Теплый хлеб (сборник)

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

7

выкли к этому и забыли о существовании газет. Изредка они спрашивали Ньюстэда, что про-

исходит внизу, в человеческом мире, откуда можно было ждать одних неприятностей. Ньюстэд

неизменно отвечал, что мир по-прежнему сходит с ума. Этот ответ удовлетворял всех.

В конце осени Мэро, проводивший ночи около телескопа, – он изучал в то время созвез-

дие Гончих Псов, – впервые услышал новые звуки. Они напоминали гул отдаленных горных

обвалов. Вначале они были так слабы, что Мэро их плохо различал. Мэро терялся в догадках,

но даже не пытался рассказывать о своих наблюдениях астрономам, – его и так считали чуда-

ком. Но звуки усиливались. В одну из ночей сотрясение было уже так велико, что звезды сме-

стились и раздвоились в зеркале телескопа.

Звуки  шли  со  стороны  побережья.  Мэро  вышел  на  железный  балкон  обсерватории  и

долго всматривался в горы.

Он видел все то же: снега, лунный блеск, звезды, лежавшие прямо на утесах, как сиг-

нальные огни, – но нигде не было белой пыли, обычной спутницы снежных лавин.

– Матвей, – окликнул Мэро садовника, – вы ничего не слышали? Должно быть, в горах

снежные обвалы.

– Слишком мало снега для обвалов, – ответил садовник. – Надо прислушаться.

Они замолчали. За оградой был слышен мерный плеск воды, будто падавшей на стекло.

Это шумел ручей, кое-где уже покрытый коркой льда. Тишина длилась долго. Потом тяжелый

удар прокатился с востока и, отраженный горами, вернулся обратно на запад и стих.

– Это не обвал, – пробормотал садовник.

– Что же тогда?

– Это дальнобойные, – ответил неуверенно садовник. – Война бродит кругом, но сюда

она не подымется. Слишком высоко. Здесь ей нечего делать.

Тогда Мэро вспомнил скупые рассказы Ньюстэда о гражданской войне, опустошавшей

в долинах старинные города и скудные поля крестьян. Вспомнил жалобы шофера на то, что

в городке остались одни женщины и старики и ему приходится самому грузить продукты и

потому опаздывать. Вспомнил, что Тереза начала готовить обеды гораздо худшие, чем раньше,

но на это никто не обратил внимания.

Надо было тотчас все узнать. Мэро закрыл обсерваторию и спустился к жилому дому.

Астрономы сидели за ужином. Каминная труба в столовой пела глухо и сонно, – так она

пела уже много лет.

– Друзья, – сказал, задыхаясь, Мэро. Он остановился в дверях и торопливо разматывал

теплый шарф. – Я слышу отдаленную канонаду.

Астрономы подняли головы от тарелок.

– Ньюстэд, – продолжал Мэро очень громко и возбужденно, и астрономы оглянулись, но

не на Мэро, а куда-то в угол, как бы не допуская мысли, что громкий голос может принадлежать

больному старику. – Ньюстэд, вы должны подробно рассказать нам, что происходит.

Ньюстэд не ответил. Он взглянул на часы, встал и подошел к радиоприемнику. Все с

удивлением наблюдали за ним.

Ньюстэд наклонился над рычагами. Красным накалом загорелись электрические колбы,

и печальный мужественный голос начал говорить об уличных боях в Мадриде, о воздушных

бомбардировках, о сотнях изуродованных снарядами детей и о гибели дворца Альбы, где горят

полотна Веласкеса и Риберы.

Астрономы слушали молча. Голос умолк так же внезапно, как и начал говорить.

– Что вы думаете об этом? – спросил Мэро в наступившей тишине и понял, что вопрос

его был не совсем уместен.

Ньюстэд лениво вернулся к столу. Он сидел, вытянувшись, как бы прислушиваясь, и

крепко держался за стол большими руками.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

8

Сухой старик в сером костюме, сейсмолог Дюфур, отличавшийся изысканностью речи,

первый нарушил молчание.

– Каждый из нас, – сказал он, усмехаясь, – чувствует себя в осажденной крепости с того

дня, как он прибыл в обсерваторию. Мы окружены горами, где нет ни лесов, ни руды, ни угля.

Нас осаждают ветры и снега. Миру нет дела до нас – и нам нет дела до мира. Люди безумствуют

в долинах, но сюда им незачем подыматься. Здесь только звезды. Нельзя перелить их на орудия

или добыть из них ядовитые газы. Они бесполезны для разумного человечества. Поэтому мы

в безопасности.

– Не шутите так, Дюфур, – сказал Ньюстэд. – Война длится уже пять месяцев.

– Глупости, глупости, – пробормотал дребезжащим голосом молчавший до сих пор Эрве.

Это был человек, словно лишенный возраста: ему можно было дать, не ошибившись, и сорок и

шестьдесят лет. – Меня интересует другое: как может человек огорчаться из-за того, что сгорел

кусок холста, хотя бы и покрытый красивыми красками? Я говорю о картинах Веласкеса. Всю

жизнь я вожусь со звездами, это научило меня не волноваться из-за пустяков. Что может быть

более непрочным, чем кусок полотна? А ради него люди мучаются, радуются и даже умирают.

Это непонятно! Как можно связывать свою жизнь с такими вещами, когда существуют мысль

и небо!

Разговор прервал Дюфур. Он быстро вышел и вернулся с тонкой бумажной полоской.

– Вот, – сказал он с торжеством, – еще одно доказательство точности моего сейсмографа.

Он записал за последние дни около двухсот небольших сотрясений земли. Очевидно, это и

есть разрывы снарядов. Я только сейчас об этом догадался.

Астрономы наклонились над бумажной полоской. Карандаш вычертил на ней ломаную

линию, отражавшую колебания земной коры.

Ньюстэд провел пальцем по изломанной линии. Глаза его были прищурены, а папироса

крепко зажата прокуренными выпуклыми зубами, – Ньюстэд злился.

– Каждый излом, – сказал он, – означает удар снаряда. Ваша машина, Дюфур, лучше

всего записывает убийства.

Дюфур хотел возразить, но не успел, – ясный удар возник за окнами. Горное эхо превра-

тило его в раскаты и обрушило вниз, в каменные пропасти. Все притихли.

Мэро молчал. Ему не хотелось участвовать в бесплодном разговоре. Всю жизнь он думал,

что изучение неба, так же как раскрытие всех других загадок вселенной, роднит человека с

землей. Мэро был стар, добр и весь запас своих знаний берег не для себя. Он начал даже

писать книгу о небе для тех веселых и вихрастых школьников, что должны были завидовать

ему, старику, там, далеко, в глубоких земных долинах.

Непривычные мысли и воспоминания владели им в последнее время. Он вспоминал дет-

ство, а старики очень не любят вспоминать эту пору своей жизни. Он вспоминал елку. Пока

ее не зажигали, она таинственно жила в соседней комнате за закрытой дверью, и только сла-

бый запах хвои тревожил детское воображение. Потом дверь распахивалась, он робко входил и

видел сверкающее дерево. Он мог рассматривать его, трогать хвою и золотые орехи, стеклян-

ные нити и хлопушки, мог нюхать апельсины и инжир, висевшие на ветках, – он мог изучать

елку, но, несмотря на это, ощущение тайны и прекрасных вещей, наполнявших комнату, не

покидало его ни на минуту.

Такое же чувство он испытывал от познания вселенной.

– Все существует для человека, – говорил Мэро. – Если исчезнут люди, то, боюсь, мне,

астроному, будет ненужно даже звездное небо.

Эти мысли Мэро не решался высказывать часто, – они не встречали сочувствия. Сего-

дняшний разговор в столовой вызвал у него раздражение. Он не замечал раньше у своих собра-

тьев по науке такой сухости мыслей и чувств. Грубый и ленивый Ньюстэд был, пожалуй, лучше

их всех.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

9

Гражданская война в долинах, отзвуки сражений и неприятный разговор в столовой как

будто не нарушили жизни ученых. Астрономы работали по ночам, спали первую половину

дня, а вечера проводили в лабораториях. Там они сличали снимки звездного неба за мно-

гие годы, стремясь найти незначительные изменения. Каждое изменение в знакомой путанице

звезд являлось открытием и давало повод для интересных догадок.

Ничто не изменилось, но все же непонятная тревога овладела учеными. Ее мог заметить

только опытный глаз.

Мэро, сидя у телескопа, что-то сердито и подолгу бормотал. Ньюстэд два раза был заме-

чен в том, что среди дня наводил искатель телескопа на край отдаленных гор. Остальные делали

вид, что не замечают этого, – по астрономической традиции, рассматривание в телескоп земли

считалось занятием для дураков.

Дюфур изредка говорил, что ощущение близкой, но безопасной для него войны укреп-

ляет его нервы. Когда падал снег, астрономы бывали не в духе, – облачное небо останавли-

вало работу. Больше всех негодовал Эрве. Теперь же, когда пошел густой снег, Эрве заметил,

что снег, к счастью, сделает дорогу в обсерваторию непроходимой для вооруженных отрядов.

Дюфур ядовито усмехнулся.

Библиотекарь Бодэн начал отбирать газеты у Ньюстэда и прочитывал их от доски до

доски. При этом он так морщился, будто газетные заметки причиняли ему назойливую боль.

Как-то декабрьской ночью в обсерваторию Мэро вошел Ньюстэд. Это было нарушением

правил, – никто не должен был мешать друг другу во время наблюдений, Мэро оглянулся и

встал.

Ньюстэд остановился. Он расставил ноги и засунул руки в карманы брюк. Оба молчали.

Мэро почувствовал легкий запах вина. Это было уже слишком. Поведение норвежца

делалось вызывающим.

– Я пришел, – сказал Ньюстэд так громко, будто он говорил с глухим, – помочь вам

закрыть купол, потому что удар будет внезапным.

«Он пьян, – подумал Мэро. Впервые он видел пьяного человека в обсерватории. – О

каком ударе он говорит?»

–  Удар  будет  внезапным,  –  сердито  повторил  Ньюстэд.  –  Не  упрямьтесь.  Выйдите  и

посмотрите.

Ньюстэд закрыл купол, взял Мэро за локоть и вывел на железный балкон. Мэро шел

безропотно, – в словах Ньюстэда он почувствовал тревогу и угрозу.

– Вот. – Ньюстэд кивнул на горы. – Какое прекрасное зрелище!

Над зубцами гор подымалась отвесная облачная стена. Она была освещена неизвестно

откуда исходившим тусклым светом. Она протянулась от одного края горизонта до другого и

на глазах росла, светлела, как бы распухала, закрывала звезды.

– Ураган, – сказал Ньюстэд и засмеялся. – Через десять минут он будет здесь. Дайте

только ветру прорваться через горы.

– Почему же так тихо? – спросил Мэро.

– Ураганы всегда подходят в тишине.

Тишина была такой напряженной, что звуки собственных голосов казались им надтрес-

нутыми и неприятными. Не было слышно даже привычного шума ручья. Горы уже курились

серым дымом.

– Надвигается, – прошептал Ньюстэд.

Мэро наклонился вперед. Он вслушивался. В невыносимой тишине далеко и слабо жуж-

жал мотор.

– Там человек. – Мэро показал на горы.

Снежные смерчи уже взлетали взрывами к черному небу.

– Где? – спросил Ньюстэд.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

10

Мэро схватил его за плечо.

– Там, там! – кричал он и показывал на вершины, где Ньюстэд не видел уже ничего, кроме

урагана, стремительно падавшего в ущелья дымными потоками. – Я слышу аэроплан.

– Вы… – крикнул Ньюстэд, но удар ветра оборвал его хриплый крик.

Земля вздрогнула, и тяжелый непрерывный вой урагана уничтожил все звуки. Ветер ото-

рвал Мэро от перил балкона и прижал к стене обсерватории. Снег хлестал в глаза, в рот, не

давал дышать. Ньюстэд схватил Мэро за руку и потащил вниз, – норвежец был уже весь белый

от снега.

Они пробивались через тяжелые потоки воздуха к жилому дому, хватались за деревья,

за кусты, почти падали на землю, закрывали руками глаза от мелкой гальки, больно бившей

по лицу. Все дрожало вокруг и выло на разные голоса. Мачта напряженно гудела, голый сад

свистел, как сотни яростных флейт, трещала разбитая черепица, звенели стекла, коротким

непрерывным громом гремели железные крыши.

Фонари на столбах не качались на проволочных канатах, а были вытянуты наискось к

земле, – ветер не давал им качаться, он отклонял их в сторону и каждую минуту мог сорвать

и унести.

Ньюстэд втащил Мэро в столовую и только тогда окончил прерванную ветром фразу.

– Вы ошиблись, – сказал он, снимая пиджак и стряхивая с него снег, – аэроплана не было.

А если он и был, то теперь его уже нет. Осталась только куча щепок.

Мэро не возражал.

Вскоре в столовую собрались астрономы. Буря объединяет людей. Она подогревает вооб-

ражение. Даже скучные люди находят во время бури слова, чтобы передать легкое возбужде-

ние, что охватывает человека, когда за стенами безумствует ветер.

Астрономы разошлись очень поздно. Мэро не спал. Он лежал на своей узкой кровати,

прислушиваясь к вою ветра, и чувство одиночества сжимало ему сердце. Неужели так и при-

дется жить до смерти в этих горах, в белой комнате, похожей на больничную палату? Неужели

никто не придет, не погладит седую голову и не скажет: «Спи, я посижу около тебя и почитаю,

пока ты уснешь?»

Мэро лежал свернувшись и казался себе мальчиком. Он вспомнил слова Эрве: «Астро-

номы не должны иметь любимых людей». «Да и старики, должно быть, тоже», – подумал Мэро.

Он встал, поднял штору и снова лег. Ему хотелось быть поближе к урагану, а опущенная

штора казалась железным занавесом. Теперь ураган был совсем рядом, за двойными рамами

окон. Он не только визжал, распевал в скалах и плескал снегом в стекла, но и светил. Тихий свет

сочился от снегов. Он был чуть синеватым, будто за окнами кто-то зажег большие спиртовые

горелки.

– Не надо засыпать, – пробормотал Мэро и начал думать об аэроплане, пролетевшем

перед бурей над горами. Летчик не мог оглянуться, – впереди торчали отвесные скалы, – и

только спиной, одной беспомощной спиной он ощущал ураган, догонявший его, как гончая

зайца.

Ветер стучал ставнями. Болело сердце, и мысли медленно запутывались, пока Мэро не

задремал.

Ему приснился странный сон. Будто он садится в запыленный серый автомобиль, чтобы

ехать на юг Испании. Вместе с ним садится высокий тощий старик с седой дрожащей бородкой.

Потертый костюм старика топорщится и гремит, и Мэро с испугом замечает под пиджаком у

своего спутника заржавленные старые латы.

– Мы поедем туда и обратно, – говорит старик, и латы его скрежещут и скрипят в тесной

машине, – и вы увидите всё. Постарайтесь сдержать слезы.

И вот они мчатся по узким дорогам среди гор, и с каждого перевала открываются внизу

громадные, как море, пространства разноцветной земли, то коричневой и сожженной небом,

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

11

то черной от листвы лимонных деревьев, то медной от спелых колосьев, то голубой от воздуха,

застоявшегося над лесами. И каждый раз при виде новых долин старик в латах встает, протя-

гивает руку вперед и с торжеством кричит одно и то же слово:

– Испания!

Так они мчатся мимо городов, где столько солнца, что оно не помещается на черепичных

крышах и стенах домов и проникает даже в самые дальние углы погребков, где Мэро пьет со

стариком вино и ест сыр, пахнущий гвоздикой.

Так они мчатся мимо старинных соборов, как будто покрытых серой копотью жары, мимо

рек, из которых лениво пьют чистую воду терпеливые быки, мимо школ, где поют дети, мимо

дворцов, где за полотняными занавесями сверкают в сумраке картины великих мастеров, мимо

садов и полей, где каждый комок земли взвешен на руке и растерт твердыми ладонями спокой-

ных поселян, мимо парков и заводов, жужжащих, как шмели, колесами горячих машин, мимо

страны, летящей навстречу в ветре, хохоте, песнях, приветствиях и разнообразных отзвуках

прекрасного труда.

В пустынном городке они проносятся мимо памятника какому-то высокому старику с

седой бородкой. Мэро узнает в этой бронзовой фигуре своего спутника и успевает прочесть

на памятнике надпись: «Мигель Сервантес».

– Так это вы – Сервантес? – кричит Мэро старику.

Старик снимает шляпу и рассеянно отвечает:

– Да, я когда-то жил в этом городе.

Они поворачивают обратно и снова несутся мимо тех же городов, теперь уже лежащих

в развалинах, наполненных тяжелым смрадом трупов, мимо школ, где на порогах валяются

убитые дети с жалобно открытыми ртами, мимо безумных женщин, бегущих по дорогам с

остекленевшими глазами, мимо расстрелянных, привязанных за руки к ручкам дверей, мимо

облетевших от пожара садов, мимо надписей, сделанных сажей на белых оградах: «Смерть

всем, кто думает о свободе и справедливости! Смерть всем, кто не с нами!», мимо дворцов,

превращенных в кучи черного мусора.

Отряд пехотинцев останавливает машину. У солдат тяжелые сапоги, похожие на ведра,

красные лица, рыжеватые усы. Командует ими белобрысый офицер с оттопыренными ушами

и сухим затылком.

– Вы кто? – кричит офицер.

Старик в латах встает, глаза его чернеют от гнева, руки трясутся.

– Собаки! – кричит он. – Наемные убийцы, обросшие кровавой шерстью! Прочь из моей

страны! Я – Мигель Сервантес, я сын и поэт Испании, я солдат и честный человек!

Старик широко расставляет руки, он хочет задержать солдат.

– Огонь! – кричит офицер и взвизгивает от злости.

Солдаты стреляют, и Мэро слышит, как пули бьют по заржавленным латам старика, и

старик падает лицом в пыль и, умирая, гладит худыми теплыми руками щебень родной дороги.

– Испания! – говорит он страстно, и редкие слезы падают на горячую землю. – Испания,

мать моя, страна моих детей!

Снова щелкают пули по латам, но почему-то очень негромко.

Мэро проснулся. Как будто кто-то стучал в дверь. Он прислушался. Ветер еще шумел,

но не так сильно, как вечером. Ураган уставал. Хлопнула ставня, и кто-то застучал в дверь

сильнее.

– Кто там? – спросил Мэро почти шепотом.

– Я, сударь, – ответил из-за двери садовник.

– Что случилось?

– В ущелье, за ручьем, стреляют, – сказал садовник. – Может быть, вы встанете, и мы

послушаем. Я думаю, что случилась беда.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

12

Мэро начал поспешно одеваться. Неужели война поднялась и сюда, в никому не нужные

горы? Он вспомнил только что виденный сон, и ему показалось, будто кто-то медленно стис-

кивает ему горло.

– Должно быть, это хлопают ставни, Матвей, – сказал он шепотом, боясь разбудить Эрве,

спавшего за стеной. Ему хотелось верить, что садовник ошибся и никаких выстрелов нет. Кто

и в кого может посылать пули в этой пустыне?

Садовник ничего не ответил. Они вышли. Снег уже не падал. Ветер стихал, и на востоке

смутно виднелись громады туч, задержанных горами. Начинался рассвет. Он просачивался

сквозь разрывы тяжелого неба, и можно было уже различить деревья, покрытые снежными

шапками, и зеленую воду в бассейне, где плавали маленькие вылинявшие рыбки.

Садовник провел Мэро к ограде. За ней дымилась пропасть и бормотал ручей. Дна про-

пасти не было видно, – темнота в горах дольше всего держится в ущельях и уходит оттуда мед-

ленно – пожалуй, не быстрее, чем испаряется снег.

– Это здесь, – сказал садовник и показал за ограду.

Мэро заглянул вниз, но ничего не увидел.

– Мое зрение ослабло, – сказал он печально. – Я ничего не вижу. Может быть, вы увидите

лучше меня.

– Страшновато заглядывать, – ответил садовник. – Давайте лучше немного послушаем.

Они замолчали. И тогда Мэро услышал как будто слабый человеческий стон или хриплый

короткий крик. Он был очень неожиданным. Потом два глухих выстрела прогремели в темноте

на берегу ручья.

Мэро отшатнулся от ограды и быстро пошел к жилому дому. Садовник, ничего не пони-

мая, растерянно шел следом. Снова прогремели два коротких выстрела.

Мэро прошел в лабораторию. Садовник шел за ним. Мэро открыл нишу в стене. Руки его

дрожали. Он нажал кнопку, и пять колоколов начали яростно звонить в разных концах дома

и в обсерваториях. Это был сигнал тревоги. Его давали только в случае серьезной опасности

или необходимости немедленно созвать всех обитателей обсерватории.

Колокола гремели оглушительно.

В комнатах зажегся свет, захлопали двери, – и через несколько минут в лаборатории

собрались взволнованные астрономы.

Один  Ньюстэд  был  спокоен.  Он  подошел  к  Мэро,  крепко  взял  его  за  плечо  и  слегка

встряхнул.

– Что случилось? – спросил он очень громко.

Никто не обратил внимания на грубый поступок Ньюстэда.

– В ущелье, – ответил Мэро, – кто-то погибает. Он просит помощи.

– Откуда вы это взяли? – рассердился Дюфур. – Он кричит?

– Он кричит и стреляет через равные промежутки времени.

Наступило молчание.

– Кто пойдет со мной? – спросил неожиданно Ньюстэд. – Если он разбился, надо идти

вчетвером. Иначе мы его не вытащим.

– Я бы пошел с вами, – ответил садовник.

– Этого мало.

– Тогда возьмите меня, – тихо попросил Бодэн.

– Все равно мало. Надо идти вчетвером, – повторил Ньюстэд.

Мэро молчал. Он не мог спуститься в ущелье. Даже в автомобиле, когда машина поды-

малась в горы, и то Мэро уставал. Ему передавалось напряжение мотора.

– Ну что же, – сказал Эрве, – я очень вынослив, хотя и выгляжу стариком.

– Это не имеет значения, – ответил Ньюстэд. – Идемте.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

13

Когда они оделись и вышли, было уже светло, но туманно. Ньюстэд первый пролез через

ограду и начал спускаться. В руках у него был канат. Вторым перелез садовник. Бодэн и Эрве

спускались последними. Щебень осыпался у них из-под ног и громко шуршал по откосам.

Мэро и Дюфур стояли около ограды. Взошло солнце, снег начал таять, с деревьев падали

крупные капли воды.

Ньюстэд и его спутники растворились в тумане. Сначала ничего не было слышно, кроме

стука скачущих по обрыву камней, потом Ньюстэд закричал:

– Эге-гей, эге-гей! – И в ответ где-то очень близко хлопнул выстрел.

Ньюстэд крикнул:

– Стреляйте вверх, а не в скалы, черт вас возьми! Может быть рикошет.

Чей-то незнакомый голос несколько раз позвал:

– Сюда, сюда! Перейдите ручей, сюда!

Голоса были слышны отчетливо, будто из соседней комнаты.

– Рикошет, – повторил Мэро с удивлением. Он знал значение этого слова, но произнес

его в первый раз в жизни и удивился. – Какое неприятное слово – рикошет.

– Думаю, что мы услышим еще худшие слова, – холодно сказал Дюфур.

