Виноваты звезды

Питер ван Хутен через Лидевью Влигентхарт.
— Что?! — закричала я. — Да что это за жизнь такая?! Мама вбежала
в комнату:
— Что случилось?
— Ничего! — заверила я.
Обеспокоенная,  мама  опустилась  на  колени  проверить,  нормально  ли
Филипп  сжижает  кислород.  Я  представила,  как  сижу  в  залитом  солнцем
кафе  с  Питером  ван  Хутеном,  а  он  перегнулся  через  стол,  опираясь  на
локти,  и  тихо,  чтобы  никто  не  расслышал,  говорит,  что  сталось  с
персонажами,  о  которых  я  думаю  несколько  лет.  Он  написал,  что  ответит
только  лично,  и  пригласил  меня  в  Амстердам.  Я  объяснила  это  маме  и
сказала:
— Я должна поехать.
— Хейзел, я люблю тебя, я все для тебя сделаю, но у нас нет, просто
нет  денег  на  трансатлантические  перелеты  и  перевозку  оборудования.
Детка, это не…
—  Да,  —  оборвала  я  ее,  понимая,  что  глупо  было  даже  думать  о
поездке. — Забудь об этом.
Но мать выглядела взволнованной.
— Это правда для тебя важно? — спросила она, присаживаясь рядом и
положив руку мне на ногу.
—  Как  замечательно  было  бы  стать  единственным  человеком,  кроме
автора, знающим, что случилось дальше, — проговорила я.
— Да, это было бы потрясающе, — согласилась мать. — Я поговорю с
твоим отцом.
—  Не  надо,  —  сказала  я.  —  Не  трать  на  это  деньги.  Я  что-нибудь
придумаю.
Мне  вдруг  пришло  в  голову,  что  причина,  почему  у  родителей  нет
денег,  во  мне.  На  меня  ушли  все  семейные  сбережения  из-за  доплат  за
фаланксифор,  не  покрываемый  страховкой,  а  мать  не  может  пойти  на
работу,  потому  что  теперь  ее  профессия  —  круглосуточно  надо  мной
трястись. Еще только в долги их вогнать не хватало.
Я сказала маме, что хочу позвонить Огастусу. Мне хотелось, чтобы она
вышла из комнаты, потому что я не могла видеть ее опечаленное лицо «я не
могу исполнить мечту своей дочери».
Подражая  Огастусу  Уотерсу,  я  прочитала  ему  письмо  ван  Хутена
вместо приветствия.
— Вау, — сказал он.

—  Это  я  и  без  тебя  знаю,  —  отозвалась  я.  —  Как  я  в  Амстердам-то
попаду?
—  У  тебя  Желание  осталось?  —  спросил  он,  имея  в  виду  фонд
«Джини»,  который  занимается  тем,  что  исполняет  неизлечимо  больным
детям по одному желанию.
— Нет, — заверила я. — Я его использовала еще до Чуда.
— И что пожелала?
Я звучно вздохнула:
— Ну, мне тринадцать лет было…
— Только не Дисней! — взмолился Огастус.
Я промолчала.
— Ну не в Диснейленд же ты съездила?!
Я снова промолчала.
— Хейзел Грейс! — закричал он. — Не использовала же ты последнее
желание умирающего, чтобы смотаться в парк Диснея с родителями?!
— И в Эпкот-центр тоже, — пробормотала я.
— Боже мой, — сказал Огастус. — Поверить не могу, что влюбился в
девчонку с такими стандартными мечтами!
—  Мне  было  тринадцать,  —  повторила  я,  хотя  в  ушах  отдавалось
«влюбился-влюбился-влюбился».  Мне  это  польстило,  и  я  тут  же  сменила
тему: — Слушай, а что это ты не в школе?
— Смылся, чтобы побыть с Айзеком, но он спит, и я в коридоре делаю
геометрию.
— Как он там? — спросила я.
—  То  ли  он  еще  не  готов  осознать  всю  серьезность  своей
инвалидности,  то  ли  его  действительно  больше  волнует,  что  его  бросила
Моника, но ни о чем другом он не говорит.
— Да уж. Сколько ему еще быть в больнице?
—  Всего  несколько  дней.  Потом  курс  реабилитации,  но  ночевать  он
будет дома.
— Фигово, — сказала я.
— Так, я вижу его мать. Мне пора.
— Ладно, — сказала я.
—  Ладно,  —  отозвался  он.  Я  так  и  слышала  его  асимметричную
улыбку.
В субботу я с родителями поехала на фермерский рынок в Броуд-рипл.
День  был  солнечный,  для  Индианы  в  апреле  —  редкость,  и  все  на  рынке
ходили  в  рубашках  с  коротким  рукавом  и  футболках,  хотя  воздух  еще

толком не прогрелся. Мы, простаки и деревенщины из Индианы, всякий раз
встречаем лето с избыточным оптимизмом. Мы с мамой сели на скамейку
напротив  мужчины  в  рабочем  халате,  варившего  суп  из  гусятины;  ему
приходилось объяснять каждому проходящему, что гуси его собственные и
гусиный суп гусями не пахнет.
У меня зазвонил мобильный.
— Кто это? — спросила мама, хотя я еще не успела посмотреть.
— Не знаю, — сказала я. Впрочем, это был Гас.
— Ты сейчас дома? — поинтересовался он.
— М-м, нет, — ответила я.
— Вопрос был каверзный. Я знаю ответ, я сейчас у вашего дома.
— Оу! Хм. Ну, мы уже едем.
— Отлично. До встречи.
Огастус  Уотерс  сидел  на  крыльце  с  букетом  ярко-оранжевых
тюльпанов,  которые  только  начали  зацветать.  Сегодня  он  явился  в
джемпере  «Индиана  Пейсерс»  и  флисовой  куртке.  Выбор  гардероба
показался  мне  совершенно  неожиданным,  хотя  Огастусу  все  очень  шло.
Оттолкнувшись, он встал и протянул мне тюльпаны со словами:
— На пикник поехать хочешь?
Я кивнула, взяв тюльпаны.
Папа вышел из-за моей спины и пожал Гасу руку.
— У тебя на фуфайке Рик Смитс? — спросил он.
— Да.
— Боже, как я любил этого парня! — воскликнул папа, и они с Гасом
тут  же  затеяли  беседу  о  баскетболе,  которую  я  поддержать  не  могла  (и  не
хотела), поэтому понесла тюльпаны в дом.
— Хочешь, я поставлю их в вазу? — спросила мама, широко улыбаясь.
— Нет-нет, все нормально, — ответила я.
Если  поставить  тюльпаны  в  вазу  в  гостиной,  они  будут  общими
цветами. А я хотела, чтобы они были только мои.
Я  пошла  к  себе  в  комнату,  но  переодеваться  не  стала.  Я  причесалась,
почистила  зубы,  тронула  губы  блеском  и  едва  коснулась  кожи  крышечкой
от духов. Я не сводила глаз с тюльпанов. Они были агрессивно-оранжевые,
почти  что  слишком  оранжевыми,  чтобы  быть  красивыми.  У  меня  не  было
ни  вазы,  ни  банки,  поэтому  я  вынула  зубную  щетку  из  стаканчика,
наполовину наполнила его водой и оставила цветы в ванной.
Снова  выйдя  в  свою  комнату,  я  услышала  голоса  и  посидела  немного
на краешке кровати, слушая разговор через полую дверь.

жүктеу/скачать 1,17 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: