Ну, бежит человек с факелом, бежит, и когда уже падает от
усталости, его
факел на лету подхватывает другой и снова бежит
…»[18,
с.147]. Он и сам был «гонцом с факелом», добавляет Э.Мороз.
В «Факеле» об одном из своих героев Домбровский написал:
«Он был
настоящим художником, и все, что его интересовало, жгло, будоражило, все
это далеко выходило за пределы времени и бедного, скудного пространства,
отпущенного ему временем. И это…самое лучшее, что можно и сегодня и в
веки веков сказать о художнике».
И еще в одном месте «Факела» читаем: «
Самое главное для художника –
почувствовать, что он не один, или хотя бы, что ему уже недолго быть
одному…»
Главным впечатлением от Домбровского было впечатление огромного,
свободного во всех своих проявлениях, легко и радостно, празднично
работающего ума, что отмечали многие казахстанские писатели, бывшие
близко знакомы с ним. Так, И.Щеголихин назвал его «человек-фейерверк» и
подарил ему свою книгу с этим автографом. А для П.Косенко это был «человек
трагедии, причем трагедии шекспировской, с резкими переходами от ужасного
и патетического к комическому, буффонному, с предельным напряжением ума
и страсти. И с великим, очищающим жизнеутверждением».
«Везде – искусство и везде – правда»,- не уставал повторять Домбровский,
претворяя этот принцип и в жизни, и в своем творчестве. Об этом же
87
свидетельствуют по-товарищески относившиеся к нему Сабит Муканов, Зеин
Шашкин, Тахави Ахтанов, Абылхан Кастеев…
Российский литературовед, известный пушкинист В.Непомнящий в своем
эссе о Ю.Домбровском «Homo liber” (Человек свободы) писал: «Он ведь и
прозу свою так пишет – словно и не создает, а именно рассказывает, как было
дело. И тут же поясняет все необходимое, чтобы его верно поняли, не играя с
читателем ни в какие художественные игры. И добивался ощущения, что это
все как бы вовсе и не художественная проза, а подлинная бытность, чуть ли не
документальная».
Творческая интуиция писателя, основанная на тщательном изучении
материалов, помогла ему талантливо воссоздать атмосферу далекой эпохи
времен Шекспира. Даже говоря о страшных, невероятных по трагическому
напряжению испытаниях, он не угнетал и не обессиливал душу читателя, а,
напротив, утверждал жизнь и любовь к ней, несмотря на его глубокую
ненависть к любому насилию и угнетению.
В этом же убежден еще один современный исследователь, известный поэт и
режиссер Дмитрий Быков, назвавший Домбровского своим «идеалом писателя
и человека, наряду с тремя-четырьмя другими авторами» [19, с. 6].
Художники – неотъемлемая часть мира Домбровского, обладавшего, как
было выяснено нами ранее, разумом исследователя, а натурой – художника.
Писатель знал и замечательно чувствовал живопись, отсюда – столь
выразительные зарисовки неповторимых улиц и пейзажей старого Верного, его
строений,
знаменитого
Святовознесенского
Кафедрального
собора,
спроектированного и выстроенного с непосредственным участием архитектора
Андрея Зенкова, отрогов Тянь-Шанского хребта, оберегающих Алма-Ату от
сильных буранов: «
Отроги Тянь-Шанского хребта… Кажется, что два
мощных сизых крыла распахнулись над городом – держат его в воздухе и не
дают упасть. Но в то далекое утро сизыми эти крылья казались мне только
снизу – там, где залегали гремучие горные боры,- вершины же их были нежно-
розовыми. Кто был на Каспии, тот знает: вот так на заре горят чайки, когда
они пролетают над водой».
Мотив удивления и восторга реализуется также в сюжете о горах.
Домбровский при их описании пользуется всеми выразительными средствами
речи и создает поэтический образ, близкий к мифологическому. У читателя,
знакомого с восточной литературой, возникает ассоциация с чудесным
городом, построенным легендарным Сиявушем высоко в горах: ладони
богатыря не давали Сиявушграду упасть на землю.
В описании пейзажа писатель близок импрессионистам, если обратить
внимание на цветовой спектр его зарисовок: синий фон гор, нежно-розовые
вершины, серебро и чернь тополей и др. Герой Домбровского в первое же утро
пребывания в Алма-Ате улавливает еще одну существенную особенность
города: «…нигде в мире…дикая природа не подходит так близко к большому
городу, как в Алма-Ате».
Алма-Ата стала для него и наказанием, и спасением. Здесь он дружил с
режиссером Штейном и писателем Ановым, почитал Ауэзова и А.Никольскую,
88
был близок с Аймановым, постигал творчество С.Калмыкова, был не разлей
вода с И. Шуховым и П. Косенко, жил одним дыханием с М. Симашко и
Ю.Гертом, писал о живописцах Хлудове, Кастееве. Домбровский сумел воспеть
архитектурное великолепие зенковских строений старого города и тех
удивительных, духовно наполненных людей, что жили здесь.
Если существует наряду с «московским», «петербургским» текстом и текст
«алмаатинский», то Домбровскому принадлежат в нем самые яркие страницы.
Вот, например, описание главной достопримечательности и украшения Алма-
Аты – поразительного «зенковского» собора: «
А внутри собор огромен. Его
своды распахнуты, как шатер: под ними масса южного солнца, света и тепла,
оно льется прямо из окон в куполе на каменные плиты пола, и когда
разоблестится ясный солнечный день, белый купол кажется летящим ввысь, а
стены как бы парят в белом и голубом тумане. И вообще в этом лучшем
творении Зенкова стоько простора, света и свободы, что кажется, будто
какая-то часть земного круга покрыта куполом. Это очень южный храм, в
нем все рассчитано на свет и солнце».
Чтобы лучше понять, как Ю.Домбровский в своих произведениях о
выдающихся мастерах слова стремился «смоделировать» художественное
сознание гения, обратимся к анализу художественного дискурса новеллы
«Смерть лорда Байрона». Что сближает ее на первый взгляд с новеллами
Домбровского о Шекспире? На самый первый взгляд, все то же пристальное
внимание к воссозданию деталей материального мира, занимающего
значительное место в нарративе писателя.
Как правило, материальный мир произведений Домбровского вполне
осязаем, отличается неповторимым сплетением звуков, цветовых и световых
образов. Так, в новелле о Байроне необычайно яркими красками переданы
условия батального действия, само описание боя: «
Турецкая крепость стояла
на
высокой горе… Развевались пестрые, как южные птицы, флаги,
поднимались к небу подобные пальмам вершины минаретов, переливались
перламутровой раковиной узорные купола…два всадника, ехавшие впереди,
вспрыгнули с коней и сейчас же по всей линии огня раздались сухие, короткие
выстрелы, как будто кто-то брал и разрывал один за другим куски
полотна…Еще одно ядро упало в середину полка. Раскалываясь, оно расцвело,
как огненная орхидея
[18, с. 93].
В подобных описаниях также воплощена специфика художественного
дискурса Домбровского, того типа художественного мышления, в котором все,
даже традиционно рассматриваемое как внеэстетическое, становится объектом
пристального внимания художника, содержит в себе априори какое-то самое
главное знание о мире, о его сущности.
Как выясняется далее из текста, картина атаки запечатлена в сознании
заглавного героя, умирающего Байрона. В организации повествования, как и в
новеллах о Шекспире, наблюдается отделение точки зрения героя от
«всеведающего» автора
: «Тогда он выхватил шпагу и бросился, крича: «Вперед!
Не робеть! Берите пример с меня…» И войско побежало за ним. Это был
последний бред. Очнувшись, он сейчас же понял, что умирает»[20, с.99 ].
89
С давних пор существуют два полярных, взаимоисключающих взгляда на
поэзию и искусство вообще. Один из них принадлежит выдающемуся поэту-
символисту, одному из признанных основоположников и теоретиков данного
направления, В.Брюсову: «Быть может, все в жизни лишь средство для ярко-
певучих стихов».
Другой, противоположный взгляд, принадлежит В.Маяковскому и связан с
утилитарным представлением о поэзии и ее назначении: «Нам слово нужно для
жизни. Мы не признаем бесполезного искусства».
Что касается Ю.О.Домбровского, для него подобное противопоставление
было абсолютно неприемлемым. Он безумно любил и поклонялся Искусству не
только в лице мастеров слова, но и мастеров кисти (очерк об Абылхане
Кастееве в «Факеле», достопримечательность Алма-Аты – художник от Бога
Сергей Калмыков в «Факультете ненужных вещей» и др.).
Поэзия, искусство в целом были для него не копией, не «отражением»
жизни, а ее пересозданием, и в то же время – органической частью жизни,
другой действительностью, не менее реальной, чем первая. Интересно, что
известный российский писатель современности, критик и режиссер Д.Быков,
отнеся Ю.Домбровского к числу самых сильных прозаиков ХХ века,
умышленно переименовывает его роман в «Факультет
Достарыңызбен бөлісу: |