Возвращение в «Ласточку» у него в багажнике действительно лежала лопата. А почему бы и нет, ведь держать её там

Продолжая готовиться к поступлению в консерваторию, Юрка учил старое и новое, стал сочинять
своё. Вдохновлённый памятью о «Ласточке», он написал грустную мелодию и отправил Володе ноты
с пометкой: «Это про недострой. Помнишь?» Волнуясь до дрожи в руках, ждал, что тот скажет. К
его радости, ответ пришёл быстро:
«У меня получилось попросить одногруппницу наиграть твою мелодию на пианино. Юра, мне очень
понравилось! Пожалуйста, сочиняй ещё! Напиши про иву, про наш театр, про занавес. Ну или о чём
хочешь, главное — пиши!
У моего знакомого есть японский магнитофон, я возьму его на денёк, а одногруппницу попрошу
сыграть ещё раз и запишу, как она играет. Вот будет здорово слушать и переслушивать твою
мелодию, когда захочется! Вспоминать о „Ласточке“ и, конечно, о тебе».
В 1988 году в стране начали открыто говорить про гомосексуализм. Юрка узнал новое определение
— «голубой». В газетах наперебой принялись писать о великих деятелях мировой культуры «кто
ещё тоже». О гомосексуалистах в народе говорили с презрением, шутили и издевались. Но Юрка не
ассоциировал себя с этими людьми, для него всё оставалось по-прежнему: он любит, его вроде бы
тоже любят — и точка. А вот Володя начал сходить с ума:
«У тебя есть девушка? Юра, заведи девушку», — советовал он то ли игриво, то ли всерьёз —
распознать это Юрка не смог. Но уже в следующем письме совет превратился в требование, которое
стало повторяться из раза в раз, запрыгало косым почерком с узкими «з», «д» и «у» из письма в
письмо.
«Ты просишь об этом так, будто девушка — это какой-то домашний зверёк, — отшучивался Юрка, а
потом добавлял серьёзно: — Видишь, как много среди „этих“ хороших людей. Да что там хороших —
великих!»
Но Володя не успокаивался. А последней каплей для него стало сообщение по телевизору про
массовое заражение СПИДом в Элисте.
«Юра, ты знаешь про СПИД? Есть такая болезнь на Западе, она смертельная, ей болеют
проститутки, бомжи и „эти“. Они умирают в страшных мучениях очень-очень долго! — писал
Володя, продавливая бумагу так, что в некоторых местах просвечивали крохотные дырочки. —
Природа изобрела неизлечимую болезнь, чтобы истреблять таких, как я! Значит, мне надо к врачу,
пока не поздно, иначе я заболею ещё и ей! А сколько тогда вреда причиню! Ты ведь слышал о том,
что случилось в Элисте? В больнице проглядели больного СПИДом и заразили нестерильным
шприцом пятерых взрослых и двадцать семь детей! Юра, а ведь тот больной был таким же, как я,
иначе откуда у него взяться СПИДу?»
Юрка ответил Володе, что у него просто приступ паники, что ему надо успокоиться и прекратить
брать на себя ответственность за все беды мира. Что эта болезнь не возникает просто так, Володя и
сам об этом прекрасно знает. Что это вирус, а вирус убивает, не выбирая жертв, вирус
неодушевлённый, ему всё равно. Но Володя стоял на своём. Страх заболеть стал до того сильным,
что, казалось, впечатался в его сознание и стал ассоциироваться с его «болезнью»:
«Во всём виновато это, мне надо идти к врачу. А тебе давно пора подружиться с девушкой. А то
вдруг…»
Юрка проигнорировал вопрос про дружбу и про «вдруг». Он понимал, что одними письмами не
сможет его успокоить, им нужно увидеться или хотя бы поговорить. Раз за разом умоляя Володю о
том, чтобы он нашёл человека с телефоном, которому можно было бы позвонить из автомата, Юрка
получал отказ.
Уставший от Володиной паники, он и не думал беспокоиться о себе. От каждой строки полученных
писем сквозило отчаянием, и, пусть Юрка понимал, что это временно, что Володя непременно
успокоится, его страх давил камнем на сердце. Он всё бы сделал, лишь бы Володе стало хоть
чуточку легче. Всё бы ему простил и понял, кроме одного — «лечения».
Иногда и Юрка поддавался Володиной панике, и тогда он хватал фотографию из театра и подолгу
смотрел на них с Володей: усталых, измученных, невыспавшихся, но улыбающихся, потому что
вместе, потому что рядом.
От одного лишь предположения, что на пианино будет пусто, у Юрки в груди начинало противно
ныть. Это была настоящая хрупкая, чёрно-белая драгоценность, самая дорогая вещь на свете. Глядя
на неё, вспоминая прошлое и воображая их с Володей будущую встречу, Юрка успокаивался. Тогда
им тоже не было спокойно и легко, они тоже многого боялись, но всё-таки были вместе и были
счастливы. А раз были тогда, то это значит, что счастливы ещё будут!
С тоской и отвратительным чувством беспомощности перед Володиным страхом Юрка понял, что
всё-таки вынужден отдать лучшее на свете успокоительное средство ему. Надеясь, что, когда

Володя увидит их вместе и вспомнит, то хотя бы чуть-чуть успокоится, Юрка вынул фотографию из
рамки и скрепя сердце отправил ему. Фото он никак не прокомментировал, продолжая писать об
одном и том же на разные лады:
«По телевизору сообщают, что СПИД передаётся через кровь. А отец говорит, что, чтобы не
заразиться, нужно не допускать порезов и не соприкасаться с чужими порезами, то есть с кровью.
И пользоваться только своими шприцами, а на операции носить свои скальпели. Мама говорит, что
нельзя подстригать в парикмахерской ногти чужими ножницами. Но ведь ты же ничего из этого не
делаешь? Нет! Значит, всё хорошо, не нужно никуда идти. Так что выпей успокоительного и поспи
подольше».
Юрка хотел спросить Володю про секс. Занимался ли Володя им с кем-то и, если да, пользовался ли
презервативами? Но писать такое постеснялся. И вместо вопросов отправил ему несколько
буклетов, которые принёс из больницы отец. На каждом из них огромными буквами было написано:
«СПИД передаётся половым путём».
Вдобавок ко всему Юрку мучил информационный голод: «Если причиной заражения в Элисте был
действительно кто-то из „этих“, то что с ним сделали? СПИД неизлечим, это ясно, но стали ли его
лечить не от СПИДа, а от „болезни“ вообще? И если да, то как? И что это такое на самом деле?»
Спрашивать Володю было бессмысленно, но, чтобы хоть как-то утолить этот голод, Юрка пошёл на
крайнюю меру — спросил обо всём у отца.
— Это психическое отклонение, — сухо ответил тот, закрыв лицо разворотом газеты.
— Врождённое или приобретённое? — потребовал подробностей Юрка.
— Не знаю.
— Но ты же врач и общаешься с врачами!
— Я — хирург. — Отец вдруг опустил газету и уставился на Юрку строгим, врачебно-ищущим
взглядом: — А тебе это вообще зачем?
Юрка натужно вздохнул и уставился в пол. Сказать о Володе эту правду значило предать его. А что
касается его самого — нет, Юрка ещё не мог принять себя таким и тем более не был готов
признаться родителям.
— Просто интересно, — хмыкнул он. — А что? Смотри, сколько их вокруг! — он кивнул на радио, из
которого звучала песня эпатажника Леонтьева.
Лицо отца исказила очень похожая на Юркину ухмылка. Он снова скрылся за газетой и
пробормотал:
— В любом случае это ненормально и от таких людей лучше держаться подальше. Они могут
надавить на психику и сбить тебя с правильного пути.
— А как это лечат?
Отец снова выглянул из-за листа и нахмурился — его явно раздражала эта тема. И Юрка понимал —
вкупе с тем, что таким интересуется не кто-нибудь, а его собственный сын, это выведет отца из
себя.
— Юра, я — хирург! — впервые за последний месяц отец повысил голос. — Раньше лечили в
спецлечебницах, но как именно — я не знаю. Что с этим делают сейчас и делают ли вообще что-
нибудь, тем более непонятно. Всё перевернулось с ног на голову — голубых надо изолировать от
нормальных людей, а они на эстраде выступают. Вон, этого Леонтьева видел?
Это был риторический вопрос. Юрка, всё такой же голодный до информации, а после разговора
будто бы грязный, ушёл от отца ни с чем. По радио заканчивалась песня ненавидимого отцом
Леонтьева про Афганистан. Уже неактуальная: война в Афганистане прекратилась, войска СССР
были выведены весной.
Заражение СПИДом в Элисте вызвало настоящую истерию, заставив народ на время забыть о том,
что творилось в стране. Дефицит продуктов питания усиливался. Углы кухни Коневых были
заставлены коробками рыбных консервов, закупленных впрок. Мама делала соленья и варенья из
всего, что только росло у бабушки в огороде, и действовала на нервы, постоянно пересказывая
слухи, что зарплату скоро им будут выплачивать продукцией завода — подшипниками. Отец
приобрёл неприятную привычку читать за столом уголовные хроники. Скрывшись за газетой,
говорил очень мало, всё чаще молча курил ставшие дефицитными сигареты. Курить Юрка бросил,
но тоже читал про постоянные перестрелки, поджоги и пытки утюгами. А когда слово «рэкет» стало

общеупотребительным и начали создаваться кооперативы по охране кооперативов, вся семья
Коневых впервые серьёзно задумалась о том, чтобы иммигрировать в ГДР. Но в 1988-м году это
оставалось слишком сложным.

жүктеу/скачать 1,66 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: