Теплый хлеб (сборник)

С большим трудом я достал карту Мещерского края. На ней была пометка: «Карта состав-

лена по старинным съемкам, произведенным до 1870 года». Карту эту мне пришлось исправ-

лять самому. Изменились русла рек. Там, где на карте были болота, кое-где уже шумел молодой

сосновый лес; на месте иных озер оказались трясины.

Но все же пользоваться этой картой было надежнее, чем заниматься расспросами мест-

ных жителей. С давних пор так уж повелось у нас на Руси, что никто столько не напутает, когда

объясняет дорогу, как местный житель, особенно если он человек разговорчивый.

– Ты, милый человек, – кричит местный житель, – других не слухай! Они тебе такого

наговорят, что ты жизни будешь не рад. Ты меня одного слухай, я эти места наскрозь знаю. Иди

до околицы, увидишь по левой руке избу-пятистенку, возьми от той избы на правую руку по

стежке через пески, дойдешь до Прорвы и вали, милый, край Прорвы, вали, не сумлевайся, до

самой до горелой ивы. От нее возьмешь чуть-чуть к лесу, мимо Музги, а за Музгой подавайся

круто к холмищу, а за холмищем дорога известная – через мшары до самого озера.

– А сколько километров?

– А кто его знает? Может, десять, а может, и все двадцать. Тут километры, милый, неме-

реные.

Я пытался следовать этим советам, но всегда или горелых ив оказывалось несколько, или

только на собственное чувство направления. Оно почти никогда меня не обманывало.

Туземцы всегда объясняли дорогу со страстью, с неистовым увлечением.

Меня это вначале забавляло, но как-то мне самому пришлось объяснять дорогу на озеро

Сегден поэту Симонову, и я поймал себя на том, что рассказывал ему о приметах этой запу-

танной дороги с такой же страстью, как и туземцы.

Каждый раз, когда объясняешь дорогу, будто снова проходишь по ней, по всем этим при-

вольным местам, по лесным проселкам, усеянным цветами бессмертника, и снова испытыва-

ешь легкость на душе. Эта легкость всегда приходит к нам, когда путь далек и нет на сердце

забот.