Из тумана доносились голоса, но гораздо глуше, чем раньше.

– Дайте нож разрезать веревки, он сильно запутался, – послышался голос Ньюстэда. –

Все равно, давайте садовый, только скорей.

– Что там? – крикнул Мэро, но никто не ответил.

Была слышна возня, потом слабый крик, и Бодэн сказал сердито:

– Да не спотыкайтесь вы, ради бога!

Разговоры надолго стихли, и было слышно только хриплое дыхание взбирающихся по

откосу людей.

– Пусть отдохнет, – сказал садовник где-то совсем рядом.

– Ничего, идите, – ответил Бодэн.

Мэро уже различал темное пятно, медленно подымавшееся по склону.

– Держите крепче, Матвей, – попросил Эрве.

– Ничего, – ответил глухо садовник. – У меня руки липкие от крови, я не выпущу.

Наконец они поднялись к самой ограде, и Мэро увидел у них на руках окровавленного

человека в синем брезентовом костюме. Лица его нельзя было различить из-за спутанных и

слипшихся волос. Серые брюки Ньюстэда были измазаны кровью.

Человека быстро внесли в комнату Эрве и положили на кровать. Бодэн, исполнявший в

обсерватории обязанности не только библиотекаря, но и врача, раздел неизвестного, промыл

раны и наложил перевязки. Ему помогал Ньюстэд.

В комнатах запахло лекарствами. Полы были затоптаны, на них стояли лужи от растаяв-

шего снега.

Обитатели обсерватории собрались в столовой. Они смотрели на капли густой крови,

тянувшейся наискось по ковру, и ждали Ньюстэда и Бодэна. Те долго не шли.

У Мэро дрожали руки.

– Надо бы истопить камин, Тереза, – сказал он служанке, но она, сидя в углу, что-то

шептала, должно быть молилась, и не расслышала просьбы Мэро.

Первым вошел Ньюстэд. Он подошел к камину и начал греть руки, деланно засмеялся

и набил трубку.

– Ну вот, – сказал он, – война наконец добралась и до нас. Поздравляю с ней всех собрав-

шихся.

– Что с ним? – спросил Мэро.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

14

– Он, должно быть, умрет, – ответил Ньюстэд. – У него переломано все, что может быть

переломано у человека. Прыжки с парашютом в горах – отчаянное дело. Он летел из Франции

в Мадрид.

– Военный? – спросил Дюфур.

– Нет, он поэт.

– Я не настроен шутить, – сказал ледяным голосом Дюфур.

– А я вам говорю, что это так, – рассердился Ньюстэд. – Ураган перевел машину в штопор,

он успел выброситься с парашютом. Все остальное понятно.

– Главное никому не понятно, – пробормотал Дюфур. – Вы что-то упомянули насчет

войны.

Вошел Бодэн. Он снял очки и посмотрел на всех красными близорукими глазами.

– Нужен настоящий врач, – сказал он растерянно. – Я слишком мало знаю, чтобы спасти

этого человека.

Решение было принято тут же. Машина пойдет в городок за врачом. Поедут шофер и

Ньюстэд. Бодэн и Мэро должны дежурить около разбившегося человека. Тереза им будет помо-

гать. Все астрономические наблюдения будут пока вести Дюфур и Эрве.

– Настоящий ученый никогда не поступил бы так опрометчиво, как Мэро и Ньюстэд, –

сказал Дюфур Эрве, когда Ньюстэд уехал. – Я не уверен в том, что можно срывать многолетние

наблюдения из-за бесполезной суеты вокруг этого человека. Он все равно не выживет.

Эрве молчал.

– Война, – сказал он наконец и вздохнул. – Я знаю, что астрономы никогда не будут

стрелять друг в друга. А об остальном я предпочитаю не думать.

– А следовало бы подумать о том, что наша французская обсерватория находится на

испанской земле, – сказал Дюфур.

Ньюстэд уехал. Снег стаял, и мокрые горы блестели под солнцем. По скалам бежала ледя-

ная вода. Небо подымалось все выше, делалось бледнее, из пустынной долины потянуло теп-

лом.

Шофер резко затормозил и показал Ньюстэду на красные скалы. У их подножия валялась

куча железа и дерева.

– Это его машина, – сказал шофер.

Ньюстэд вышел, собрал в тени от скалы слежавшийся снег и очистил им от своих брюк

бурые пятна крови.

– Едемте, – сказал он шоферу. – Как бы наши старики его не уморили.

Они легко понеслись вниз. Казалось, что машина сорвалась, тормоза лопнули и они не

смогут остановиться до самого городка. На поворотах машину заносило, и она с размаху сбра-

сывала в пропасти груды щебня.

Ньюстэд был доволен. Он пел. Земля приближалась. Он уже слышал запах дыма из нищих

очагов. На голых склонах паслось маленькое стадо коз. Его сторожила высокая старуха в чер-

ном платке. Она стояла у дороги и даже не оглянулась, когда машина промчалась рядом.

Городок был пуст и тесен. Толпа худых крикливых женщин окружила машину. Женщины

говорили все сразу. Ньюстэд плохо знал испанский язык. Он с трудом разобрал из их слов, что

негодяй доктор бежал с семьей в Уэску, а в городе остался только аптекарь.

Одна из женщин держала за руку девочку в черном платке, таком же, как у всех женщин

и у старухи, сторожившей коз. Девочка исподлобья смотрела на Ньюстэда, а женщина о чем-

то просила, вытирая глаза грязным фартуком.

– Чего она хочет? – спросил Ньюстэд шофера.

– Она просит, чтобы мы взяли эту девочку с собой. У девочки фашисты недавно убили

отца. Под Уэской. Она говорит – в горах не так опасно, они туда не придут.

– Кто «они»?

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

15

Шофер пожал плечами:

– Понятно.

– Мы не можем ее взять, – сказал Ньюстэд. – Кто с ней будет возиться? И так у нас

раненый человек.

Шофер молчал.

– Кто с ней будет возиться? – повторил Ньюстэд.

– Мое дело – руль, а ваше дело – решать все остальное.

– Ах, так?!

Ньюстэд открыл дверцу машины и втащил девочку. Мать засмеялась и что-то закричала

девочке, поправляя черные седеющие волосы.

Шофер дал ход. Машина рванулась вверх по улице, к аптеке. Ньюстэд обернулся. Жен-

щины махали вслед черными платками и были похожи на стаю худых птиц, бесшумно хлопа-

ющих крыльями. Девочка упрямо смотрела в спину шофера глазами, полными слез.

– Скажите ей, чтобы она не боялась, – сказал шоферу Ньюстэд. – Когда все пройдет, мы

ее привезем обратно.

Шофер кивнул головой.

Аптекарь спал. Ньюстэд попросил разбудить его. Вышел желтый горбун. Он сонно поздо-

ровался и стал на скамейку за прилавком, чтобы быть выше.

Ньюстэд не знал, что нужно купить для разбившегося человека. Он коротко рассказал

о случившемся и попросил совета. Аптекарь удивленно посмотрел на Ньюстэда и сдержал

зевоту.

– У меня ничего нет. Могу поклясться. Есть немного гипса, марли и шесть ампул морфия.

Это все, что я могу дать. Без врача вы не справитесь. Йод есть у вас в обсерватории. Господин

Бодэн год назад купил столько йоду, что его хватит на всю республиканскую армию, а не только

на одного человека из этой армии.

– Почему вы думаете, что он республиканец?

– Кто же будет лететь из Франции ночью? Вы нашли самолет?

– Нет, – ответил Ньюстэд. Он не был расположен к болтовне.

– Дело не в человеке, а в самолете, – проворчал аптекарь и пошел в заднюю комнату. Он

что-то бормотал там, долго копался и наконец вынес небольшой пакет.

Ньюстэд попрощался. Аптекарь вышел за ним на каменное крыльцо. Серый свет стоял

над городком. Снег на горах казался отсюда очень тусклым.

– А где сейчас дерутся? – спросил Ньюстэд.

– Всюду, – ответил аптекарь и усмехнулся.

Обратно ехали медленно: подъем делался все круче. Девочка сидела сгорбившись, уста-

вившись круглыми, полными слез глазами в спину шофера. Ньюстэд не знал, как ее утешить,

молчал и насвистывал.

Снова  встретилась  высокая  старуха  около  маленького  стада  коз.  Она,  нахмурившись,

оглянулась на машину.

Выцветшее небо простиралось над головой. Горы были рыжие, покрытые голыми дубо-

выми кустами. Долину затянуло сероватым дымом.

Ньюстэд впервые понял, как ему надоело жить в обсерватории, хотя бы и так близко от

звездного неба. Хорошо бы очутиться в Мадриде, где люди живые, шумные и упорные, где

они дерутся за очень понятные вещи! Может быть, все это будет длиться очень недолго, но

что с того?

– Что с того? – вслух повторил Ньюстэд.

Девочка не оглянулась. Она сидела все так же неподвижно.

«Большое горе», – подумал Ньюстэд, глядя на нее. Он хотел потрепать ее по плечу, но

не решился.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

16

Отсюда, из долины, обитатели обсерватории показались ему мертвецами, которые только

притворяются живыми и спорят, говорят, едят и наблюдают звезды, как заводные куклы. Осо-

бенно раздражал Дюфур – ходячий часовой механизм с изысканным звоном. Тихоня Эрве

казался  неплохим  человеком,  но  жизнь  в  обсерватории  вышелушила  его  и  иссушила,  как

мумию.

– Один Мэро, – пробормотал Ньюстэд, – но он так стар, что может умереть от сильного

порыва ветра.

За одним из поворотов, откуда уже была видна обсерватория, шофер остановил машину.

– Теперь не стоит торопиться, – сказал он. – Посмотрите на мачту.

Ньюстэд всмотрелся и увидел флаг. Он был приспущен до половины. Эта традиция была

близка Ньюстэду. Сын морского капитана, любителя астрономии, он хорошо знал морские

нравы, и приспущенный флаг – знак траура – всегда вызывал у него ощущение несчастья. С

давних пор многие обсерватории Европы придерживались этого морского обычая.

Ньюстэд понял, что опоздал.

Ворота  обсерватории  были  закрыты.  Несмотря  на  гудки,  никто  не  вышел  навстречу.

Шофер вылез из машины и сам открыл ворота.

Ньюстэд взял девочку за руку и повел ее к Терезе.

– Как тебя зовут? – спросил он ее по дороге.

– Си, – шепотом ответила девочка.

– Сесиль? – переспросил Ньюстэд.

– Си, – повторила девочка, и из глаз ее потекли слезы.

Больше Ньюстэд ничего не спрашивал.

Заплаканная Тереза встретила девочку спокойно, будто только ее и ждала. Она вытерла

руки о передник и, присев на корточки, начала разматывать на девочке рваный черный платок.

Она заговорила с ней своим грубым, мужским голосом. Девочка отвечала шепотом, но не пла-

кала. Ньюстэд ушел, недоумевая, – он так и не понял, в чем заключена эта чертовская тайна

общения с детьми.

Он прошел в комнату Эрве, где лежал умерший. В столовой зеркало было завешено ста-

рым холстом.

В коридоре он встретил Матвея. Садовник нес только что срезанные ветки сосен и тиса

с темной листвой. Они вместе вошли в комнату.

Человек лежал, вытянувшись, под простыней, на кровати. Волосы его были причесаны,

и через лоб тянулся запекшийся шрам.

Матвей разбросал по полу хвою. На столике горели две восковые свечи. Пламя трещало.

Шторы были спущены.

– Это зажгла Тереза, – сказал тихо садовник. – Женщины знают, как обряжать умерших.

Ньюстэд посмотрел на лицо неизвестного. Оно было молодым, но очень измученным. Две

глубокие морщины, как шрамы, лежали на щеках. Выражение губ было таким, будто человек

кого-то вполголоса звал.

– Вот и смерть погостила у нас, сударь, – сказал Матвей. – Профессор Эрве приказал

вырыть могилу около ограды, под старым тисом.

– Где Мэро? – спросил Ньюстэд.

– Он у себя. Он очень расстроен. Человек умер у него на руках.

Ньюстэд медлил идти к Мэро. Вошел Эрве.

– Ньюстэд, – сказал он и криво улыбнулся, – вот видите, жизнь впервые ворвалась в нашу

обитель, но и то под видом смерти.

– Не только, – ответил Ньюстэд. – Я привез из города маленькое существо. Оно нуждается

в помощи.

– Неужели мы еще кому-нибудь нужны? – спросил Эрве с искренним удивлением.

К.  Г.  Паустовский.  «Теплый хлеб (сборник)»

17

Мэро сидел в своей комнате за письменным столом. Он сжимал виски слабыми руками

– хотел сдержать слезы.

Стол был пуст. Он не написал за этим холодным лакированным столом ни одной строчки

любимому человеку, здесь он писал только вычисления и вежливые письма астрономам. Ни

любимых, ни любящих не было. Нет, они были когда-то, но Мэро забыл о них. Должно быть,

они давно уже умерли, как умер этот человек. «Нельзя забывать любящих, лучше их убить,

чем забыть», – говорила его мать, и Мэро теперь понял, что она была права.

Человек умер во время дежурства Мэро. Он почти не говорил. Он все время стонал и

один только раз окликнул Мэро.

– Отец, – сказал он, и Мэро вздрогнул от этого забытого слова, – возьмите в сумке письмо

и бумаги… Прочтите… Отправьте… Если приедет, вы расскажете… Я думаю только о ней,

бесполезно думать о другом… Совсем бесполезно…

Мэро нашел письмо и бумаги. Человек затих, потом начал бредить. В бреду он пел. Это

было очень страшно, и Мэро позвал Бодэна.

Когда Бодэн пришел, человек был уже мертв.

Письмо и бумаги Мэро забрал к себе и все никак не мог дочитать до конца, – множество

мыслей возникало после каждой прочитанной строчки.

Человека похоронили в сумерки. Все стояли молча, обнажив головы, пока садовник и

Ньюстэд засыпали могилу мокрым щебнем. На могиле поставили маленький деревянный столб

с дощечкой. На ней Бодэн написал:

жүктеу/скачать 0,89 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: