молоденькая красивая женщина, почти девушка, в
белом халате, похожая на левитановскую осеннюю березку».
Второй раз ее недобрым словом поминает Нейман в связи с письмом,
переданным Р.Л. Штерну ее мужем, референтом наркома. Отношение к
содержанию письма и Тамары Долидзе, читающей специально оставленное
Штерном распечатанным письмо, и ее дяди Неймана резко негативное. Тамара
говорит о нем «…тоном, не то насмешливым, не то презрительным», Нейман
обзывает автора письма «сумасшедшей дурой», «березкой», «Ботичелли»,
«психопаткой».
«
Левитановская березка»,
по профессии врач-гематолог, предлагает
использовать в благих целях «метод переливания трупной крови», назвав его
блестящим завоеванием советской медицины 1932-37-ых годов. «Работники
медицинской части управления, учитывая обстановку и легкость получения
свежей трупной крови», вносят «рационализаторское предложение». Даже они,
оба работники судебной системы, не могут принять его.
В третий раз эта женщина-«рационализатор» появляется в тюремной
камере зека Зыбина, сопротивляющегося системе всеми дозволенными и
недозволенными способами. Он объявил голодовку и ждал конца: «Пришли за
ним на следующее утро. Два надзирателя осторожно подхватили его под руки и
повели. Тут в коридоре на секунду сознание возвратилось к нему, и он спросил:
«Это в тот конец?» «В тот, в тот», ответили ему, и он успокоился и кивнул
головой. Все шло как надо. Сейчас появится и молодой красивый врач.
98
Но его привели не в тот конец, где стреляют, а в большую, светлую
комнату». Она пришла к нему в виде «белого видения», «ее лицо, такое ясное и
чистое, что казалось, оно испускает сияние». Она для него стала символом
спасения, мысленно он называет ее «березкой». Между ними возник разговор,
понятный ей, автору и читателю. Для Зыбина же его чудовищный смысл
остался неузнанным.
«Однажды она предложила ему сделать переливание. Он спросил, что
это даст.
- Ну как же, - удивилась она. – Да все это даст. – И глаза ее страшно
поголубели, словно она говорила о своем самом дорогом. – Ведь Кровь, - она
произнесла это слово с большой буквы, - Кровь! Река жизни. Когда она
иссякнет, то и жизнь прекращается. Если бы у нас под руками всегда был
достаточный запас доброкачественной свежей крови всех групп…».
Этот диалог знаменателен, необходим для характеристики не только этой
героини, но и всех, кто служит новой власти. Зыбин в силу своей позиции не
видит порочного и страшного в словах врачихи, мечтающей о налаженном
выпуске свежей крови только что казненных заключенных. Он воспринимает
ее как «солнечного зайчика», сравнивает с святым доктором Гаазом, жалеет ее,
считая, что «она делится своей кровью с заключенными». Тайна «березки»
осталась нераскрытой.
Но Домбровский-повествователь довел эту сюжетную линию до логичес-
кого конца, показав истинную сущность «великих задач» ученого, серьезно
разрабатывающей «научную» тему переливания больным крови расстрелянных.
Образ «березки» возникает в романе Домбровского на скрещении разных
взглядов: ее мужа – тоже медика, восхищенного научным талантом жены,
ничего не ведающего зека Зыбина, который пленен красотой, скромностью и
чистотой тюремного врача, всезнающих Штерна и Неймана. Даже и они не
могут скрыть гадливого отношения к «рацпредложению» пользоваться для
переливания не донорской, а «свежей трупной кровью», «учитывая…легкость
ее получения». Но Домбровский не судит героиню и не «прощает» ее. Он дает
возможность самим героям покаяться.
Идея покаяния, ставшая главной в литературе второй половины ХХ века,
реализуется в романе Домбровского в осознании степени падения, в понимании
каждым предателем мотивов своего предательства. По мнению писателя,
«измерить рок XX века» можно лишь мерой – не коллективной вины и
ответственности, за которой может укрыться и палач, и тайный доносчик, - а
всеобщего греха.
Спасением от этой всеобщей напасти может служить город. Таковую
функцию в романах Домбровского исполняет Алма-Ата. Образ города в
художественном произведении является одним из значимых элементов
композиции текста, выполняет символико-идеологическую и ценностную
функции, определяя своеобразие отношения героя со средой. Город
рассматривается писателями как модель Вселенной, его организация отражает
структуру мира в целом.
99
Такой тип художественного пространства воплощен в образах
Петербурга и Москвы, созданных А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым;
Петербурга и Москвы, Парижа и Рима, Миргорода, N и NN в произведениях
Н.В. Гоголя; вымышленного города-символа, созданного фантазией М.Е.
Салтыкова-Щедрина; Окуров М. Горького и город Градов (как бы город в
квадрате) А. Платонова и т.д.
В литературоведении специальных исследований о городе как
художественном
пространстве
сравнительно
немного.
В
основном
исследователи рассматривают эту проблему в связи с выяснением его роли в
формировании поэтической манеры, стиля художника. При этом основным
объектом внимания, в силу своей политической культурной значимости,
становятся две столицы – Петербург и Москва, ибо именно там
культивировались духовные и художественные традиции эпохи. Петербург, в
силу своего особого геополитического статуса, активно перерабатывал
европейские идеи в свете русских традиций. Это придавало ему, по сравнению
с патриархальной Москвой, более действенный, активный характер, вносило в
ритм
петербургской
жизни
особую
напряженность,
обостренную
психологическую драматичность, фантасмагоричность.
Такую «многослойную» интерпретацию города можно обнаружить в
трудах В.Г. Белинского [«Петербург и Москва»], В.Я. Брюсова [«Медный
Всадник», «Некрасов как поэт города»], Н.П. Анциферова [«Душа Петербурга»,
«Петербург Достоевского», «Быль и миф Петербурга»], Ю.М. Лотмана
[«Символика Петербурга и проблемы семиотики города»], В.Н. Топорова
[«Петербург и петербургский текст русской литературы»] и т.п.
В истории мировой цивилизации город воспринимается как «вторая
природа», создаваемая человеком, как мир, данный нам в ощущениях. Он
возникает из взаимодействия между людьми в сжатом пространстве как поле
человеческих взаимоотношений, поэтому он стал одним из «вечных»
художественных образов в искусстве и литературе. О. Шпенглер в «Закате
Европы» писал, что «всемирная история есть история города», то есть город
обладает ментальной силой, способной формировать сознание людей и
придавать определенный характер возникшей в нем культуре.
В русской литературе разработана универсальная система поэтических
средств и приемов, позволяющих представить образ города (больше на примере
Петербурга) как города триумфа цивилизации и в то же время как место для
«необычайного»,
фальшивых
идеалов,
галлюцинаций,
обманов.
Урбанистическая тема развивается на основе фольклорных, эсхатологических и
библейских сюжетов.
В казахстанской литературе, как в казахской, так и русской, образ города
и в особенности столиц - Алма-Аты и новой Астаны – пока не занял должного
места в художественной эпической прозе. Наиболее значительными являются
два обращения к этой теме: романы Юрия Осиповича Домбровского,
создавшего в них облик «необычайного города» Алма-Аты 1930-х годов, и
дилогия Дмитрия Снегина «В городе Верном», где показан жизнь и быт
старого города, больше известного как крепость Верный.
100
Исследователи творчества Ю. Домбровского утверждают, что Алма-Ата в
жизни писателя сыграла достаточно большую роль. Этот город в его
произведениях предстает как «неслучайное пространство». Сюжет романа
«Хранитель древностей» начинается с прибытия героя в этот город и
завершается его мыслью о том, что «…и хорошо бы сегодня <…> выбраться в
горы» [22, с.230]. Основное действие происходит в Алма-Ате, который назван
героем-повествователем «
Достарыңызбен бөлісу: |