Богач, бедняк

появлялся большой синяк под глазом, хрустел разбитый нос, и потом
ему долго приходилось выплевывать осколки разбитых зубов.
Фальконетти, правда, ничего себе не позволял в отношении Томаса,
хотя был куда его крупнее. Томас тоже не нарывался на неприятности,
старался держаться от него подальше, и, хотя он обычно молчал и был
миролюбиво настроен, в его манере поведения было что-то такое, что
заставляло Фальконетти выбирать для своих расправ более
легкоуязвимые мишени.
В первый вечер, когда они вышли из Генуи, Фальконетти,
раскладывая карты для покера, сказал, когда Томас с Дуайером вошли
в кают-компанию:
— А, милости просим, наши милые птички-любовники, — и он
причмокнул своими влажными толстыми губами. Все за столом
засмеялись, потому что нельзя было не смеяться, когда Фальконетти
шутил, это было небезопасно.
Дуайер густо покраснел, а Томас, хладнокровно налив себе чашку
кофе, взял в руки «Дейли америкэн» со стола и стал ее читать.
— Послушай, что я скажу, Дуайер, — продолжал Фальконетти. —
Я хочу стать твоим агентом. До дома еще далеко, и ребята могут
позабавиться твоей соблазнительной попкой, когда вдруг сильно
заскучают. Для чего тебе отдавать ее просто так, бесплатно, Дуайер, —
продолжал хамить Фальконетти, — если с такой ж…, как у тебя,
можно составить целое состояние? Стоит только открыть с моей
помощью такой бизнес и дарить мужикам блаженное счастье. Остается
только определить таксу — скажем, пять баксов поиметь тебя, десять
— отсосать. Я буду брать свои десять процентов, как каждый
уважающий себя голливудский агент. Ну, что скажешь, Дуайер?
Дуайер, вскочив со стула, убежал прочь. Игроки за столом дружно
засмеялись. Томас продолжал читать журнал, хотя руки у него
затряслись. Нет, нужно сдержаться, не давать волю нервам. Если он
изобьет такого крупного хулигана, как Фальконетти, который
терроризировал на судне всю команду на протяжении многих лет, то
все начнут удивляться, как ему это удалось, кто он такой на самом
деле, почему он умет так хорошо драться, поползут слухи, и очень
скоро кто-то обязательно его узнает, вспомнит его имя, вспомнит, что
видел его на ринге. А члены мафии и их прихлебатели разбросаны по
всему побережью и только выжидают удобного случая, чтобы

помчаться к большому боссу с вестью о подозрительном матросе-
боксере.
«Читай свою газету, да помалкивай, — уговаривал себя Томас, —
не выступай».
— Эй, любовник, — Фальконетти снова чмокнул своими
влажными губами. — Неужели ты позволишь своему партнеру горько
проплакать всю ночь напролет с непотревоженной попочкой?
Не торопясь, Томас, сложив газету, положил ее на стол. Взял чашку
кофе. Медленно пошел по комнате с чашкой в руках. Фальконетти с
интересом смотрел за ним из-за стола, широко ухмыляясь. Подойдя
поближе, Томас выплеснул ему кофе в лицо. Фальконетти не
шевельнулся. В кают-компании воцарилась мертвая тишина.
— Если ты еще раз чмокнешь своими противными губами, —
предупредил его Томас, — я буду бить твою морду всякий раз, как
только ты попадешься у меня на пути на судне, и это будет
продолжаться до самого Хобокена.
Фальконетти встал.
— К твоим услугам, любовничек, — он снова причмокнул губами.
— Жду тебя на палубе, — бросил Томас. — Выходи один.
— Мне не нужна ничья помощь, — ответил Фальконетти.
Томас быстро вышел из кают-компании, поднялся на палубу — там
можно свободно двигаться. С таким человеком, как Фальконетти, не
стоит схватываться в ограниченном пространстве.
Спокойное море, теплый, тягучий, словно набальзамированный
воздух, яркие звезды на небе.
— Эх, мои кулаки, мои кулаки, — простонал Томас, — будьте вы
прокляты!
Он нисколько не волновался за исход поединка. Большой,
свисающий над ремнем живот Фальконетти не позволит ему быстро
расправиться с Томасом. Ему, по сути дела, ничего не грозит.
Дверь на палубу отворилась, и он сразу увидал в ее проеме
освещенную светом тень внушительной фигуры Фальконетти.
Фальконетти сделал шаг на палубу. Он был один.
«Может, вообще здесь покончить с ним, — мелькнула в голове
Томаса мысль. — Никто и не увидит».
— Я здесь, ты, жирная скотина, — крикнул Томас. Он
провоцировал Фальконетти, хотел, чтобы тот первым бросился на

него, чтобы Томасу не рисковать, не нападать на него раньше времени,
иначе он запросто мог попасть в железные объятия этих громадных
мясистых рук, и он, как опытный борец-тяжеловес, мог положить
Томаса на лопатки. Ясно и ежу, что Фальконетти не будет драться по
правилам, установленным Федеральной спортивной комиссией. — Ну,
подходи, подходи, ты, жирная свинья. Не буду же я здесь торчать всю
ночь.
— Ты сам напросился, Джордах, — прошипел Фальконетти,
ринувшись к нему, размахивая своими большими, круглыми пудовыми
кулаками. Томас, сделав шаг в сторону, вложил всю свою силу в удар
правой точно в живот Фальконетти. Тот издал какой-то странный
булькающий звук, будто он задыхается, и, пошатываясь, попятился
назад. Томас кинулся за ним и снова нанес сильнейший удар в живот.
Фальконетти упал на палубу и, лежа на ней, извиваясь, издавал
хлюпающие, хриплые звуки, вырывавшиеся помимо его воли из горла.
Он не был в отключке, и горящими, ненавидящими глазами смотрел
снизу на Томаса, стоящего над ним, но не мог произнести ни слова.
Ну вот. Все обошлось: быстро, аккуратно, без всяких последствий,
с удовлетворением подумал Томас. От ударов в живот не останется
никаких следов, и если только Фальконетти сам не проболтается,
никто из команды и не узнает, что же между ними произошло на
палубе. Ему ясно, что Фальконетти не станет болтать по этому поводу.
Фальконетти получил хороший назидательный урок, и не в его
интересах распространять эту новость вокруг.
— Ну вот, скотина, — сказал Томас. — Теперь ты знаешь, что
почем. Теперь, надеюсь, ты надолго захлопнешь свою помойку.
Фальконетти внезапно сделал резкое движение. Схватив своей
громадной лапой Томаса за лодыжку, он дернул ее, и Томас упал на
палубу. В другой руке Фальконетти что-то блеснуло. «Нож!» — сразу
понял Томас. Вывернувшись, он, лежа, ударил Фальконетти по лицу
коленями. Схватив за руку, вывернул ее. Фальконетти стал ловить ртом
воздух, и рука, сжимавшая нож, быстро ослабевала. Томас, пригвоздив
коленями руки Фальконетти к палубе, дотянулся до ножа, вырвал его и
отбросил в сторону. После этого в слепой ярости минуты две молотил
кулаками лицо Фальконетти.
Наконец он встал. Фальконетти неподвижно лежал на палубе.
Вокруг его головы растекалась лужица крови. Томас, наклонившись,

поднял нож и выбросил его за борт.
Бросив последний взгляд на лежащего Фальконетти, он пошел с
палубы. Томас тяжело дышал, но не от напряжения и усталости после
драки. Нет, от восторга! Черт подери, подумал он, мне это очень
понравилось.
Томас вернулся в кают-компанию. Игра в покер прекратилась, но
сейчас здесь было гораздо больше народа, чем прежде. Те, кто видели
стычку Томаса и Фальконетти, сбегали в каюты и привели сюда своих
товарищей, чтобы и они, как наркотиком, насладились от того, чем
закончится стычка. Кают-компания гудела от взволнованных
разговоров, но как только в нее вошел Томас, спокойный,
невозмутимый, с ровным дыханием, все замолчали.
Томас налил себе еще чашку кофе.
— Зря выплеснул остатки из первой, — бросил он
присутствующим и, снова развернув газету, продолжал как ни в чем не
бывало читать ее дальше.
Томас спускался по трапу, забросив на плечо вещевой мешок
умершего норвежского моряка. Жалованье — в кармане. За ним шел
Дуайер. Никто с ними не попрощался. С того вечера, когда
Фальконетти выбросился за борт во время шторма, с ними из команды
никто не разговаривал. Ну и черт с ними! Фальконетти сам во всем
виноват. Сам напрашивался. Он избегал столкновений с Томасом, но
как только его морда зажила, он начал вымещать свою злобу на
Дуайере, когда поблизости не было Томаса. Дуайер сказал, что
Фальконетти опять непристойно, с намеком, чмокает губами ему вслед
каждый раз, когда они с ним сталкиваются на судне. Однажды,
возвращаясь с вахты в свою каюту, Томас услыхал вопли из каюты
Дуайера. Он кинулся туда. Дверь в каюту оказалась незапертой.
Дуайер лежал на полу, а Фальконетти стаскивал с него брюки.
Подскочив, Томас нанес ему сильнейший удар рукой прямо в нос, а
ногой — в зад. Фальконетти вылетел за дверь.
— Я предупреждал тебя, — зло сказал Томас. — Лучше держись от
нас подальше. Каждый раз будешь получать все больше, я не оставлю
это просто так.
— Боже, Томми, — говорил Дуайер с мокрыми от слез глазами,
дрожащими руками с трудом натягивая на себя брюки. — Никогда не

забуду, что ты сделал для меня. Никогда. Даже через миллион лет.
Правда, Томми.
— Хватит ныть, — остановил его Томас. — Он больше к тебе не
будет приставать.
Фальконетти теперь не приставал ни к кому. Он делал все
возможное, чтобы не попадаться на глаза Томасу, но все равно хоть раз
в день, но они сталкивались на судне. И каждый раз Томас говорил:
— Ну-ка, иди сюда, скотина!
И Фальконетти, послушно, спотыкаясь, подходил к нему, а лицо его
судорожно дергалось. Томас наносил ему сильнейший удар в живот.
Томас не упускал такой возможности и тогда, когда рядом стояли
матросы, только не позволял себе ничего подобного в присутствии
офицеров. Теперь ему уже нечего было скрывать. После того как
команда увидела, в какое кровавое месиво он превратил рожу
Фальконетти в тот вечер на палубе, команда все поняла.
На самом деле один палубный матрос, по имени Спинелли, сказал
Томасу:
— Как только я тебя увидел, я все время ломал голову, где я мог
тебя видеть раньше.
— Ты никогда меня не видел! — возразил ему Томас, отлично
понимая бесполезность своих уверток.
— Э нет!.. — протянул Спинелли. — Я видел, как ты однажды
отправил в нокаут одного ниггера лет пять или шесть назад, в Куинсе.
— Я в жизни не бывал в Куинсе, — отрицал Томас.
— Как знаешь, — Спинелли мирно развел руками. — Вообще-то
меня это не касается.
Томас, конечно, знал, был уверен, что Спинелли всем расскажет,
что он, Томас, — профессиональный боксер и что о нем можно все
узнать, полистав журнал «Ринг мэгэзин», но до тех пор, пока они
находились в открытом море, никто, конечно, не мог в этом
удостовериться. Вот когда они придут в порт, нужно быть
поосторожнее. Тем временем он продолжал издеваться над
Фальконетти, избивать его ни за что ни про что. И вдруг он отметил
одно любопытное обстоятельство: те же матросы, которых
Фальконетти так долго терроризировал, к которому вся команда
относилась с нескрываемым презрением, теперь возненавидела его,
Томаса, за то, что он делал. Как будто все они очень низко упали в

собственных глазах. Надо же, так долго раболепствовать перед каким-
то надутым большим пузырем, из которого выпустил весь воздух за
какие-то десять минут неказистый, гораздо ниже всех их ростом
парень, который вообще никогда не раскрывал рта за два рейса их
плавания!
Фальконетти не заглядывал в кают-компанию, если знал, что там в
это время находится Томас. Однажды, когда Томас его там застал, то не
стал бить.
— Подожди, ты, скот. У меня есть для тебя хорошая компания.
Он пошел в каюту Ренуэя. Негр сидел один на краю койки.
— Ренуэй, — сказал Томас, — пошли со мной.
Испуганный тоном его голоса, Ренуэй послушно пошел следом за
ним в кают-компанию. Увидев Фальконетти, он отпрянул, хотел
повернуть обратно, но Томас силой втолкнул его в каюту.
— Просто посидим, как истинные джентльмены, — сказал
Томас, — рядом вот с этим джентльменом, послушаем хорошую
музыку. — По радио передавали музыку.
Сам Томас сел с одной стороны от Фальконетти, Ренуэя усадил с
другой. Фальконетти не шевельнулся. Он сидел, опустив голову, глядя
в пол, положив свои большие руки перед собой на стол.
— О'кей, — сказал Томас. — На сегодня достаточно. Можешь идти,
скотина.
Фальконетти встал и, не глядя ни на кого из матросов, не
спускавших с него глаз, вышел на палубу и бросился за борт. Второй
помощник капитана видел его, но стоял слишком далеко и не мог
вмешаться. Судно развернулось, и они для проформы провели поиски
пропавшего, но море разбушевалось, ночь темная, хоть глаз выколи, и
никакого шанса отыскать Фальконетти у них не было.
Капитан отдал приказ провести соответствующее расследование,
но никто из команды не дал никаких показаний.
«Самоубийство, причины не выявлены», — сообщил капитан в
своем рапорте владельцам судна.
Томас с Дуайером окликнули такси прямо у пирса.
— Угол Бродвея и Девяносто шестой улицы, — сказал Томас
водителю.

Он дал этот адрес наобум, и только когда они подъехали к тоннелю,
он понял, какую оплошность совершил. Неподалеку от угла Бродвея с
Девяносто шестой улицей жила Тереза с его сыном. Ему, конечно,
наплевать на Терезу, век бы ее не видать, но он очень, очень хотел
увидеть своего сына и, по-видимому, бессознательно сказал этот адрес.
Когда они подъезжали к Бродвею, Томас вспомнил об их
договоренности с Дуайером. Он остановится в общежитии
Ассоциации молодых христиан на Шестьдесят второй улице и там
будет ждать Томаса. Он ничего ему не рассказал о гостинице
«Эгейская».
Таксист остановился на Шестьдесят второй улице.
— Ну вот, приехали, вылезай, — сказал Томас Дуайеру.
— Надеюсь, ты очень скоро дашь знать о себе, Томми, — с
тревогой в голосе сказал Дуайер, вылезая из машины.
— Это зависит от многого. — Томас захлопнул дверцу. Какое ему
дело до Дуайера и его слюнявой благодарности?
Когда они выехали на Девяносто шестую улицу, Томас попросил
водителя его подождать. Выйдя из машины, он увидел множество
детишек на Бродвее и на Девяносто шестой улице, но среди них не
было его Уэсли. Сев снова в такси, он сказал:
— Угол Девяносто девятой и Парк-авеню.
Доехав, он вышел из машины, подождал, пока отъедет такси, и
потом остановил другое:
— Перекресток Восемнадцатой улицы и Четвертой авеню.
Доехав, он вышел, прошагал пешком целый квартал, завернул за
угол, вернулся обратно и только после всех этих маневрирований
подошел к гостинице «Эгейская».
За конторкой сидел Пэппи. Он, не сказав ему ни слова, молча
протянул ключ. Трое матросов о чем-то спорили у пальмы в кадке —
этого единственного украшения в узком холле с небольшим альковом
для конторки регистрации. Они явно ссорились, хотя говорили на
незнакомом Томасу языке. Томас не стал задерживаться, чтобы
получше их разглядеть. Он быстро прошел мимо, поднялся по
лестнице, минуя два этажа, и остановился у двери, номер на которой
соответствовал номеру на бирке ключа. Вошел, кинул мешок на пол и
с ходу бросился на продавленную кровать, застеленную покрывалом

горчичного цвета. Так и лежал на спине, уставившись на трещины на
потолке. Жалюзи были опущены, но он не стал их поднимать.
Минут через десять раздался стук в дверь. Стучал Пэппи, это
точно. Томас, вскочив с кровати, открыл.
— Ну, что-нибудь слышно? — спросил Томас.
Пэппи пожал плечами. Трудно было о чем-то судить по выражению
его глаз. Он днем и ночью носил темные очки.
— Кому-то известно, что ты здесь. По крайней мере, когда ты в
Нью-Йорке, кто-то знает, что ты останавливаешься здесь, в моей
гостинице.
Они подходили к самому главному. Томас почувствовал сухость в
горле.
— Ты что это говоришь, Пэппи?
— Дней семь-восемь назад сюда приходил какой-то парень, —
продолжал Пэппи. — Интересовался тобой.
— Ну и что ты ему сказал?
— Что я никогда не слыхал твоего имени.
— А он?
— Ему, мол, известно, что ты здесь останавливаешься. Говорит, он
— твой брат…
— Как он выглядит?
— Выше тебя, стройный, вес — сто пятьдесят пять — сто
шестьдесят фунтов, короткая стрижка, зеленые глаза, смуглый цвет
лица, загорелый, в дорогом костюме, говорит как выпускник колледжа,
наманикюренные ногти…
— Точно, это мой чертов братец, — признался Том. — Вероятно,
мать дала ему мой адрес. Но я же заставил старуху поклясться, что она
никому ничего не скажет. Мне еще повезло, что пока об этом не узнал
весь город. Ну и что было ему нужно, моему брату?
— Хотел поговорить с тобой. Я сказал ему, что, если кто-нибудь с
такой фамилией появится здесь, в отеле, я ему сообщу. Он оставил
номер телефона. Он живет в каком-то городке, который называется
Уитби.
— Это он, никаких сомнений. Ладно, позвоню ему, как только
немного приду в себя, отдохну. Он еще никогда не приносил мне
добрых вестей. Не мог бы ты, Пэппи, кое-что сделать для меня?

Пэппи с готовностью кивнул. За те деньги, которые платит щедрый
Томас, он готов все для него сделать.
— Первое — притащи мне бутылку виски. Второе — достань мне
пистолет. Третье — разыщи Шульца, узнай у него, не улегся ли дым.
Спроси его, нельзя ли мне повидаться с сыном. Четвертое — достань
мне девку.
— Сто долларов за все, — назвал свою цену Пэппи.
Томас вытащил бумажник, отсчитал Пэппи две полусотенные.
Потом передал ему весь бумажник.
— Положи в свой сейф. — Для чего ему такая куча денег в
кармане, ведь он может напиться, а проститутка обязательно станет
шарить у него по карманам.
Пэппи, взяв у него бумажник, вышел. Он никогда не говорил
больше того, чем необходимо. На пальцах у него два бриллиантовых
кольца, на ногах туфли из крокодиловой кожи. Том, заперев за ним
дверь на ключ, снова лег на кровать и не вставал с нее до возвращения
Пэппи. Тот принес ему бутылку виски и три банки пива, целое блюдо с
бутербродами с ветчиной, армейский револьвер «смит-и-вессон» со
спиленным серийным номером.
— Случайно оказался у меня дома, — объяснил Пэппи, протягивая
ему револьвер. У Пэппи дома можно многое найти, если
покопаться. — Только не применяй его в гостинице или поблизости,
вот и все.
— Не буду. — Томас открыл бутылку с бурбоном, предложил
рюмку Пэппи.
Тот покачал головой.
— Не пью. Больной желудок.
— У меня тоже, — сказал Томас, сделав большой глоток из
бутылки.
— Весьма в этом сомневаюсь, — заметил Пэппи, выходя из
комнаты.
Что было Пэппи известно о нем, Томасе? Знал ли еще кто-нибудь о
нем? Что именно?
Бурбон помогал мало, хотя Томас то и дело прикладывался к
бутылке. Он вспоминал, как стоявшие у борта матросы провожали их с
Дуайером молчаливыми взглядами: когда они сходили с трапа, в их
глазах сквозила ненависть. Может, не стоит их в этом винить? Одно

дело — поставить этого горлопана, бывшего преступника, на место,
другое — издеваться над ним, жестоко избивать и довести до
самоубийства. Томас в глубине души понимал, что если кто-то считает
себя человеком, не скотом, то должен уметь вовремя остановиться,
дать возможность и другому человеку жить, не притесняя его.
Фальконетти, конечно, свинья, вполне заслуживал наказания, и он
преподал ему урок, только вот в чем беда: нельзя преподавать урок
посередине Атлантики. Для этого существуют и другие места.
Он выпил еще виски. Может, этот глоток поможет ему забыть
выражение на лице Фальконетти, когда он, Том, сказал ему: «А теперь
можешь идти, скотина!» Как тот встал из-за стола и вышел из кают-
компании, а все матросы не спускали с него глаз.
Но и этот глоток не помог.
Ему всегда было горько, когда в детстве Рудольф называл его
диким зверем, но станет ли ему горько сейчас, если кто-то такими же
словами оскорбит его сегодня? Если окружающие оставят его в покое,
то и он никого не тронет, — он искренне в это верил. Он жадно желал
спокойствия, внутреннего мира. Он чувствовал, что в море сбросил с
себя тяжкий, гнетущий груз постоянно одолевавшей его ярости. Томас
надеялся, что будущее для него и его напарника Дуайера —
безоблачно, оно не готовит им никаких неприятных сюрпризов, не
сулит страданий, несомненно, они встретят его на спокойном море,
среди спокойных, безвредных людей. А пока он сидит здесь, в своей
комнате, с крошащимися, осыпающимися стенами, с револьвером в
руке, а на совести у него — труп. Боже, как хотелось плакать.
Он опорожнил половину бутылки, когда к нему снова постучал в
дверь Пэппи.
— Я разговаривал с Шульцем, — сообщил он. — Дыма еще много.
Лучше тебе сесть на другое судно и уехать отсюда, да поскорее.
— Конечно, — с пьяными слезами, с бутылкой в руках, согласился
Томас.
Дым еще не развеялся. Такой едкий дым сопровождал его всю
жизнь. Такие люди, как он, нужны, так, для разнообразия.
— Что сказал Шульц по поводу моего сына? Могу ли я незаметно,
так, чтобы никто не видел, навестить его?
— Он посоветовал этого не делать, — сказал Пэппи. — После
этого плавания.

