Б. У. Джолдасбекова, Н. К. Сарсекеева
жүктеу/скачать 1,2 Mb. Pdf көрінісі
|
treatise15377
| необычайным городом, столь не похожим ни на один
из городов в мире» [22, с.6]. Мотив «необычайного» в интерпретации Домбровского, с одной стороны, вызывает ассоциации с традицией изображения города, в частности, Петербурга, в русской литературе. Петербург Пушкина, Гоголя и Достоевского тоже полон «необычайного»: писатели подчеркивают мифологическую сущность города, находят в нем все необходимые атрибуты чуда. Петербург возникает «вдруг», как по волшебству, он - своего рода вызов природе, поэтому в нем постоянно присутствует нечто трагическое, что подчеркивается введением в повествование инфернальных сил. Другие мотивы, создающие образ города, связаны с фантастичностью, «странностью», «фантасмагоричностью». Город превращается в пространство иллюзии и обмана, в котором герои чувствуют себя неуютно и обреченно, становится эпицентром непонятных событий, неразрешимых конфликтов. Домбровский, в силу своей приверженности к классической русской литературе, не мог не использовать эти возможности изображения города. Но, с другой стороны, Алма-Ата в его восприятии – особый город, который его «удивил». Мотив «открытия» нового города реализуется через прием контраста, сопоставления московской и алматинской природы: «Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погодку». Герой вспоминает дождичек, мокрые московские бульвары, «только- только начинавшие набухать <…> бурые податливые почки», красные прутики расцветшей вербы. Мотив расставания с родным городом носит ностальгический характер, чувствуется внутренняя, невысказанная боль героя. Контрастно восприятие им южной природы: « А здесь я сразу очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще цвести не положено – развалившиеся заплоты (трава била прямо из них), стены домов, крыши, лужи под желтой ряской, тротуары и мостовые». Мотив удивления становится ведущим в повествовании: герой воспринимает окружающее как «море садов» и цветов: «… И все это одинаково захлестнуто, погружено до крыш в сады. Сады везде ». Слияние природы и города подчеркнуто целым рядом деталей: рядом с садовыми цветами – тюльпаны, маки и «тот необыкновенный цветок <…>, который алмаатинцы приносят из-под ледников …». Природа в видении впервые увидевшего город героя антропоморфна, действенна, поэтому «… вдруг выбежала навстречу целая семья высоких, тонких, гибко изогнутых деревьев», акаций, которых он сравнивает с восточными танцовщицами: «… И они в самом деле всем – лакированными багровыми иглами, перламутровыми сережками (точь-в-точь свадебные 101 покрывала), этой необычной гибкостью напоминали танцующих девушек». Запах акаций также одушевлен, герою кажется, что этот сладкий, пряный запах « так тяжел, что не плыл, а стоял в воздухе ». Первое восприятие города как сада становится лейтмотивом всего сюжетного повествования. Домбровский создает гимн алма-атинскому тополю, который « и есть в городе самое главное. Без них ни рассказать об Алма-Ате, ни подумать о ней невозможно». В русской поэзии тополь, как известно – знаковая фигура природы, символ вознесения к небу. Интересна интерпретация его у А. Фета, В. Хлебникова, которые подчеркивают его устремленность в высь, оторванность от земного, близость к богу. Б. Пастернак отмечал его «княжескую, королевскую осанку» и горьковатое благоухание. Нам представляется, что Домбровский, изображая зрелищно-пластическую стройность тополя, его рыцарственную осанку, не мог не учитывать особую философскую функцию этого дерева, ставшего символом города: « Алма-атинский тополь – замечательное дерево. Он высок, прям и всегда почти совершенно неподвижен. Когда налетает буран, другие деревья, гудя, гнутся в дугу, а он едва-едва помахивает вершиной. Не дерево, а колоссальная триумфальная колонна на площади (не забудьте, каждому из этих великанов по доброй сотне лет)». На фоне живой, величественной, чисто восточной природы дан облик реального города 1933-го года: «хаты, хатки, странные саманные постройки<…>,…крепкий, как орех, русская изба…, длинная турксибская постройка на целый квартал – масса окон, террас, дверей, лестниц… Глина, тростник. Ни бутового камня, ни кирпича». И на фоне этой серости, открытой будничности возникает нечто необычное, названное героем «чудом». Мотив чуда в восприятии города – традиционный в русской литературе. Вспомним Петербург Пушкина, созданный им в «Медном всаднике»: город представлен поэтом как создание рук человеческих, как чудо творенья, возникшее по его хотению и желанию из хаоса. Благодаря ему свершилось чудо, и «…юный град,…краса и диво, вознесся пышно, горделиво». В романе Ю. Домбровского чудо связано с «совершенно иным городом», где «улицы… широкие, мощеные, дома многоэтажные, изукрашенные сверху донизу». Герой отмечает все необычное и обычное для восточного города: Здание, растянувшееся на несколько кварталов, вызывает ассоциации с пассажем, «Деловым двором» или «Славянским базаром». Чудесным кажется ему «настоящий дворец Шехерезады», который он видел только на коробках папирос. Все эти детали, рисующие город во всех его ипостасях, подготавливают героя для встречи с собором. Ведущими в этом сюжетном эпизоде становятся мотивы встречи и узнавания. Герой «увидел что-то совершенно неожиданное». Чудо заключалось в том, что « он висел над всем городом. Высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами. С гофрированным железом крыш. С колокольней, лестницей – целой системой лестниц, переходов, галерей. Настоящий храм Василия Блаженного, только 102 построенный заново пятьдесят лет тому назад уездным архитектором» [22, с.9]. Герой, а вместе с ним и автор, подчеркивают какую-то сказочную невесомость («висел») и экзотичность этого творения одного человека – Андрея Павловича Зенкова. Неслучайно сопоставление его с московским храмом (мотив «вечной» красоты) и то обстоятельство, что первым утренним гидом Зыбина, прибывшего из Москвы, является старик-казах, сторож при соборе, со знанием дела рассказывающий гостю о достопримечательностях Алма-Аты и о его главном строителе. Домбровский намеренно прерывает сюжетное действие и в довольно пространном отступлении лирико-публицистического и научно- популярного характера дает очень интересные, по крупицам собранные в архивах за двадцать лет пребывания в Казахстане, ценные сведения об архитекторе Зенкове и его творениях, в первую очередь, о его Кафедральном соборе. В повествовании появляется мотив города Верного как края света и города на вулкане, необходимый для того, чтобы подчеркнуть грандиозность замыслов архитектора, верящего в возможность появления в Алма-Ате конструкций «…грандиозных по высоте до 30-40 этажей…» [22, с.13]. Домбровский создает образ прекрасного человека, который «разительно напоминает лейтенанта Шмидта». В своем герое он также выделяет стремление к красоте: «… он любил красивые вещи. Вернее, не красивые, а изукрашенные. В музее хранится его портсигар из уральского камня. На нем не осталось живого места. Он весь в вензелях, образках, разноцветных жгуче-синих и розовых эмалях с картинками и видами » [22, с.15]. В таком чудесном, экзотическом городе, наполненном солнцем, светом, простором, может существовать герой Домбровского, для которого спасительными, очищающими местами являются парк, кафедральный собор, тополя, воздух Алма-Аты. Но предостережением служить наличие в нем источника страха – здания НКВД, где протекает другая жизнь. Герой, побывав в нем, начинает осознавать, что и его город начинает превращаться в место, откуда без контроля НКВД уехать нельзя. Спасение он находит в уходе в горы, в пространство простора – в противоположность тому пространству, которое может замкнуться. Но город остается городом, потому что в нем есть бескорыстно любящие жизнь люди, как хранитель древностей Зыбин и алма-атинский художник Сергей Иванович Калмыков. Неслучайно в финале романа после своего «сказочного» освобождения Зыбин встречается именно с ним, торопливо рисующим «чудо»: «Выхватывал из воздуха то одно, то другое и бросал все это на картон. У него было сосредоточенное лицо и строгие брови. Он очень торопился <…>. И хотя в основном все было готово, но все-таки он чувствовал, что чего-то недостает» [22, с.505-506]. На картину Калмыкова, «Гения 1-го ранга Земли и всей Вселенной», на «чудо», созданное им при помощи простых горожан, попали и Зыбин, и выгнанный следователь, и «Овод», осведомитель, в котором нуждаются все 103 времена. Калмыков «адресует» свою картину Вечности, «мудрым марсианам», которые непременно воспримут « такое яркое, ни на что не похожее чудо » как «фантазию», созданную в Алма-Ате, самом «чудесном» городе мира. жүктеу/скачать 1,2 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|