трудно, то весьма значимо использование упоминавшихся выше многочисленных инокультурных образов, имеющих в своей основе поэтическую семантику (калым, аркан, кошма, аул, кумыс). Она проявляется и в многочисленных тропах, имеющих подчеркнуто экзотическую, опять-таки этнокультурную окраску (в этом отношении показательна вторая часть стихотворения, представляющая собой поток метафор). Из фигур поэтического синтаксиса в стихотворении наиболее значительна роль обращения, которое, как отмечалось выше, приобретает не только стилистическую, но и коммуникативную функцию, используемым в номинации как лирического героя и его адресата, так и оппозиционного им персонажного ряда. Следовательно, читатель «Азиата» сталкивается с процессом аккультурации лирического героя в иной, генетически не родной ему культуре, противостоящей той, в границах которой находятся «тот, другой», равно как и «эта женщина» (к ним может быть применим используемый А. Садохиным термин «сепарация» – отрицание чужой культуры при сохранении идентификации со своей культурой). Позиция же лирического героя может быть определена как маргинализация, которая означает, с одной стороны, частичную потерю идентичности с собственной культурой, с другой – отсутствие идентификации с культурой большинства [14]. Имеет смысл применить к лирическому герою стихотворения известную фразу М.Мамардашвили, который как-то заметил: «Надо людям дать жить внутри своей культуры. … А меня спросили?.. Может быть, я как раз задыхаюсь внутри этой вполне своеобычной, сложной и развитой культуры?» [15]. При этом окажется, что модель освоения Павлом Васильевым генетически чужой, но «ландшафтно» родной ему культуры весьма продуктивна, в ней отсутствует агрессия, и лирический герой поэта находится на том этноцентристском этапе, когда человек не воспринимает культурные различия как угрозу для своего существования и не пытается им противостоять. Но это еще и не ассимиляция. Несколькими годами позже в «Стихах Мухана Башметова», написанном в 1932 году, который был обозначен В. Паперным как верхняя граница «Культуры Два» [3], Павел Васильев прибегнет к практически полной аккультурации своего лирического героя, сменившего имя и этнический тип, а поэтические тексты цикла будут являть еще более сложную трансформацию культурных идентичностей. Итак, в заключение следует признать, что имманентный анализ в основе своей – это, безусловно, анализ языковой, так как имманентная сущность литературы всегда определяется ее материалом [16]. «Литература, отлитая по форме и субстанции данного языка, отвечает свойствам и строению своей матрицы» [17]. Но, с другой стороны, как считают современные исследователи, для осуществления имманентного анализа необходима интуиция, образное мышление и память, богатое воображение. А это уже знаки литературоведческой интерпретации поэтического текста. жүктеу/скачать 9,12 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|