— Да, уж он посоветует, этот добряк, старик Шульц. Это же не его
сын. Что-нибудь еще слышал обо мне?
— Только что с твоего судна «Элга Андерсен» зарегистрировался
один грек. Сейчас он треплется в холле. Рассказывает всем, как ты
укокошил какого-то типа по имени Фальконетти.
— Если люди имеют против тебя зуб, то они не теряют зря
времени, не так ли? — сказал Томас.
— Он знает, что ты — боксер-профессионал. Так что тебе лучше не
выходить из комнаты, а я займусь поисками тебе места на каком-
нибудь судне.
— Никуда я не уеду, — резко оборвал его Томас. — Кстати, где
обещанная дамочка?
— Будет через час. Я сказал, что тебя зовут Бернард, и она не будет
задавать тебе никаких вопросов.
— Почему Бернард? — с раздражением спросил Томас.
— У меня когда-то был друг. Его так звали. — Пэппи легко,
бесшумно вышел из комнаты в своих туфлях из крокодиловой кожи.
Томас сидел безвылазно в своем номере целую неделю. Пэппи
доставил ему шесть бутылок виски. Никаких, правда, шлюх. Он,
кажется, утратил всякий вкус к проституткам. Стал отращивать усы.
Но беда в том, что они у него оказались рыжие. Никак не вязались с
его белокурыми волосами. Создавалось впечатление, будто он хочет
изменить свою внешность с помощью накладных усов. Он занялся
боевой практикой: постоянно заряжал и разряжал револьвер. Пытался
забыть, забыть навсегда это выражение на лице Фальконетти. Целый
день он вышагивал по своей комнате — взад-вперед, взад-вперед,
словно заключенный. Дуайер дал ему один из своих учебников по
навигации, и он читал его часа два в день. Он чувствовал, что уже
способен проложить по карте маршрут от Бостона до Йоганнесбурга.
Он не суетился, не сбегал по лестнице вниз за газетой. Сам застилал
кровать, убирал в номере, чтобы сюда не совала свой нос горничная.
Он платил Пэппи по десять долларов в день, включая и еду, без
выпивки, разумеется, и деньги быстро таяли. Он сорвался, наорал на
Пэппи, потому что тот не мог пока найти ему место на судне.
— Ну, что поделаешь, — оправдывался старик, пожимая
плечами, — мертвый сезон, нужно набраться терпения. — Пэппи

приходил и уходил, когда захочет, свободный человек. Он может
проявлять терпение.
В тот день в три часа дня Пэппи снова постучал в дверь. Странно, в
это время он никогда у него не появлялся. Обычно они виделись
трижды на день, когда он приносил ему в номер еду.
Томас повернул ключ. Как всегда, легко вошел Пэппи. За его
темными очками нельзя было разобрать выражения на лице.
— Есть что-нибудь для меня?
— Несколько минут назад приходил твой брат.
— Ну и что ты ему сказал?
— Что, может, попытаюсь узнать, где ты находишься. Он вернется
через полчаса. Ты хочешь его увидеть?
Томас подумал.
— Почему бы и нет? Если это доставит большое удовольствие
этому сукину сыну.
Пэппи понимающе кивнул:
— Ладно, я приведу его сюда, как только он снова появится.
Томас запер за ним двери на ключ. Пощупал щетину на
подбородке. Нужно все же побриться, решил он. Посмотрел на себя в
облупленное зеркало в ванной комнате. Какие у него смешные рыжие
усы, глаза налиты кровью. Он намылил лицо, побрился. Да, ему нужно
еще и постричься. Он лысел со лба. Волосы свисали по сторонам,
доставая до мочек ушей, а сзади падали на воротник рубашки. Пэппи
— человек во многом незаменимый, но не умел стричь.
Эти полчаса, казалось ему, растянулись надолго.
Вдруг раздался стук в дверь. Это явно стучал не Пэппи.
— Кто там? — прошептал Томас. Он теперь не знал, не был до
конца уверен, какой у него сейчас голос, ведь он всю неделю ни с кем
не разговаривал, кроме Пэппи. А с ним у него никогда не бывало
долгих бесед.
— Это я, Руди.
Томас отпер дверь. В номер вошел Рудольф. Томас прежде закрыл
дверь на ключ и только потом пожал ему руку. Томас не предложил
ему сесть. Да, Рудольфу не нужна стрижка, он не лысеет, и на нем —
аккуратно отутюженный модный костюм из легкой ткани в полоску,
как у сельского джентльмена. Интересно, какой у него счет за
прачечную, подумал Томас, длиной, вероятно, с ярд.

Рудольф нерешительно улыбнулся.
— Этот человек внизу здорово темнит о тебе, — сказал он.
— Он знает, что делает.
— Я был здесь две недели назад.
— Знаю.
— Ты мне не звонил?
— Нет.
Рудольф с любопытством оглядел комнату. На лице у него
появилось довольно странное выражение, как будто он не верил
собственным глазам.
— Насколько я понимаю, ты от кого-то скрываешься?
— Никаких комментариев, — ответил Том, — как пишут в газетах.
— Могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
— Нет, вряд ли. — Что он мог сказать брату? Отправляйся на
поиски человека по имени Фальконетти? Его координаты в Атлантике:
долгота двадцать шесть градусов двадцать четыре минуты, широта
тридцать восемь градусов тридцать одна минута, глубина — десять
тысяч футов. Поезжай в Лас-Вегас и скажи главарю мафиози, с
обрезом в багажнике машины, что брат сильно раскаивается в том, что
изуродовал Куэйлса, и что больше так поступать никогда не будет?
— Как я рад видеть тебя, Томми, — сказал Рудольф. — Хотя,
конечно, мой визит не назовешь добрым.
— Я это сразу понял.
— Мама умирает, — продолжал Рудольф. — Хочет видеть тебя.
— Где она?
— В больнице, в Уитби. Я сейчас еду туда, может…
— Что ты имеешь в виду? Умирает? Умирает сейчас, или умрет
через две недели, или даже через два года?
— В любую минуту, — ответил Рудольф. — У нее уже было два
инфаркта.
— Боже мой! — Томасу никогда и в голову не приходило, что мать
может умереть. У него в вещевом мешке все еще лежал шарфик,
подарочек ей, который он купил, когда был в Каннах. На нем, на этом
шарфике, трехцветная карта Средиземного моря с побережьем. Люди,
которым привозишь подарки, не имеют права умирать.
— Я знаю, что вы с ней время от времени виделись, — сказал
Рудольф, — что ты писал ей письма. К концу жизни она стала очень

религиозной и теперь, предчувствуя смерть, хочет помириться со
всеми, обрести душевный покой. Она просила приехать и Гретхен.
— Для чего ей со мной мириться? — возразил Том. — Я никогда
ничего не имел против старухи. Не ее вина во всем этом. Я ей,
конечно, досаждал. Ну а что уже говорить о нашем отце, черт бы его
побрал…
— Ну, — сказал Рудольф, — ты едешь? Машина внизу. Перед
подъездом.
Томас кивнул.
— Лучше собери чемодан, — посоветовал Рудольф. — Неизвестно,
как долго нам придется там быть…
— Дай мне минут десять на сборы, — сказал Томас. — Но только
не сиди в машине перед входом в отель. Покатайся немного
поблизости. Я буду идти по краю тротуара. Если меня не увидишь, то
вернись назад на пару кварталов и потом поезжай по Четвертой авеню.
Правую дверцу не закрывай. Поезжай медленно. Какая у тебя машина?
— «Шевроле» тысяча девятьсот шестидесятого года. Зеленого
цвета.
Томас повернул ключ в замке двери.
— И ни с кем не разговаривай по дороге, понял?
Заперев за братом дверь, он собрал бритвенные принадлежности в
коробку. У него не было чемодана, и он, завернув в бумагу, запихал две
рубашки, нижнее белье с носками и шарфик для матери в бумажный
пакет, в котором Пэппи принес ему последнюю бутылку бурбона.
Сделал из нее напоследок глоток, чтобы успокоить нервы. Виски в
пути наверняка пригодится, подумал он, сунув наполовину
опорожненную бутылку в другой пакет.
Надел синий, купленный в Марселе костюм, повязал галстук. Если
мать умирает, нужно и одеться как подобает по такому печальному
случаю. Вытащил из шкафа свой «смит-и-вессон», проверил спусковой
крючок, засунул револьвер за пояс под пиджаком, отпер двери.
Осторожно выглянул. В коридоре — ни души. Он вышел из номера,
запер дверь на ключ, опустив его в карман.
Пэппи сидел на своем месте за конторкой, но не проронил ни
слова, заметив, как Томас шагает по холлу с комплектом бритвенных
принадлежностей под мышкой левой руки и с двумя бумажными

пакетами. Он шел быстро, но не так, словно убегал от кого-то,
направляясь к Четвертой авеню.
Томас прошагал квартал, потом еще полквартала, потом всю авеню,
наконец-то к нему подъехал «шеви». Оглянувшись, он прыгнул в
машину.
Они выехали за городскую черту, и только тогда Томас
расслабился. Дул прохладный ветерок, мелькал приятный, ярко
освещенный солнцем сельский пейзаж. Мать, конечно, умирает, и ему
ее было жаль, но ведь его тело, его организм этого никак не
чувствовал. Ему нравилась поездка. Он наслаждался прохладой,
движением, свободой, обретенной после добровольного заточения в
гостиничной комнате, и его легкие активно вдыхали свежий воздух
предместий. Вытащив бутылку виски из пакета, он предложил выпить
Рудольфу, но тот, отказываясь, покачал головой. Они почти не
разговаривали. Рудольф рассказал ему, что Гретхен вышла во второй
раз замуж, о том, что ее второй муж недавно трагически погиб.
Сообщил он Томасу и о том, что сам только что женился. Да,
семейство Джордахов жизнь так ничему и не научила, подумал Томас.
Рудольф ехал быстро, сосредоточив все свое внимание на шоссе.
Томас постоянно прикладывался к горлышку бутылки, но вовсе не для
того, чтобы опьянеть, а для того, чтобы чувствовать себя в форме.
Они шли на скорости семьдесят миль в час. Вдруг сзади
послышался вой патрульной сирены.
— Черт бы их побрал! — в сердцах ругнулся Рудольф,
останавливаясь у обочины.
Дорожный патрульный штата, подойдя, поздоровался:
— Добрый день, сэр!
Надо же, какой важный теперь у нас Рудольф, подумал Томас. Даже
полицейские его называют сэром.
— Ваши права, сэр. — Прежде чем заглянуть в права, он
внимательно посмотрел на бутылку, стоявшую на переднем сиденье
между Рудольфом и Томасом. — Вы превысили скорость, сэр, — шли
на скорости семьдесят в зоне, где скорость ограничена пятьюдесятью
милями, — продолжал он, холодно поглядывая на Тома, на его
раскрасневшееся от ветра лицо, перебитый нос, синий костюм из
Марселя.
— Вы правы, офицер, сожалею, — признался Рудольф.

— По-моему, ребята, вы пили, — продолжал полицейский. Это был
не вопрос, утверждение.
— Я не выпил ни капли, — сказал Рудольф. — Я ведь за рулем.
— Кто он? — полицейский зажатыми в пятерне правами указал на
Томаса.
— Мой брат.
— У вас есть документы? — грубо, с явным подозрением
обратился патрульный к Томасу.
Он, порывшись в кармане, вытащил паспорт. Полицейский
медленно раскрыл его, словно опасаясь, нет ли в нем бомбы.
— Почему у вас заграничный паспорт? Чем вы занимаетесь?
— Я моряк.
Патрульный офицер вернул Рудольфу права, а паспорт Томаса
сунул в карман.
— Паспорт будет у меня. И забираю у вас вот это, — он потянулся
к бутылке. Рудольф подал ее. — А теперь разворачивайтесь и следуйте
за нами!
— Офицер, — обратился к нему Рудольф. — Ведь вы можете меня
оштрафовать за превышение скорости и дело с концом. Нам
совершенно необходимо…
— Я сказал, разворачивайтесь и следуйте за нами, — строго
повторил полицейский. Он большими шагами подошел к патрульной
машине, за рулем которой сидел его напарник-полицейский.
Им пришлось повернуть и ехать назад больше десяти миль до
полицейского участка. Томас сумел незаметно для Рудольфа вытащить
револьвер из-за пояса и засунуть его под сиденье. Если копы обыщут
машину и найдут револьвер, то ему хана — он может получить от
шести месяцев до года тюрьмы за незаконное хранение оружия. За
отсутствие разрешения на его ношение. Арестовавший их
полицейский объяснил сержанту, за что он их задержал — за
превышение скорости и за обнаружение открытой бутылки виски в
машине, что является тоже серьезным нарушением. Он настаивал на
проведении теста на определение степени алкогольного опьянения.
На сержанта, конечно, произвел должное впечатление внешний вид
Рудольфа, но он, извиняясь, все же заставил обоих подышать на себя,
потом в трубочку, а Томаса еще и помочиться в бутылку.

Уже стемнело, когда они вышли из полицейского участка, без
бутылки виски, с выписанной квитанцией на штраф за превышение
скорости. Сержант, смилостившись, пришел к выводу, что ни тот ни
другой не пьяны, но Томас заметил, как долго, подозрительно
рассматривал полицейский его паспорт, после чего неохотно вернул
ему документ. Томас, конечно, струхнул, потому что немало
полицейских были тесно связаны мафией, но сейчас он ничего не мог
поделать.
— Да, лучше бы ты не ехал со мной, — грустно сказал Томас, когда
они снова выехали на шоссе. — Надо же, арестовали за то, что у меня
не такое дыхание, как нужно.
— Забудь об этом, — коротко бросил Рудольф, нажимая на газ.
Томас пошарил под сиденьем. Револьвер на месте. Значит, машину
не обыскивали. Может, удача ему начинает улыбаться?
Они приехали в больницу в начале десятого. У входа их остановила
медсестра и, отведя Рудольфа в сторону, что-то прошептала.
— Спасибо, — сказал Рудольф сдавленным голосом и,
повернувшись к Томасу произнес:
— Мама умерла час назад.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: