За Гусем-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это
был поезд времен Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У
паровоза было обидное прозвище: «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На
закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие
стояло вокруг задыхавшегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял
К. Г. Паустовский. «Теплый хлеб (сборник)»
24
Пассажиры с вещами сидели на площадках – вещи в вагон не влезали. Изредка в пути
с площадки на полотно начинали вылетать мешки, корзины, плотничьи пилы, а за вещами
выскакивал и их обладатель, нередко довольно древняя старуха. Неопытные пассажиры пуга-
лись, а опытные, скручивая «козьи ножки» и поплевывая, объясняли, что это самый удобный
способ высаживаться из поезда поближе к своей деревне.
Узкоколейка в Мещерских лесах – самая неторопливая железная дорога в Союзе.
Станции завалены смолистыми бревнами и пахнут свежей порубкой и дикими лесными
цветами.
На станции Пилево в вагон влез косматый дед. Он перекрестился в угол, где дребезжала
круглая чугунная печка, вздохнул и пожаловался в пространство:
– Чуть что, сейчас берут меня за бороду – езжай в город, подвязывай лапти. А того нет
в соображении, что, может, ихнее это дело копейки не стоит. Посылают меня до музею, где
советское правительство собирает карточки, прейскуранты, все такое прочее. Посылают с заяв-
лением.
– Чего брешешь?
– Ты гляди – вот!
Дед вытащил измятую бумажку, сдул с нее махру и показал бабе-соседке.
– Манька, прочти, – сказала баба девчонке, тершейся носом об окно.
Манька обтянула платье на исцарапанных коленках, подобрала ноги и начала читать
хриплым голосом:
– «Собчается, что в озере живут незнакомые птицы, громадного росту, полосатые, всего
три; неизвестно, откуль залетели, – надо бы взять живьем для музею, а потому присылайте
ловцов».
– Вот, – сказал дед горестно, – за каким делом теперь старикам кости ломают. А все
Лешка-комсомолец. Язва – страсть! Тьфу!
Дед плюнул. Баба вытерла круглый рот концом платка и вздохнула. Паровоз испуганно
посвистывал, леса гудели и справа и слева, бушуя, как озеро. Хозяйничал западный ветер.
Поезд с трудом прорывался через его сырые потоки и безнадежно опаздывал, отдуваясь на
пустых полустанках.
– Вот оно существование наше, – повторял дед. – Летошний год гоняли меня в музею,
сегодняшний год опять!
– Чего в летошний год нашли? – спросила баба.
– Торчак!
– Чегой-то?
– Торчак. Ну, кость древнюю. В болоте она валялась. Вроде олень. Роги – с этот вагон.
Прямо страсть. Копали его цельный месяц. Вконец измучился народ.
– На кой он сдался? – спросила баба.
– Ребят по ём будут учить.
Об этой находке в «Исследованиях и материалах областного музея» сообщалось следу-
ющее:
«Скелет уходил в глубь трясины, не давая опоры для копачей. Пришлось раздеться и
спуститься в трясину, что было крайне трудно из-за ледяной температуры родниковой воды.
Огромные рога, как и череп, были целы, но крайне непрочны вследствие полнейшей мацерации
(размачивания) костей. Кости разламывались прямо в руках, но по мере высыхания твердость
костей восстанавливалась».
Был найден скелет исполинского ископаемого ирландского оленя с размахом рогов в два
с половиной метра.
К. Г. Паустовский. «Теплый хлеб (сборник)»
25
С этой встречи с косматым дедом началось мое знакомство с Мещерой. Потом я услышал
много рассказов и о зубах мамонта, и о кладах, и о грибах величиной с человеческую голову.
Но этот первый рассказ в поезде запомнился мне особенно резко.
Достарыңызбен бөлісу: