Дебора Макдональд Джереми Дронфилд Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Глава 19. Не настолько глупа. 1929–1933 гг

жүктеу/скачать 8,39 Mb.

бет	5/8
Дата	26.06.2018
өлшемі	8,39 Mb.
	#44609

1 2 3 4 5 6 7 8

Глава 19. Не настолько глупа. 1929–1933 гг.
Среда 18 сентября 1929 г., Дувр, Англия
Первое, что увидела Мура в Англии, была внутренняя гавань под меловыми скалами, у причалов которой теснились буксиры и пароходы, курсирующие через Ла-Манш. Корабль из Кале с крутым носом, из трубы которого валил дым, пристроился рядом с доком.

Маленькая девочка, которой теперь было тридцать семь лет и которая знала английский язык с колыбели, чьи ближайшие друзья были англичане и которая рисковала своей жизнью ради интересов англичан, наконец взглянула на страну, к которой ехала более десяти лет⁶³⁹.

У нее не было много времени, чтобы вникать. Виза, которую ей неохотно дали, была действительна только одну неделю, а ей нужно было сделать дела и повидаться с людьми.

Ее главной целью было увидеться с Г.Д., и, устроив Киру в Лондоне (Лондоне!), она отправилась в Эссекс, где у Г. Д. Уэллса был загородный дом. Истон-Глиб был симпатичным, скромным домом в викторианском стиле в поместье Истон-Лодж. Г.Д. снимал его у графини Уорикской Дейзи Гревиль с 1910 г. Это было его убежище, и многие книги Уэллса были написаны именно здесь, среди прочих «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» – его роман о человеческой храбрости во время войны: прототипом места действия была деревня Истон. Книга «Мистер Бритлинг» была популярна в большевистской России и была одной из двух книг, которые Яков Петерс дал Локарту, когда тот находился в заключении на Лубянке (другая книга была «Государство и революция» Ленина)⁶⁴⁰.

Г.Д. и Мура провели вместе неделю. Мура должна была увидеть сады, которые ему так нравились и почтовые открытки с изображениями которых он посылал ей. А затем они поехали в Лондон, где у Уэллса была квартира по адресу: 614, отель «Сент-Эрминз» на Кэкстон-стрит, Вестминстер.

Они культурно и благопристойно проводили время – или, по крайней мере, Мура пыталась поддерживать такое положение вещей. Ей приходилось приспосабливаться к точке зрения Г.Д. на нее, и она была склонна его недооценивать. Привыкшей к восхищению умных мужчин, которые обращались с ней как с равной им по интеллекту – или по меньшей мере как с одаренной протеже, – было нелегко приспосабливаться к мужчине, который ценил ее ум, но, похоже, хотел относиться к ней в игриво-романтической манере. Как ей следовало отвечать на это?

Мура выбрала легкомыслие, заряженное колкостью, чтобы провоцировать его ревность. После короткой поездки в Англию она вернулась на континент. Остановившись в гостинице «Морис» в Париже, она написала короткую записку Г.Д., намекнув, что ждет встречи с «неверным поклонником» (очевидно, Локартом). Еще больше удовольствия, писала она, доставляет мысль о том, что можно «написать тебе, чтобы сообщить, насколько очаровательным и восхитительным ты сделал мой визит в Лондон, милый». Она с легким сердцем принижала себя: «Я очень благодарный человечек… и никогда не забуду это»⁶⁴¹.

Это был ошибочный подход. Муру поразил его ответ, в котором он посетовал на краткость и тон ее записки: у него сложилось впечатление, что, развлекшись, она теперь «пойдет своим путем». Встревожившись, она написала ему более длинное письмо по возвращении в Берлин. Отрицала, что хотела порвать с ним. Наоборот, утверждала она, «я хочу – и это так по-женски, даже если и «нерационально» – почувствовать, что я принадлежу тебе». Еще с петроградских времен он очень много значил для нее, и ее «глупое письмо из Парижа» было написано, чтобы «ты не почувствовал мою душевную боль». Одно качество Уэллс почувствовал в ней – ее силу, и она играла на этом. «Да, я сильная, надеюсь, достаточно сильная, чтобы не быть глупой». Но она убеждала его: «Не будь слишком сильным, мой милый Г.Д., будь немножко «слабым»… если это означает думать обо мне больше, чем следует»⁶⁴².
Если «обработка» Уэллса стоила Муре немного ущемленной гордости, то она не показывала этого. Она узнала, как важно подыгрывать мужскому тщеславию, в тюрьме ЧК, когда ее объектом был Яков Петерс, и ее «тренировка ума» оттачивалась годами общения с сотрудниками тайной полиции, шпионами, комиссарами и дипломатами. Один англичанин, каким бы он ни был известным, не должен был оказаться слишком серьезным вызовом для женщины с таким талантом.

Но вполне могла иметь место и скрытая мотивация: Мура не просто «обрабатывала» или соблазняла, а готовила его. Если слухи о том, что она шпионила по заданию советского правительства, были правдивыми, и опасения секретных служб Великобритании и Франции имели под собой веские основания, то Великобритания была вдвойне хорошим местом для ее пребывания там. Круг общения Уэллса был интернациональным: в него входили члены королевских семей и писатели, кинозвезды и аристократы, а также политики, занимавшие самые высокие руководящие посты в своих странах. Локарт тоже, хотя и не был так хорошо известен, как Уэллс или Горький, общался с богатыми и известными людьми, включая в тот или иной период времени Уинстона Черчилля, Освальда Моли, лорда Бивербрука, Брендана Бракена, принца Уэльского и Уоллис Симпсон. В окружении этих двух мужчин любой шпион, чьей профессией были политические сплетни, нашел бы богатую поживу.

Но в ней жила и глубокая эмоциональная потребность. Ее мужчины никогда не были для нее просто инструментами – и меньше всего Локарт. Даже ее дочь Таня не могла осветить скрытые ниши характера Муры. Она не могла понять, как «человек, столь много страдавший и потерявший, как моя мать, мог все еще ожидать и внушать такое низкопоклонство».
Одним из способов, с помощью которого она добивалась этого, без сомнения, было внушение эмоционального влечения: однажды она рассказала одной моей приятельнице, что думала, будто мужчины станут сохранять привязанность к ней, если она с ними переспала. И все же остается вопрос: в какой мере это было эгоистическим желанием манипулировать людьми, или это был ответ на ее сильную внутреннюю потребность? Безусловно, как только мужчина привязывался к ней, она не отпускала его; и это, по-видимому, отчасти и привлекало людей, попавшихся на ее удочку ⁶⁴³.
Исправив свою изначальную оплошность, Мура принялась налаживать постоянные отношения с Уэллсом. Но при этом ни один из них не был ни свободен, ни постоянен. Горький все еще жил в Сорренто, и Мура по-прежнему была отчасти членом его домохозяйства. И в то же время она периодически продолжала свои отношения с Локартом.

Тем временем Уэллс все еще состоял в запутанных отношениях с Одеттой Кеун. Она жила на Ривьере, куда он приезжал зимой. Он отказывался видеться с ней в других местах и держал свои новые отношения от нее в секрете, боясь обвинений, которые, без сомнения, последовали бы. Несмотря на абсолютную уверенность в том, что он любит именно Муру, Уэллс никогда не умел заканчивать отношения с женщинами аккуратно, и теперь, когда ему пошел шестой десяток, не мог выдержать еще один бунт в своей повседневной жизни. После смерти Джейн Уэллс пережил душевную драму и чувствовал, что собственная жизнь близится к концу, заставляя его ощущать необходимость завершить важную работу; он не хотел ничего такого, что могло бы помешать.

Уэллс ясно дал понять Муре, что намерен остаться с Одеттой, что у них с Мурой не должно быть детей и он не ожидает от нее верности⁶⁴⁴. Тронутый ее «убогим», бедственным существованием, Уэллс назначил ей ежегодную выплату в размере двухсот фунтов стерлингов, что было дополнением к ее доходам от бизнеса, составлявшим около восьмисот фунтов стерлингов.

Условия Уэллса прекрасно устраивали Муру. Летом Горький уезжал в Россию, а Уэллс проводил зимы с Одеттой, так что все складывалось прекрасно. И у нее еще оставалось время, чтобы развлекаться с Локартом.

По-видимому, Уэллс не понимал, что отношения Муры с Горьким носили сексуальный характер. Он по-прежнему полагал, что она просто его секретарь. Он также не знал и о силе ее чувства к Локарту. Он считал себя единственным мужчиной, которого она любит. И все же хотя Мура и говорила ему, что любит его и принадлежит ему, эти признания не были похожи на идущие от всего сердца, бурные признания в любви, которые она делала Локарту.
Молодость Муры прошла, и она была уже женщиной среднего возраста. И новое чувство – осознание присутствия поколения женщин моложе ее по возрасту, вызывало раздражение.

В октябре 1929 г. Мура на некоторое время забрала Киру к себе в Берлин. Квартирка была небольшой, и вскоре она обнаружила, что присутствие Киры раздражает и стесняет ее. Ей плохо удавалось представлять симпатичную молодую женщину в компаниях людей, и она испытывала ревность, если какие-нибудь мужчины обращали на нее внимание. Казалось, Мура обижается на нее, на то, что она вторгается в ее жизнь и становится вместо нее центром внимания. Кира прожила с ней лишь несколько месяцев.

В 1930 г. здоровье Горького стало хуже, чем обычно. Его туберкулез особенно обострился той зимой, и он не смог ухать в Россию. Мура оставила его в Италии и поехала провести немного времени с Аллой. Ее муж снова совершил попытку самоубийства, которая на этот раз увенчалась успехом, и к Алле вернулось пристрастие к морфию. В марте Мура устроила ее в приют для наркоманов, но она не была достаточно больна, чтобы ее могли удерживать там силой, и Алла оттуда сбежала. Мура написала Горькому, чтобы извиниться за то, что не приехала на день его рождения, и продолжала присматривать за Аллой. В июне она устроила сестру в больницу, специализировавшуюся на лечении наркотической зависимости. В это же время она работала над переводами «Клима Самгина» Горького и занималась издательскими делами⁶⁴⁵.

Ей удалось найти время, чтобы еще раз получить английскую визу и провести некоторое время в июне с Уэллсом в Истон-Глибе. Когда Мура приехала туда, там гостил сын Уэллса от Ребекки Энтони Уэст. Он был на прогулке, когда прибыла Мура, а возвратившись, увидел своего отца и ее сидящими на садовой скамейке у дерева. «Их лица озаряла радость оттого, что они снова вместе, и явное счастье на лицах делало картину незабываемой. Когда мой отец был счастлив, он был самым приятным из людей, в компании которых хотелось находиться». Энтони вернулся домой к своей матери и, чуть не лопаясь от возбуждения, рассказывал о том, как замечательно провел время, но Ребекка холодно его встретила, она рассердилась оттого, что ее сын оказался таким изменником⁶⁴⁶.

Уэллс и Мура провели время в Лондоне, где Мура начала внедряться в английский литературный и издательский мир. Она была представлена грозной Барбаре Бэк – директору издательства «Хайнеман», акуле, которая, по слухам, спала одновременно с Сомерсетом Моэмом, его секретарем и своим возлюбленным Джеральдом Хэкстоном. Она приказала своему курьеру – молодому Руперту Харт-Дэвису играть вместе с ней в паре в матче по бадминтону с Мурой и Уэллсом. Потом они отправились в новую квартиру Уэллса на Бейкер-стрит, чтобы выпить чаю. Харт-Дэвис остался под впечатлением от Муры, назвав ее энергичным, увлеченным противником на игровой площадке. Она отказалась от чая, предпочтя «бренди с содовой и большую сигару», за которыми обсуждала с Уэллсом политику и правительство⁶⁴⁷. Она произвела глубокое впечатление на двадцатитрехлетнего молодого человека. В более поздние годы жизни он обожал Муру за ее доброту и сердечность. «Она обнимала вас не просто руками, а всем своим «я»⁶⁴⁸.

В оставшуюся часть того лета она не спеша возвращалась к больному Горькому в Сорренто через Париж, Берлин и Эстонию. Но к октябрю снова уже была в Лондоне, где обедала с Локартом в гостинице «Савой», прежде чем уехать в Геную и Берлин. Они с увлечением обсуждали последнюю сплетню – Мура рассказала ему, что писатель Арнольд Беннет пресытился своей любовницей-актрисой и «утратил свое вдохновение, с тех пор как она заставила его отказаться от ношения рубашек в цветочек»⁶⁴⁹. Она потчевала его рассказами о Горьком, который потратил все свои деньги и зарабатывал лишь около трехсот фунтов стерлингов в год, несмотря на то что в России ежегодно продавалось более двух с половиной миллионов его книг. Сталин не выпускал деньги из страны, делая невозвращение на родину невозможным для Горького. Тем временем с каждым годом Мура все меньше и меньше виделась с ним и проводила все больше времени в Великобритании.

С каждой поездкой она расширяла свою социальную сеть, собирала новую информацию, добавляла новых авторов в список «Эпохи». И слухи о ней никогда не утихали – говорили, что ее поездки были прикрытием для деятельности то ли как советской шпионки, то ли двойного английского агента. И в то же время неугомонные и сильные чувства заставляли ее заводить новых любовников.

Она не жила в доме Уэллса, когда была в Англии; вместо этого останавливалась у графа Константина Бенкендорфа и его жены. Константин – дальний родственник ее погибшего мужа Ивана, был сыном графа Александра Константиновича Бенкендорфа – последнего посла имперской России при Сент-Джеймсском дворе. Вдова Александра – графиня Софья поселилась в Англии после его смерти в 1917 г., сдав в аренду свой лондонский дом и живя в причудливом садовом домике Лайм-Килн в Клейдоне, графство Суффолк, где выращивала розы. Софья умерла в 1928 г., и Константин унаследовал Лайм-Килн. Смело объявив о своей связи с семьей Бенкендорф и пустив в ход все свое обаяние, Мура обрушилась на Константина, ожидая от него гостеприимства, – и получила его⁶⁵⁰. На протяжении последующих полутора десятков лет она получала его в большом объеме.

Будучи либералом по политическим взглядам, Константин женился на арфистке Марии Корчинской и имел семилетнюю дочь Натали. Константин был старше Муры на двенадцать лет, служил на русском императорском флоте, был взят японцами в плен во время войны 1905 г. и некоторое время работал в Лондоне со своим отцом. Живя там, он подружился с писателем, путешественником и светским львом Морисом Бэрингом, который ввел его в политический и литературный круги, в которые входили Артур Бальфур, Джордж Бернард Шоу, король Эдуард VII и Герберт Уэллс. Константин вернулся в Россию перед Первой мировой войной, чтобы заниматься семейным поместьем, и проживал в квартире в Санкт-Петербурге вместе с Бэрингом. После революции он решил связать свою судьбу с пролетариатом и поступил служить на Красный флот. Но его карьера там не сложилась ввиду подозрений, которые внушало большевикам его происхождение. В разное время он сидел и в Кремле, и в Бутырке – той самой тюрьме, в которой Мура провела две ужасные недели в сентябре 1918 г.⁶⁵¹

Так как они были ветеранами-сидельцами чекистской тюрьмы и прогрессивно мыслящими аристократами, работавшими на большевиков, наверное, между ними и возникло взаимопонимание, которое повлекло Константина и Муру друг к другу. Как и Муру, некоторые русские эмигранты считали Кони советским шпионом⁶⁵². Кое-кто считал, что знакомство с ним Муры предшествовало ее появлению на пороге его дома в Лондоне в 1930 г. Когда-то он служил пограничным комиссаром в Эстонии в то время, когда Мура пересекала ее границу⁶⁵³.

Константин был похож на Ивана – невозмутимый, прямой и склонный к полноте. Но по темпераменту он был ближе Муре – прогрессивно мыслящий, либеральный, умеющий приспособиться к обстоятельствам и утонченный. Он был флейтистом и, уйдя с флота, поступил в оркестр, где и встретил свою жену Марию. Ему было сорок лет, ей – двадцать семь. Они бежали из России в 1924 г. и присоединились к графине Софье в Англии. Как и многие другие русские эмигранты, Кони не нашел себе дела в Англии и стал играть в азартные игры, предоставляя жене зарабатывать им на жизнь. Большую часть своего времени она проводила в Лондоне, устраивая свою карьеру, пока Кони жил в Лайм-Килн.

Через несколько месяцев после приезда в Англию Мура сумела растопить сердце Кони. У них начался роман, которому было суждено продлиться пятнадцать лет. Он был обаятельным человеком, вызывавшим симпатию и восхищение⁶⁵⁴. Когда Мура рассказывала о себе одному другу много лет спустя, она сказала: «Горького и Уэллса я любила. К Константину я испытывала физическую страсть, которую он удовлетворял»⁶⁵⁵. Его дочь Натали, которая знала об этом романе из семейных сплетен, росла, ненавидя Муру⁶⁵⁶. Когда ее в возрасте двенадцати лет в 1935 г. привезли на каникулы в Каллиярв, ее сильно раздражало общение с Мурой, и она возненавидела всю ее семью. И хотя она сочла Таню красивой, ей сильно не понравился Павел, а в Кире девочка увидела «религиозную маньячку, ежедневно ходившую на обедни, со странностями в голове»⁶⁵⁷.

Разветвленная семья Бенкендорф, с которой Мура и без того была в натянутых отношениях, еще больше охладела к ней из-за этого романа. Константин тратил на Муру деньги – покупал ей драгоценности, водил в театр и на балет. Натали считала своего отца смелым, но морально слабым человеком и полагала, что Мура «его проглотила»⁶⁵⁸. Мура даже имела наглость приехать с Уэллсом в Клейдон навестить Кони. Только женщина таких моральных устоев, как Мура, осмелилась бы привезти одного любовника к другому на выходные⁶⁵⁹.

В жизни Муры было много любовников. Горький в Сорренто, который все еще колебался, бросать ли свою любимую Италию и уезжать ли на родину навсегда, Константин – источник страсти и интриги, и Уэллс, которого она держала в неведении, и он думал, что у нее единственный. Уэллс считал, что Мура «не лихорадочно похотливая женщина, как Одетта», и может спать только с мужчиной, которого любит⁶⁶⁰. Это было правдой, но, как и ум Муры, Уэллс недооценивал ее способность любить мужчин.

На протяжении всего этого времени нить, которая связывала ее с Локартом, по-прежнему оставалась крепкой. И между ними существовала потаенная правда: будь это только возможно, она хотела не расставаться с ним, исключив все и всех остальных в мире.

Жизнь Локарта была полной неразберихой. Он по-прежнему вел свою колонку сплетен, по-прежнему был в долгах и мучился в своем развалившемся браке. Мура хотела помочь ему. Она пыталась внушить ему, что нужно взять себя в руки, разобраться с долгами и писать что-нибудь существенное. «Это женщина большого ума и великодушия», – записал он в своем дневнике в начале 1931 г.⁶⁶¹ Локарт знал, как с ним стало трудно и какого напряжения это стоило для женщины, которая все еще слишком любила его. Однажды она сказала ему, что он «немного сильный, но недостаточно силен, немного умный, но недостаточно умен, и немного слабый, но недостаточно слаб»⁶⁶². Теперь убеждала его «перестать портить себе жизнь» и воспользоваться возможностями, которые открывались перед ним. «Ты должен иметь время, чтобы писать, и должен бороться со своими физическими проблемами… Почему ты меня не слушаешь?»⁶⁶³ Время от времени они встречались и снова разжигали старое пламя, а иногда – очевидно, когда она сильно пила или доводила себя до страсти, – она писала ему бурные письма неровным почерком: «Мой милый, ты должен знать, как сильно я тебя люблю… вся моя любовь – тебе» – и клялась, что ее любовь ничуть не уменьшилась с 1918 г.⁶⁶⁴

В 1931 г. Горький почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы снова приехать в Москву. Мура занялась продажей его коллекции нефритовых статуэток, чтобы увеличить доход в Европе, но ее расстроило, что она получила лишь половину той суммы, какую хотела бы получить за нее⁶⁶⁵. На Рождество 1931 г. состоялась помолвка Киры. Ее женихом был Хью Клегг – врач и редактор «Британского медицинского журнала». Бракосочетание состоялось в русской православной церкви в Лондоне на следующий год⁶⁶⁶.

К 1932 г. Локарт совершил хороший рывок в написании своих воспоминаний, основанных на его дипломатической карьере и шпионской деятельности. Желая, чтобы книга вышла надлежащего качества, а также стремясь контролировать то, что он в ней написал, Мура проявила к ней большой интерес и обратила на нее свой опытный редакторский глаз. В марте во время угнетающе скучного пребывания в Каллиярве («этой маленькой хижине»), в ответ на какое-то замечание Локарта, что все пропало, она мимоходом упомянула в письме, что «Р» не умер, как сказал наш друг»⁶⁶⁷. Еще один таинственный «Р». Это был явно другой «Р», не тот, который бесил Горького.

Почти наверняка Мура имела в виду Сиднея Рейли – агента SIS и бывшего сообщника Локарта в заговоре латышских стрелков. Рейли исчез во время выполнения своего задания в России в 1925 г. Предполагали, что он мертв – застрелен вскоре после перехода границы. Позднее выяснится, что Эрнст Бойс из SIS, который якобы был советским двойным агентом, намеренно отправил его в ловушку. Некоторые будут считать, что смерть Рейли была инсценирована, а агент украинского происхождения на самом деле перешел в лагерь противника⁶⁶⁸. Если это было правдой и если Мура знала об этом, то она, вероятно, была глубоко вовлечена в шпионаж, как и утверждали ее обвинители.

Это была правдоподобная идея. Рейли всегда был решительно настроен против большевиков, но в конце 1918 г. Локарт, который только-только вернулся из России, получил от него письмо. На этот раз Рейли остановился в лондонской гостинице «Савой» накануне возвращения в Россию с Джорджем Хиллом. В своем письме, которое держалось в секрете еще долго после смерти Локарта, Рейли писал, что большевизм «непременно в процессе развития завоюет мир… и ничто – меньше всего все ожесточенные реакционные силы – не может остановить эту нарастающую волну». Он высказал свое мнение, что «столь осуждаемые и плохо понимаемые «Советы», которые являются внешним выражением большевизма в приложении к практическому управлению страной, это ближайший известный мне подход к настоящей демократии, основанной на истинной социальной справедливости». Более того, он полагал, что «им, возможно, суждено привести мир к высочайшему идеалу управления государством – интернационализму»⁶⁶⁹.

Рейли хорошо знал Локарта и, несомненно, был в курсе его симпатий к социализму, его недовольства английской интервенцией и, возможно, подозревал, что Локарт рассматривал возможность остаться в России ради Муры. Он вполне мог быть перебежчиком. Если Мура действительно сказала Локарту, что смерть Рейли была инсценировкой, то это было необычайным безрассудством или смелым доверием. Если и было что-то, чему Мура так и не научилась сопротивляться, то это побуждение дать людям понять, что она держит руку на пульсе того, что находится за пределами их знания.
В течение 1932 г. Муру и Уэллса все чаще видели вместе. Они проводили выходные в загородном особняке лорда Бивербрука (начальника Локарта) в Черкли-Корт, и Уэллс дал Муре ключ от своей квартиры на Бейкер-стрит. В апреле они вместе провели отпуск в Эскоте, остановившись в гостинице «Роял», которой управлял эксцентричный Джон Фотерджил, носивший зеленый костюм с медными пуговицами и башмаки с пряжками и державший на территории гостиницы трех слонов. Муре нравилось кормить их «еблоками», как она говорила, нарочно усиливая свой русский акцент.

Именно здесь Уэллс впервые заговорил с Мурой о браке. Неудивительно, что она была против этой идеи. Настаивала, чтобы у них все продолжалось как обычно, и была непреклонна в том, что не хочет ничего менять в их отношениях.

Уэллс был на грани разрыва с Одеттой Кеун, но, несмотря на разговоры о браке с Мурой, он все еще не положил конец этим отношениям. Его возмущало бурное поведение Одетты, но он, видимо, боялся сказать ей, что между ними все кончено. Когда годом ранее у Уэллса диагностировали диабет, Одетта приехала в Лондон, прошла короткие курсы медсестер и потребовала, чтобы ей разрешили ухаживать за ним, надеясь, что он женится на ней из благодарности. Уэллс сказал ей, что сам вполне способен позаботиться о себе и, безусловно, не желает ее вмешательства. Впервые увидев Муру в своей домашней обстановке, он понял, как мало у них общего и как его смущают ее экстравагантное поведение и нелепая одежда.

В конце 1932 г. Уэллс провел с ней зиму в Грассе последний раз. Становясь все более подозрительной, Одетта обнаружила письма от Муры. Она пригрозила самоубийством и сказала, что опубликует и продаст письма, которые Уэллс когда-то писал ей, и напишет книгу об их совместной жизни. Уэллс и Одетта расстались в марте 1933 г., а в 1934 г. она опубликовала книгу «Я открываю англичан», в которой фигурируют убийственные комментарии об отношении англичан к сексу. Уэллс воспринял это спокойно и сказал ей, что рад успеху ее книги. Одетта сказала ему, что очернила его имя на приеме с Ллойд Джорджем и Стэнли Болдуином. «Все они слушали о тебе и твоей Муре. Знаешь, я придумала для нее имя. Оно станет известным всему Лондону. Такое смешное имя. Весь Лондон будет смеяться над тобой. Я называю ее… баронессой Бедбаг (bedbug – постельный клоп по-англ.)»⁶⁷⁰. Если бы Одетта только знала, что мужчины в английском правительстве слышали и худшие сплетни, чем о Муре Будберг.

Уэллс был настолько увлечен Мурой, что ему было все равно, что делает Одетта. Он знал о ее недостатках (тех, по крайней мере, которые смог и хотел увидеть) и все равно любил ее. В 1934 г. он записал свои размышления о Муре, пытаясь разобраться, что же так его зацепило.
Это неряшливая женщина с морщинами на беспокойном лбу и сломанным носом… с седыми прядями в волосах. Она немного склонна к полноте. Ест очень быстро, кладя в рот еду огромными порциями. Она пьет огромное количество водки и бренди без каких-либо явных последствий. И у нее четкий мягкий голос, немного глухой, возможно, от чрезмерного курения сигарет. Как правило, она ходит с раздутой старой черной сумкой, которая редко бывает должным образом застегнута. Она держит ее руками очень красивой формы, на которые никогда не надевает перчаток и которые часто неопрятны. И все же редко случалось, чтобы в комнате, в которой помимо нее находились и другие женщины, она не была не только в моих глазах, но и по мнению многих других людей самой привлекательной и интересной из присутствующих ⁶⁷¹.
Она не была фотогеничной: «Я не знал никого, к кому фотокамера была бы столь враждебной… Обычно фотоаппарат выдает просто уродство – лицо дикарки с широкими ноздрями под мясистым носом, сломанным в детстве»⁶⁷².

Уэллс относил притягательность Муры на счет ее бесстрашного выражения лица, сдержанности и спокойной уверенности. Ее карие глаза смотрели «твердо и спокойно», а «широкие татарские скулы» делали привлекательной даже тогда, когда она была не в настроении.

Пока Уэллс боролся со своими чувствами, Мура продолжала ездить по Европе, и ее отсутствие причиняло Уэллсу страдания, как и раньше Горькому.
В 1933 г. Горький наконец покинул Италию и поселился в России. В марте перед его отъездом Мура навестила Горького в Сорренто в последний раз. Это был очень важный момент. Она приехала в разгар дебатов о том, что делать с архивом писем и документов Горького, в которых содержался материал, который, по мнению Сталина, обличил бы их авторов – русских писателей-эмигрантов и интеллигентов, писавших Горькому в 1920-х гг., пытаясь убедить его перестать защищать советское правительство. Эти письма, полные антисталинских настроений и личной информации, включая замечания о людях, все еще находившихся в России, были собраны в чемодан, но никто не мог решить, что с ними делать. Сын Горького Максим знал об этом чемодане, знал, вероятно, и его секретарь Крючков. (А если они знали, то знали и Ягода, и его тайная полиция.) Но они не могли решить, то ли обличить людей, имена которых значились в документах (и, возможно, самого Горького), то ли разгневать Ягоду и Сталина.

Было принято решение доверить этот чемодан Муре вместе с ключом от ячейки для ценностей в Дрездене, в которой хранились другие архивные материалы⁶⁷³. Мура теперь обладала опасным оружием, которое могло привести к сотням смертей.

В тот же год в досье, хранившееся в МИ-5, был подшит отчет, в котором говорилось, что, несмотря на выдачу визы баронессе Будберг, она считается «политически подозрительной», и на нее был выписан ордер Министерства внутренних дел. В течение месяца ее пребывания в Великобритании перед поездкой в Сорренто почта Муры вскрывалась, ее передвижения отслеживались, а телефон прослушивался. Собранный материал, в котором не было ничего убедительного, был добавлен в ее досье, хранившееся в МИ-5.
Как будто у нее не было достаточно дел, чтобы занять время и тревожить совесть, Мура закрутила роман еще с одним новым любовником, и еще один виток добавился к шпионской спирали, в которую она была вовлечена.

Пол Шеффер был лондонским корреспондентом Berliner Tageblatt – либеральной антифашистской газеты. Возможно, она познакомилась с ним через «Эпоху» в Берлине или их общих знакомых в Лондоне. О Муре и Шеффере известно мало, за исключением нескольких документов, имеющихся у МИ-5, которая держала их обоих под наблюдением.

Шеффер начал свою карьеру в Москве, став там корреспондентом Tageblatt. После семи лет работы он стал известным и влиятельным автором. Его комментарии о российской жизни при большевиках были резкими и сильно злили Сталина. В 1928 г. он написал о принудительной высылке в Сибирь многих видных деятелей революции и предсказал, что сталинская насильственная коллективизация советского сельского хозяйства – которую поддержал Горький – будет иметь катастрофические последствия. Шеффер стал персоной нон грата, и ему был запрещен въезд в Советский Союз.

Был ли интерес Муры к Полу Шефферу личным или политическим? Ей была интересна внутренняя информация о руководителях нацистского движения, которые были на грани взятия реальной власти (она передала эту информацию Локарту, которому требовались «рассказы о Гитлере» для его колонки, особенно если они были дискредитирующими его сексуально). В период их отношений – с начала 1932 г. и по крайней мере до конца 1933 г. – предсказания Шеффера о коллективизации стали ужасающе сбываться на Украине. Неправильное руководство и конфликт с крестьянами, которые не хотели отдавать свой скот государству, вызвали страшный голод, в результате которого погибли миллионы людей. В апреле 1933 г. Шеффер написал статью в Tageblatt, в которой опубликовал репортажи о расследовании этого бедствия, проведенном британским журналистом Гаретом Джонсом (бывший секретарь Ллойд Джорджа по политическим вопросам), который разоблачил роль коллективизации, вызвавшей голод⁶⁷⁴.

Но Советский Союз утверждал, что в этом была и скрытая сторона. В 1938 г. было заявлено, что Шеффер – фашистский шпион и он сам несет ответственность за этот голод. Советы бездоказательно утверждали, что он был посредником между Геббельсом и советским предателем Михаилом Черновым – комиссаром торговли на Украине. Чернов проводил политику, целью которой было вызвать голод, по указаниям фашистского режима, которые были получены им от Геббельса через Пола Шеффера⁶⁷⁵. Во время Второй мировой войны Шеффер улетел в Америку, где подозрения в том, что он нацистский шпион, привели к его аресту и допросу. Подозрения с него были сняты, и впоследствии он работал в Управлении стратегических служб (предшественник ЦРУ) и был экспертом обвинения на Нюрнбергском процессе.

Был ли Пол Шеффер тайным нацистом или был ли готов работать на них? Придя к власти в 1933 г., они стали владельцами Berliner Tageblatt, и, когда Шеффер стал главным редактором, Геббельс освободил его от обязанности печатать нацистскую пропаганду. Но от давления Шеффер не избавился; в конечном счете он ушел с работы и покинул Германию.

Быть может, это необыкновенное совпадение, что Мура и Шеффер были любовниками на протяжении всего времени, когда продолжался кризис на Украине. Или это не было совпадением. Они переписывались по-немецки, и некоторые их письма были перехвачены МИ-5. Помимо некоторых замечаний в отношении публикаций, это были в основном любовные письма. «Меня клонит в сон, – писала Мура, – но во сне я вижу твои искрящиеся глаза и твою нижнюю губу – и просыпаюсь. Я очень рада, мой милый, что все получилось так, как получилось… Мир вокруг меня пуст»⁶⁷⁶.

В другом письме, написанном на ее именной бумаге («баронесса Мария Будберг, представитель автора, 3 Уиллоубистрит WC1»), она предлагала отдохнуть в окрестностях Лондона, катаясь на машине. Она говорила ему, что «ужасно» любит его⁶⁷⁷. В 1933 г. во время отпуска, который Мура проводила с Уэллсом в Зальцбурге и Вене, она нашла несколько минут, чтобы написать Шефферу. «У меня едва ли есть секунда для себя, – жаловалась она. – Мы видели так много людей – Цвейга, Фрейда и т. д. Маленький старичок – педантичен и требователен, как все великие люди маленького роста»⁶⁷⁸.

То, что она отзывалась об Уэллсе столь безразлично и как бы отмахиваясь от него, могло быть лишь попыткой предотвратить какие-либо проявления ревности со стороны Шеффера. Или это могло быть проблеском ее настоящих чувств по отношению к Уэллсу. Он был предан Муре, и это иногда раздражало ее. Она могла быть жестокой. Однажды Уэллс повез ее посмотреть магазин на Бромли-Хай-стрит, где он родился в 1866 г. Когда машина медленно проезжала мимо, он указал на скромный обветшалый маленький магазинчик и сказал с некоторой гордостью: «Здесь я родился». Мура взглянула на магазин, на Уэллса и кисло сказала: «Меня это не удивляет»⁶⁷⁹.

К 1933 г. Уэллс делал ей брачное предложение при каждом удобном случае. Горький умолял вернуться с ним в Россию. У нее все еще были страстные отношения с Константином Бенкендорфом. И к этому списку добавился еще и Пол Шеффер. За всеми ними шпионили разведывательные службы разных стран. Единственным мужчиной, который не испытывал отчаянной потребности в ней, был тот, кого она на самом деле хотела, – Локарт. Он пользовался дружбой с ней и их периодическим совместным времяпрепровождением и извлекал пользу из ее понуканий писать мемуары, но не отвечал на ее призывы сделать ее своей.

Время от времени Мура встречалась со своими давними друзьями, включая Мериэл Бьюкенен, которая сделала карьеру писательницы: она уже описала свои впечатления от жизни в России в трех книгах, первая из которых была опубликована в 1918 г., и в ней Мура фигурировала как «моя русская подруга». Мериэл была замужем за майором Уэльского гвардейского полка Гарольдом Ноулингом и имела маленького сына. На Муру ее муж не произвел никакого впечатления; она называла его «тот отвратительный муж Мериэл»⁶⁸⁰.

Брак был больным вопросом. Будучи на отдыхе в Австрии, между осмотрами достопримечательностей и написанием любовных писем Шефферу Муре приходилось терпеть нескончаемый шквал брачных предложений от Уэллса.

«Это только начало нашей совместной жизни, – сказал ей Уэллс в Зальцбурге. – Очень скоро мы поженимся».

Муру это раздражало. «Но зачем же жениться ?» – спросила она. Она чувствовала, что, женившись на ней, он надеется посадить ее в клетку, всегда держать при себе или до тех пор, пока не сочтет, что она причиняет ему слишком много беспокойства. «Я надоем тебе, если всегда буду с тобой», – сказала она ему⁶⁸¹.

Будучи в таком настроении, она и пожаловалась Шефферу на педантичного «маленького старичка». Отношение Локарта к Уэллсу было аналогичным; после званого обеда, на котором обсуждались вопросы российской политики, он заметил: «Г.Д. не впечатляет. Он похож на школьного учителя, у которого все факты располагаются в определенном порядке и который говорит банальности с видом великого мыслителя… Он тщеславный старик»⁶⁸². Без сомнения, в его резюме были некоторые зависть и ревность – не ревность любовника, а зависть начинающего автора к великому и успешному писателю и профессионального дипломата с несостоявшейся карьерой – к непрофессионалу, с которым все носятся. Но Локарт не был одинок в своем мнении. Мыслитель-радикал поздневикторианской эпохи все больше выглядел оторванным от современного мира и все больше раздражался на то, что он отказывается следовать его советам.

Уэллс заметил, что Мура отправляла телеграммы в Россию, пока они были в отъезде, но в то время он мало думал об этом. Он не знал о других ее романах. Чем чаще Мура отвергала его предложение о браке, тем более зацикленным и одержимым этой идеей он становился. Своей подруге Энид Багнольд (автору романа «Национальный бархат») Мура сказала: «Я не собираюсь выходить за него замуж. Он только думает, что я собираюсь. Я не настолько глупа». Она не собиралась превращаться в домохозяйку⁶⁸³. Энид сама чуть не завела роман с Уэллсом несколько десятилетий тому назад и была навсегда очарована его привлекательностью – покорена его «необычными голубыми глазками», которые лучились улыбкой на «его грубоватом нешаблонном лице» с нахальным носом, как у Сирано; его глаза были «цвета первозданной морской синевы», и она чувствовала блаженство оттого, что стала объектом внимания «этого жадного мальчика». Но Энид нравилась Мура, и она восхищалась тем, как Мура обращалась с ним⁶⁸⁴.

В конце их отдыха в Австрии в июле 1933 г., предоставив Уэллсу одному возвращаться на родину, Мура поспешила в Стамбул на встречу с Горьким на борту советского парохода, который вез его из Неаполя в Крым. Мура попрощалась с ним навсегда, и он отплыл в Черное море. Больше он никогда не вернется на Запад. Ему были подарены три сказочных дома, у него были обожавшие его поклонники, он получил доступ к своему богатству, но утратил свободу.

Лишь через пару месяцев после его возвращения в Россию Мура написала ему, что планирует короткую поездку, чтобы навестить его там. Она явно не сомневалась, что получит разрешение на въезд и выезд из страны, где это было практически невозможно. Так оно и оказалось. Как только Горький приехал на родину, Мура загадочным образом обрела возможность беспрепятственно въехать и выехать из СССР, как будто два этих события были каким-то образом связаны.

Тем временем воспоминания Локарта были завершены. Он отправил рукопись Муре на утверждение. Он считал, что она «очень хорошая», но хотел, чтобы Мура внесла изменения в главы, повествующие об их отношениях. Мура попросила его, чтобы она фигурировала как «мадам Бенкендорф». Он не выполнил этой просьбы, но все же уступил ее настоятельной просьбе убрать те отрывки о «шпионских делах», которые придавали ей «сходство с Матой Хари, что совершенно не нужно в этой книге… и совершенно невозможно для меня»⁶⁸⁵. Он также вымарал рассказ о заговоре с латышскими стрелками, отделяя себя от ядра заговорщиков в соответствии с версией, которая была придумана им, Мурой и Яковом Петерсом в Кремле в 1918 г.

Книга была опубликована в ноябре 1932 г. под заголовком «Воспоминания английского агента» и стала лидером продаж. На следующий год по ней был написан сценарий для фильма кинокомпании «Уорнер бразерз». В роли Стивена Локи был Лесли Ховард, а Кей Френсис в роли Елены Муры. Фильм носил название «Английский шпион», его режиссером-постановщиком был Майкл Кертис (который позднее снимет фильм «Касабланка»). Сценарий был слабым, и фильм имел меньший успех, чем книга. История любви между Локи и Еленой Мурой была простой и сенсационной. Елена – агент ЧК, которая должна шпионить за Локи, который планирует убить Ленина. Елена дает Троцкому (главному злодею) информацию, которая приводит ЧК в место, где прячется Локи, и Троцкий приказывает уничтожить здание вместе с находящимся в нем Локи. Но, влюбившись в английского шпиона, Елена жертвует собой ради него в момент конфронтации, предпочтя умереть вместе с ним. Однако оба оказываются помилованными, когда Ленин оправляется от ран и объявляет амнистию всем политзаключенным.

Муру не взволновал этот фильм, и, по-видимому, ей доставляла удовольствие та дурная слава, которую он ей принес. Один из самых интересных моментов фильма – изображение ее как шпионки ЧК, которая затем жертвует собой. Ни то ни другое не было широко известно в то время; Локарт вычеркнул это из книги. С учетом очень небольшого времени на съемки, возможно, сценарист Лайрд Дойл, работавший с Локартом над сценарием, получил доступ к информации, которой не было в книге.

Если что-то в этом фильме действительно тронуло или расстроило Муру, то, возможно, его конец, когда Елена и Локи вместе уезжают из Москвы, направляясь в Англию. И снова художественная «правда» превзошла эмпирический факт.

Локарт продолжал вести борьбу со своими пороками. В своем дневнике он посетовал, что должен сделать «одно последнее энергичное усилие вести воздержанную жизнь. Безусловно, к этому времени я достиг возраста, когда меня удовлетворят другие вещи помимо выпивки, потакания своим слабостям и распутства»⁶⁸⁶. Он никогда не достигнет этого возраста.

Пытаясь развить успех «Воспоминаний английского агента», он начал усердно работать над их продолжением. Когда Мура увидела рукопись, она сочла ее лучше предыдущей. Но ее привели в замешательство рассказы о его романах с другими женщинами в период между 1918 и 1930 гг. – их было семь («В бурном темпе!» – сказала она ему). И она была оскорблена, узнав, что ему предлагали два назначения в Россию в 1919 г., в то время как она делала все, что было в ее силах, чтобы соединиться с ним, а он отклонил оба. «Почему?» – спросила она⁶⁸⁷. Очевидно, она забыла (а Локарт не упомянул об этом в книге), что его ждал смертный приговор, если он когда-нибудь появится в России.
Глава 20. Изменница и лгунья. 1933–1934 гг.
Несмотря на преданность Муре, Уэллс не утратил своих склонностей к флирту.

Хильда Матесон (известная как Кочегар), возглавлявшая на Би-би-си направление радиобесед, уговорила Уэллса принять участие в одной из передач. Он не мог устоять перед возможностью одарить своей мудростью восторженную нацию. Его заинтересовали следующие темы: «Может ли демократия выжить?», «Мир в мире» и «Куда ты, Британия?»⁶⁸⁸. Он стал ночной радиозвездой и подружился с Хильдой. В то время Хильда была возлюбленной Виты Сэквиль-Уэст, но Уэллс ничего не знал о ее сексуальных предпочтениях и в начале их дружбы предпринял попытку соблазнить ее в своей квартире. Она написала Вите письмо, в котором пожаловалась, что из-за расположения квартиры на самом последнем этаже «никто не услышал бы моих криков, так что мне пришлось делать все, что в моих силах». Энергичное сопротивление только возбудило бы его, рассудила она, поэтому «восприняла это со всем возможным легкомыслием и посмеялась над ним… а к концу он превратился в полного раскаяния дядюшку»⁶⁸⁹.

В другой раз, проводя зиму в Грассе, он обедал со своей давней возлюбленной – романисткой Элизабет фон Арним, известной как «Маленькая Э». Он сказал ей, что ему понравилась ее последняя книга, но игриво покритиковал ее: «Я мог бы отшлепать тебя (с большой любовью и желанием поцеловать потом это место) за некоторые твои слишком сложные предложения»⁶⁹⁰. Возможно, он и был предан Муре, но никогда не мог удовлетвориться только одной женщиной.

В конце лета 1933 г. Мура и Уэллс планировали отдохнуть в Портмерионе – псевдоитальянской деревне, которую Клаф Уильямс-Эллис начал строить в небольшом анклаве на побережье Северного Уэльса. Но 28 июля Мура прислала ему письмо, подтверждавшее то, чего они боялись и над чем шутили какое-то время. Она была беременна⁶⁹¹. Ей был сорок один год, а Уэллсу – шестьдесят семь.

Эта новость едва ли была желанной для обоих, и Мура решила сделать аборт. Она казалась очень опытной в таких делах и называла сложившуюся ситуацию небольшим и незначительным дельцем, о котором не побеспокоилась бы написать ему, если бы они не запланировали провести часть отдыха в доме подруги Уэллса – леди Кристабель Аберконвей в Боднанте неподалеку от Лландидно; Муре придется пропустить первые две недели этого визита, так как она будет находиться в Европе по поводу этой операции. (Аборт был не только запрещен законом в Великобритании в 1933 г.; этот закон незадолго до этого был ужесточен.)

Мура сообщила Уэллсу, что он не сможет писать ей туда, где она будет находиться (место при этом не указала); но он может писать на другой адрес, а она договорится, чтобы почту оттуда забирали.

Была ли она действительно беременна? Если это была уловка, то, вероятно, для прикрытия чего-то очень важного, а не просто какой-нибудь увеселительной поездки с Полом Шеффером или Кони Бенкендорфом. Важно, она попросила Уэллса не тревожиться, уверила его, что думает о нем, и попросила позаботиться о Кире, Тане и Поле, если она не вернется⁶⁹². Аборт был рискованной процедурой, и единственной европейской страной, в которой он был разрешен, была Россия, где его исключили из числа уголовно наказуемых деяний в 1919 г. Если Россия была местом ее назначения, то она вполне могла беспокоиться как об операции, так и самом визите туда. Мура получала письма от Горького, в которых он жаловался, что теперь не может уехать из страны. Думала ли она о том, что то же самое может случиться и с ней?

Не случилось. Она либо перенесла эту операцию, либо закончила то дело, для которого беременность была прикрытием, и вскоре вернулась к Уэллсу, присоединившись к нему в последней части отдыха в Портмерионе и Боднанте.
Теперь, когда Горький был для нее потерян, она всерьез продолжала укреплять свои отношения с Уэллсом, несмотря на то что отвергала его постоянные предложения вступить в брак. Пол Шеффер и Кони Бенкендорф давали ей страсть, а Локарт был ее настоящей любовью, но с исчезновением Горького из ее жизни Уэллс стал для нее прибежищем, источником безопасности и влияния.

И хотя Мура по-прежнему была в Лондоне лишь наездами, она прочно обосновывалась в нем. Она обзавелась квартирой в доме номер 88 в Найтсбридже, которую делила со своей давней подругой Любой Хикс, ставшей к этому времени вдовой. Хики, много лет страдавший от туберкулеза, умер в 1930 г. Люба осталась ни с чем и зарабатывала себе на жизнь, держа маленький магазинчик готового платья. Несмотря на различное происхождение, Люба и Мура имели общие воспоминания о жизни в России, которые держали их вместе, и, несмотря на то что обе они хотели быть центрами каждая своего мира, они оставались подругами⁶⁹³.

Необходимости ездить в Эстонию, чтобы повидаться с детьми, больше не было: все они теперь были здесь, в Англии. Кира и Хью Клегг жили в Лондоне, Пол перебрался в Англию в 1933 г., забыв русское имя Павел. Он изучал сельское хозяйство и стал фермером в Йоркшире. В 1934 г. в Лондон приехала Таня, нашла работу в какой-то конторе и переехала в комнату, находившуюся в том же доме, где жили Мура и Люба. Ей с ними обеими было трудно. Мура приглашала ее на вечеринки, но никогда не представляла никому, участвуя в жарких спорах и оставляя Таню одну без собеседников.

Мура не перестала любить свою постель. Она занималась утренними делами, лежа в постели, и любила оставаться в ней до обеда, назначая встречи на оставшуюся часть дня, и писала письма. Она часто обедала с друзьями и приходила к Уэллсу на час-другой после полудня, затем, вечером, заходили на рюмку хереса приглашенные гости; через час с небольшим она выпроваживала всех, но ожидала, что кто-нибудь будет сопровождать ее на ужин, если она не ужинала с Уэллсом. По выходным Мура обычно сопровождала Уэллса в поездках в загородные дома богатых, влиятельных и известных знакомых.

Уэллс по-прежнему был убежден, что Мура выйдет за него замуж. Он устроил большую вечеринку в ресторане Сохо «Куо Вадис», чтобы отпраздновать их брак. Это был свадебный прием без свадьбы. Были приглашены все их друзья. Список гостей включал карикатуриста Дэвида Лоу, Вайолет Хант, Макса Бирбома, Мориса Бэринга, Гарольда Николсона, Джульет Хаксли, леди Кьюнард и Энид Багнольд. Когда Энид подошла к Муре, чтобы поздравить ее, та улыбнулась и сказала, что не собиралась выходить замуж. Посреди ужина Мура объявила гостям, что все мероприятие было шуткой. «Мы разыграли вас. Мы не поженились сегодня и не планируем делать этого в будущем»⁶⁹⁴.

Учитывая, что Уэллс вряд ли стал бы устраивать такой «розыгрыш» своим друзьям, он, вероятно, надеялся, что перспектива публичного позора заставит ее подыгрывать ему и выйти за него замуж. Делая свое заявление, Мура, возможно, в какой-то мере отплатила за то, что была вынуждена участвовать в этом приеме, и в то же время раз и навсегда внушила Уэллу, что ее позиция непоколебима.

После ужина гости были приглашены на квартиру Уэллса в Бикенхолл-Мэншнз, где рядами стояли взятые напрокат позолоченные стулья в ожидании концерта арфистки Марии Корчинской, иначе известной как графиня Бенкендорф. Кому пришла в голову эта неудачная идея пригласить жену Муриного любовника выступать на ее фиктивной свадебной вечеринке, неизвестно. Графиня не появилась вопреки всем ожиданиям. Удивленная Энид Багнольд вспоминала, что никто и не подумал убрать стулья, чтобы они не мешали, и гости сидели на них рядами до конца вечера⁶⁹⁵. Пара позаимствовала у Энид ее дом в Роттингдине, Суссекс, на «медовый месяц», который прошел, как и было запланировано.

После него Уэллс продолжил жить один со своей невесткой Марджори, которая была для него и экономкой, и секретарем.

Как и Горького до него, Уэллса постоянно расстраивал нескончаемый флирт Муры за границей. Она всегда рассказывала ему, куда уезжает, и он доверял ей, но не мог отделаться от мучительных подозрений. В конечном счете по причудливому стечению обстоятельств правда об одной ее связи вышла наружу. Больше их отношения не останутся прежними.

В 1934 г. Уэллс попросил ее поехать вместе с ним в Соединенные Штаты, объяснив с непреходящей слабой надеждой, что они должны пожениться перед отъездом: неженатые пары подвергаются ужасным гонениям со стороны пуританской прессы (там немногое изменилось со времени поездки туда Горького и Марии Андреевой в 1905 г.). Мура сказала ему, что в таком случае ему придется ехать одному. Он также попросил ее поехать с ним в Россию в том же году, так как хотел познакомиться со Сталиным.

Самолюбие Уэллса было огромно. Он пытался в одиночку совершить крестовый поход, чтобы принести миру мир и повлиять на него согласно своему представлению об объединенном мировом государстве. Чтобы достичь этого, он хотел встретиться и с президентом Рузвельтом, и со Сталиным и наладить между ними дружеские отношения. Там, где терпели неудачу легионы дипломатов, он не видел причин, почему бы г-ну Г. Д. Уэллсу не добиться успеха. Мура уверяла его, что Россия закрыта для нее, и если ей будет разрешен въезд, то, как и Горького, ее, вероятно, не выпустят обратно. Она сказала ему, что ее там могут даже убить.

В апреле Уэллс поехал в Америку один на борту корабля Королевской почтовой службы «Олимпик». Настроение его было нерадостным. Он хотел в свои преклонные годы видеть рядом с собой любящего человека, который заботился бы о его повседневных нуждах и был бы его спутником. Он начал уже мириться с тем, что этого никогда не произойдет с Мурой. Во время своей поездки он написал Кристабель Аберконвей:
Думаю, я действительно порву с Мурой. Она мила со мной – она восхитительна, – но я больше не могу выносить эту полураздельную жизнь. Я устал, мне надоела Мура, которую я не могу привезти в Америку и которая путешествует всюду и, насколько я знаю, либо торгует наркотиками, либо шпионит, либо делает еще какие-нибудь фантастические вещи ⁶⁹⁶.
Уэллс был ближе к правде, чем думал. Как только он благополучно отбыл в свое трансатлантическое путешествие, Мура осуществила план посещения Горького в Советском Союзе. Она раньше написала ему, что ей доставит радость встреча с ним в Москве, но думала, что жизнь там окажется слишком тяжелой для нее теперешней. Вместо этого она собиралась навестить его во время пребывания на даче на крымском побережье⁶⁹⁷.

В июле после возвращения из Америки Уэллс сделал еще одну попытку уговорить Муру поехать с ним в Россию, и снова она заявила, что это невозможно. Она сказала ему, что поедет в Эстонию, и предложила на обратном пути заехать туда и провести с ней месяц в Каллиярве. Он согласился. Когда настало время, Уэллс нежно проводил ее из аэропорта Кройдон, поцеловав на прощание, и следил за ее улыбающимся лицом, когда самолет выруливал на взлет. Это было последнее мимолетное впечатление о Муре, которую, как ему казалось, он знал⁶⁹⁸.

Он и Джип вылетели в Россию неделей позже.

В Москве и Ленинграде они посетили несколько литературных вечеров, на которых их представили тем писателям – включая Алексея Толстого, – которые смогли примириться с властью и еще не были убиты или высланы в Сибирь. Уэллс счел ограничения, наложенные на его перемещения, очень утомительными; стал раздражительным, самочувствие его ухудшилось. У него состоялся разговор со Сталиным, которому мешала невозможность для них говорить на языке собеседника. Уэллс с подозрением отнесся к Сталину, видя в нем потенциального деспота, но вынужден был признать, что страна управляема и наращивает мощь. Несмотря на неприветливость Сталина («очень сдержанный и эгоистичный фанатик, ревностный монополист власти»), Уэллс решил, что тот полезен для страны. «Все подозрения в скрытых эмоциональных напряжениях улетучились навсегда после разговора с ним в течение нескольких минут… Я еще никогда не встречал более искреннего, спокойного и честного человека»⁶⁹⁹. Его оценка была такой же точной, как и его первое мнение о Муре в 1920 г. И снова Уэллса одурачила советская принимающая сторона.

А затем он сделал ужасное открытие. Через пару дней после его беседы со Сталиным Уэллса повезли обедать с Горьким на его огромную дачу под Москвой⁷⁰⁰. Уэллс был за свободу самовыражения в России – и с этим мнением Горький в 1920 г. энергично согласился бы. Но теперь Уэллса встретил другой Горький. И хотя он лишь немного изменился, несмотря на прошедшие годы, превратился в «абсолютного сталиниста»⁷⁰¹. Состоялся спор, который неуклюже велся через переводчика.

В атмосфере неловкости, которая возникла вслед за этим, переводчик, поддерживая разговор, спросил Уэллса о его маршруте. Уэллс упомянул, что проведет какое-то время в Эстонии со своей подругой – баронессой Будберг. Переводчик был слегка удивлен и небрежно заметил, что баронесса была у Горького всего лишь на прошлой неделе.

«Но я получил от нее письмо из Эстонии три дня назад!» – сказал Уэллс⁷⁰².

Переводчик, смущенный и сконфуженный, замолчал. «Удивление» – это было не то слово, которое могло выразить то, что почувствовал Уэллс. Он сумел взять себя в руки и продолжил беседу с Горьким, «ожидая, что Мура может внезапно выйти из-за угла с улыбкой на лице, чтобы поздороваться со мной». Когда все было готово к обеду, Уэллс, будучи не в состоянии оставить эту тему, поднял ее снова. Горький подтвердил, что Мура навещала его три раза за последний год. Между переводчиком и официальным сопровождающим произошло поспешное совещание, и Уэллсу объяснили, что «приезды Муры в Россию необходимо было держать в некотором секрете, потому что это могло помешать ей в Эстонии и ее русским друзьям в Лондоне». Будет лучше, сказали Уэллсу, если он не станет никому говорить о ее поездках⁷⁰³.

С этими несколькими словами «моя великолепная Мура разлетелась на атомы». Уэллс не спал все оставшиеся ночи его пребывания в России. «Я почувствовал такую боль, какую раньше мне не причинял ни один человек. Это было невероятно. Я лежал в кровати и рыдал, как разочарованный ребенок». Никакое оправдание, приходившее ему в голову, не могло объяснить, почему Мура не сказала ему, что едет в Россию, или почему она не подождала его там. Он чувствовал себя преданным, брошенным, «человеком без спутника».

Перед отъездом из России он аннулировал свой и Мурин билеты из Эстонии в Великобританию и сделал дополнение к своему завещанию, исключив ее из него. Он принял решение совсем вычеркнуть ее из своей жизни. Он не собирался ехать в Эстонию, а был намерен лететь прямо из Ленинграда в Стокгольм, но ничего не смог с собой поделать; он должен был увидеться с ней.

Мура встретила его в аэропорту Таллина спокойная, как всегда, и так же полная любви, несмотря на то что он послал ей открытку, где намекал на то, что все знает. Уэллс молча томился и ждал подходящего момента, чтобы расспросить ее. «Забавно было услышать о том, что ты была в Москве», – сказал он. Мура спросила, откуда он узнал об этом, и он уклонялся от ответа несколько минут. Но у него не хватило терпения. «Мура, ты изменница и лгунья, – сказал он. – Почему ты со мной так поступила?»

Она утверждала, что все решилось внезапно после ее приезда в Эстонию. Горький все устроил в короткий срок, и она не смогла устоять перед возможностью снова увидеть свою страну. «Ты же знаешь, что значит для меня Россия», – сказала Мура. Но почему же она не подождала Уэллса, зная, что он вскоре будет в России? По ее словам, она не могла рисковать, появляясь на людях вместе с ним в России. Мура отрицала, что ездила туда три раза, настаивая на том, что это была ошибка переводчика. «Ты мужчина, которого я люблю», – сказала она ему.

Уэллс хотел бы ей верить, но его искреннее доверие к ней, которое оставалось незапятнанным на протяжении четырнадцати лет, было уничтожено.

Но, как и с Одеттой, Уэллс не мог порвать с ней, как ему следовало сделать, и он знал это. Они разговаривали, ссорились, занимались любовью во время пребывания в Каллиярве, «но между нами была какая-то червоточина», – вспоминал Уэллс. Мура поехала в Таллин, чтобы проводить его. «Расставания и встречи любящих людей – она делает это превосходно».

Уэллс записал свои впечатления год спустя, летом 1935 г.⁷⁰⁴ Они все еще не расстались. «Мы продолжали встречаться, потому что действительно не могли расстаться, – писал он. – Она упорно держалась». Он стал подозрительным и ревнивым, а Мура – осторожной. Он следил за всем, что она делала. Уэллс поехал и остался на какое-то время у Кристабель Аберконвей в Боднанте. «Мы все изменяем», – сказала ему Кристабель после того, как он обрушил на нее всю эту историю. На ее взгляд, женщины изменяют своим мужчинам по одной веской причине: «Не потому, что мы не любим вас, а потому, что вы такие неразумные существа, что не даете нам пережить то, что вы назвали бы жизнью, если бы мы этого не делали». Он бушевал, но Кристабель знала его лучше, чем он сам. «Держись за нее, Г.Д., и закрывай глаза, – сказала она ему. – Разумеется, вы любите друг друга. Разве этого не достаточно?»

Уэллс так не думал; он хотел либо ее всю – «с кожей и костями, нервами и мечтами» – либо ничего. Он больше не доверял ей. «Она, как ребенок, верит тому, чему говорит, – написал он, – и негодует, сильно негодует на недоверие. Теперь я не верю ни одному ее утверждению без подразумеваемых оговорок»⁷⁰⁵.

Но он не мог ее отпустить, и они оставили все как было – иногда к ним возвращался дух их прежней счастливой дружбы, а в другие моменты они спорили, хлопали дверями и пулей вылетали из дома, но их снова притягивало друг к другу. Они отдыхали вместе в Марселе и проводили Рождество на вилле Сомерсета Моэма на Кап-Ферра, где Уэллса посетил взрыв творческого вдохновения. Он работал над киноверсией своего фантастического рассказа «Человек, который умел творить чудеса». Когда Мура отправилась назад в Англию без него, Уэллс стал встречаться с вдовой-американкой Констанс Кулидж, которая напоминала ему Муру. Эти две женщины вскоре встретились, и Мура «проявила пыл, и ей было забавно видеть», что Уэллс явно влюблен в другую женщину. Она поддразнивала его этим.

Однажды Уэллс увидел ее в слезах с телеграммой в руках. Она показала ему ее. Телеграмма была из Эстонии: Мики была серьезно больна. Уэллс сказал, что она должна немедленно лететь в Эстонию. «Ты рассердишься, если я уеду», – сказала Мура, готовая расплакаться.

«Ты никогда не простишь себе, если Мики умрет», – сказал он ей и помог собрать вещи.

Пока Мура была в Эстонии, он уплыл в Америку, где встретился с Рузвельтом и опубликовал статьи о его «новом курсе». По пути домой написал Муре ультиматум: «Либо ты полностью входишь в мою жизнь, либо уходишь из нее». Это было безнадежно, и Мура знала это. Всякий раз, когда он выступал с такими заявлениями и требованиями, она говорила ему в своей обиженной манере: «Почему ты пишешь такие жестокие вещи?» – и возобновляла их отношения с «неодолимым спокойствием».
Уэллс, конечно, не узнал, что именно Мура делала в России.

В мае 1934 г. она узнала, что сын Горького Максим умер, очевидно от воспаления легких. Он был поспешно захоронен на следующий день. Ему было всего лишь тридцать семь лет, и на вид он был в хорошей форме, тем удивительнее, что его свалила такая болезнь. Горький был опустошен и так и не отошел от этого удара⁷⁰⁶. Пытаясь не дать ему горевать о смерти сына, Сталин отправил его в речной круиз по Волге.

«Я очень нежно обнимаю тебя, – написала Мура Горькому из Лондона, – мой милый, мое самое драгоценное сокровище»⁷⁰⁷. Немедленно после этого она вылетела якобы в Эстонию, но на самом деле в Москву, оставив все еще простодушно доверявшего ей Уэллса. И очевидно, это был не первый раз, когда ей разрешали въезд и выезд из СССР, чтобы навестить Горького.

Так что не существовало никакого риска быть убитой, если она окажется в России. Чарльз Перси Сноу, который в последующие годы стал одним из друзей Муры, сказал, что она «была единственной женщиной, о которой Сталин говорил с уважением». Барон Бутби – склонный к полемике член парламента от Консервативной партии – соглашался: «В Москве с ней обращались, как с заезжей принцессой»⁷⁰⁸. Очевидно, приблизительно в это время до французской службы безопасности дошли слухи о поездках баронессы Будберг в СССР, которые были занесены в ее досье.

Сам Горький все больше и больше становился подконтрольным Сталину. Поездка по Волге была толчком к тому, чтобы он вернулся к своему бывшему большевистскому «я». Его приверженность партии начала ослабевать после смерти Максима и осознания того, насколько ограничены его собственные путешествия. Жизнь в России была не совсем такой, какой он ожидал.

Когда Уэллс прибыл в Москву, Горький только что возвратился из речного круиза, а Мура ускользнула в Эстонию. Если бы не мимолетная оплошность переводчика, Уэллс никогда бы ничего не узнал. В письме из Эстонии, вероятно, тогда, когда с ней был Уэллс, возмущенный ее обманом, Мура написала Горькому:
Все проблемы еще не решены, но улаживаются. В своих мыслях я всегда с вами, особенно после того, как мы повидались. Все здесь кажется ненастоящим, лишенным смысла. Здесь труднее жить. Мой дорогой друг, как вы? Вы знаете, как мне трудно писать вам. Ни вы, ни я не любим некоторые слова. Но вы по-настоящему чувствуете, насколько сильна и нерушима моя близость к вам ⁷⁰⁹.
Безусловно, она лгала ему так же бойко, как и Уэллсу. Ни один из этих мужчин больше не доверял ей. Но ни один из них не мог без нее, и каждый из них желал иметь ее всю для себя одного, чтобы она постоянно была рядом.

Если кто-то и слышал что-то близкое к правде, то это, вероятно, был Локарт. Мура встречалась с ним после своего возвращения в Англию. Она поведала ему о своих проблемах, а потом написала, чтобы извиниться за то, что была «такой эгоцентричной ослицей» и заставила его скучать весь вечер. «Но это очень помогло мне. Пожалуйста, скажи, что ты не сердишься на меня и что у нас будет другой, более приятный вечер». И добавила: «И ты никогда никому не расскажешь о том, что я тебе говорила, ладно? Ты же знаешь, я, как правило, никогда не «жалуюсь», и ты единственный человек, с кем я могла быть так откровенна»⁷¹⁰.

Маловероятно, что даже Локарту она рассказала что-то близкое к полной правде. Ее вовлеченность в роман с Горьким была глубже, чем кто-то мог себе представить. Она все еще была обладательницей чемодана с письмами, который увезла из Сорренто, и ключа от ящика в дрезденском хранилище – и то и другое было спрятано в одной ей известном месте.
Глава 21. Загадочная смерть Максима Горького. 1934–1936 гг.
И хотя Уэллс подробно описал потрясшее его открытие в Москве, свою очную ставку с Мурой и споры, которые изводили их в последующие месяцы, он так и не доверил бумаге полный рассказ о том, что говорила ему Мура о своей деятельности в России. Вполне могло быть, что в то время, когда он писал обо всем этом в 1935 г., она еще не прибегла к своему последнему рубежу обороны. Это случилось, вероятно, в конце 1935 или начале 1936 г.

Уэллс доверительно сообщил своему сыну Энтони Уэсту о том, что рассказала ему Мура, когда ей были преподнесены доказательства ее поездок в Россию. Когда их общение дошло до точки, где ее невозмутимых отказов отвечать и присущего ей обаяния больше было не достаточно, чтобы успокоить его, она рассказала ему невероятную историю⁷¹¹.

Мура утверждала, что ее жизнь ей не принадлежала еще с 1916 г., когда в разгар Первой мировой войны немцы уличили ее в шпионаже на правительство Российской империи. Под угрозой смертного приговора ее перевербовали, и она начала шпионить за русскими на немцев. С тех самых пор, призналась она, обстоятельства вынуждали ее действовать по указке того правительства, которое крепче ее держало. Отсюда и ее поездки в Россию по требованию Сталина с целью умиротворить Горького, чтобы он был всем доволен. То, что с ней случилось, по ее словам, было следствием революции: нужно было делать то, что должно, или умереть.

Уэллс был склонен верить этому рассказу – и Энтони, безусловно, поверил ему, когда позднее услышал его. Но Уэллс был потрясен тем, что он расценил как простое оправдание. По его мнению, были «вещи, которые нельзя делать ни при каких обстоятельствах; вещи настолько постыдные, что уж лучше было умереть». Мура посмеялась над ним, но простила ему его нравственную легкость. Она напомнила ему, что он «никогда не знал, что такое быть абсолютно беспомощным». Пока можно было выжить, пока человек не был настолько уничтожен физически, что смерть для него была неизбежна, «еще один день жизни стоил всего, чего бы он ни стоил. В течение следующих двадцати четырех часов могло случиться все что угодно»⁷¹².

И это все, о чем она ему рассказала. Помимо этого, не стоит ворошить прошлое, а эпизоды из ее прошлого, которые она предпочла не оживлять в памяти, должны остаться неозвученными. Если Уэллс хотел продолжать их отношения, ему нужно было принимать ее условия, «первое из которых: все ее скелеты должны оставаться во тьме шкафов, в которых она их спрятала»⁷¹³.

То, о чем Мура рассказала Уэллсу, было смесью правды и лжи. Когда полвека спустя Таня прочитала рассказ Энтони, она увидела ложь, лежавшую в его основе: было совершенно невозможно, чтобы в 1916 г. Мура оказалась в таком положении, когда ее могли схватить немцы за ведение шпионской работы и приговорить к смерти. Для этого нужно было, чтобы она находилась на немецкой территории, что было невозможно⁷¹⁴. Таня отрицала вероятность того, что ее мать была шпионкой.

И тем не менее были факты, о которых не знала Таня, – и никто не знал в то время. Муре не нужно было находиться вблизи передовой, чтобы быть шпионкой в годы войны. Таня ничего не знала о «мадам Б» и ее петроградском салоне, где собирались русские, сочувствовавшие Германии, которые и являлись объектами шпионской деятельности хозяйки салона, которую та вела для разведывательной службы Керенского. Эти собрания проходили под присмотром немецких шпионов, которые были готовы убить любого, в ком видели угрозу их безопасности⁷¹⁵. После этого на протяжении нескольких лет о Муре в Петрограде ходили слухи, что она немецкая шпионка, и только английские агенты SIS, такие как Джордж Хилл и, вероятно, Локарт, знали правду – что она притворялась, будто шпионит на немцев, работая на Россию.

Остальная часть истории, которую Мура рассказала Уэллсу, была лишь откровенным изображением тех сил, которые тянули ее в разные стороны начиная с тех времен. Она была в таких местах – физически и эмоционально, – которые не могла охватить даже удивительная фантазия Уэллса. Она перенесла ужасающие лишения; он – нет. Она смотрела смерти в лицо, и ее со всех сторон окружали массовые убийства, совершаемые с благословения государства, и жила в обстановке, в которой люди ее класса были официально объявлены существами хуже людей. Только этический теоретик, который в своей жизни знал лишь безопасность и защищенность, мог считать, что существуют вещи, «настолько постыдные, что уж лучше умереть». Только те мужчины и женщины, которые были вынуждены делать такой выбор, могли судить.

А жизнь продолжалась. К 1936 г., когда Уэллс переехал в свой новый дом по адресу: 13, Ганновер-Террас, Риджент-парк, который по его плану должен был стать его домом «на последние годы», он дал ей от него ключ. «Может быть, есть предел отдаления, – написал он, – как есть афелий (наиболее удаленная от Солнца точка орбиты небесного тела, обращающегося вокруг него. – Пер. ) на орбите планеты. Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь покончим с нашими отношениями. Между нами существует беспричинное взаимное притяжение»⁷¹⁶.

Несомненно, он согласился бы с Артуром Кестлером, который – хотя ему и нравилась Мура – назвал ее «цветок, поедающий мужчин, похожий на одну из тех орхидей, питающихся насекомыми, пусть даже и не такой прекрасный»⁷¹⁷.

Предсказание Уэллса оказалось правильным. Несмотря на трещину в отношениях, он всегда любил ее. Единственное, с чем он так и не смог примириться, – это то, что она была независимым человеком и держалась с ним на равных. Он знал, что она ему нужна, но так и не смог до конца понять почему, так как не смог полностью оценить ее как личность.

Их близкий друг Питер Ричи Колдер – шотландский писатель, социалист – считал, что Мура «была по мыслительным способностям достойной соперницей Г.Д. С ее быстрым умом и неожиданно широкими знаниями во многих областях она могла отстаивать свою точку зрения в разговорах с ним. Более того, умела находить к нему подход, когда он иногда был в ворчливом настроении, с помощью шутки или даже резкого замечания в его адрес». Ричи Колдер считал Муру «Кэтрин Парр для Г.Д., надежной опорой для него, источником духовного утешения»⁷¹⁸.

Но она также доставляла ему тревоги и поводы для самобичевания. Такая уж была Мура.
Их отношения были отличными, пока они жили в Лондоне и имели возможность вести каждый свою жизнь. Когда они ездили вместе отдыхать за границу и были вынуждены находиться в обществе друг друга, проявлялось напряжение, особенно в то непростое время после 1934 г. «Оно действует так иссушающе», – написала Мура Локарту в конце того года, когда она и Уэллс гостили на вилле Сомерсета Моэма. (Ей нравился Моэм, который работал на SIS в России во время английской интервенции 1918–1919 гг., хотя иногда его порочность бесила ее.) «Я чувствую себя в плену эмоций, которые действуют беспощаднее всего, – сострадания, гордости, самобичевания»⁷¹⁹. Локарт должен был вот-вот совершить ностальгическую поездку на Восток и надеялся написать о ней книгу⁷²⁰. Полушутя она попросила его: «Милый, увези меня на Восток».

Тем временем здоровье Горького все ухудшалось, и он скучал по Муре. Она и для него была источником духовного утешения – и тревог. Он чувствовал себя больным и одиноким, и она была нужна ему. Он написал ей и попросил снова навестить его. Это невозможно, ответила она ему, ссылаясь на неопределенные «темные силы», которые «неожиданно усилились» и «теперь кажутся непреодолимыми». Быть может, это гневные подозрения Уэллса? Или, возможно, какая-то более мощная сила не давала ей приехать в Россию. «Не сердитесь на меня, – писала она, – и не вините меня, мой дорогой и единственный человек. Это совсем не так просто для меня, как вы думаете. Но я приеду, конечно. Быть может, чуть позже»⁷²¹.

В сентябре 1935 г. Горький на зиму поехал в Крым. У него там была дача в Тессели, в районе приморского городка Фороса⁷²². Побережье здесь было скалистым и живописным, немного похожим на Сорренто. Его передвижения стали еще больше ограничены; он мог остановиться в одном из своих домов или переезжать из одного в другой и больше никуда. Один его друг слышал, как Горький бормочет про себя: «Я так устал. Как будто они поставили вокруг меня забор, и я не могу выйти за него. Я окружен, я в ловушке. Ни вперед, ни назад! Я к такому не привык»⁷²³. Мура приезжала, когда хотела, и ее визиты, вероятно, были полностью санкционированы на Лубянке, если не в самом Кремле. Генрих Ягода, департамент разведки и безопасности которого превратился из ЧК в ГПУ, а теперь стал всемогущим НКВД⁷²⁴, вероятно, знал и утверждал каждый визит, как, должно быть, и Сталин. Теперь не только Советский Союз был самой плотно контролируемой территорией в мире, но и Максим Горький был его одним из самых охраняемых достояний. Ягода через Петра Крючкова даже снабжал ее деньгами без квитанций, очевидно чтобы скрыть ее значительные расходы на поездки. И письмо, написанное Горьким, указывает на то, что во время одного визита ее сопровождал сам Сталин⁷²⁵.

Простая правда состояла в том, что СССР был нужен Горький – он был необходим людям как символ, и советской власти требовалось контролировать этот символ не только как номинальную фигуру, но и как писателя-пропагандиста. (В 1934 г. он опубликовал печально известную книгу, в которой приветствовал завершение строительства Беломоро-Балтийского канала как торжество советских достижений. На самом деле он был построен благодаря рабскому труду под руководством Ягоды, и десятки тысяч рабочих умерли во время строительства.) И точно так же, как его страна нуждалась в нем, Горьком, он нуждался в Муре. И хотя знал, что те времена, когда они были хозяином и его «женой», уже давно прошли, она приносила ему утешение и радость.

Это была простая правда: более сложная правда была окутана обязательствами и обманами, к которым прибегала Мура из-за своих поездок к нему, – ложью Уэллсу, вовлечением во все это других членов ее семьи и риском для ее репутации и безопасности на Западе. И такую правду знала лишь Мура. Был еще момент, связанный с опасным архивом писем, написанных Горькому русскими эмигрантами – противниками Сталина, и этот архив все еще оставался на ее попечении. Горький беспокоился о нем. Архив был нужен Ягоде, а он находился у Муры, спрятанный в безопасном месте.

Потом в том же году по возвращении в Лондон к Муре пришла неожиданная и встревожившая ее гостья.

Тимоше Пешковой – вдове сына Горького Максима и ее свекрови Екатерине Пешковой – первой и единственной законной жене Горького было разрешено выехать из СССР, чтобы уладить дела с последними оставшимися предметами собственности Горького на вилле в Сорренто. Обе женщины давно и тесно сотрудничали с ЧК и НКВД; у Тимоши была любовная связь с Ягодой. Находясь за пределами Советского Союза, Тимоша поехала в Лондон, где и зашла к Муре в надежде уговорить ее отдать ей архив Горького. Это ей не удалось, и она уехала в Москву с пустыми руками⁷²⁶.
Несмотря на то что Уэллсу шел семидесятый год, он продолжал крутить романы. Он пытался завести роман с богатой разведенной американкой Констанс Кулидж и журналисткой Мартой Джелхорн. Он был одинок и ненавидел это; он, как ребенок, боялся одиночества, как сказал Констанс. «Но я хочу, чтобы моя женщина была всецело в моем распоряжении. Я не хочу следовать за ней повсюду. Я хочу, чтобы она следовала за мной». Его бесило, что у него этого не могло быть с Мурой. «Она всегда порхает с места на место. Я кричу от ярости, когда меня оставляют одного, как нашкодившего ребенка»⁷²⁷. Он по-прежнему оставался «ревнивым маленьким мальчиком», который был без ума от Энид Багнольд двадцать лет назад. В глазах Уэллса (эти сияющие глаза цвета морской волны) Мура была виновата в том, что ему приходилось продолжать крутить романы. По поводу того, чья была вина, когда он крутил романы за десятки лет до ее появления, он ничего не говорил.

Его отношения с Констанс развивались в основном в письмах. Роман с Мартой Джелхорн ни к чему не привел, но Уэллс продолжал свои поиски неуловимого «призрака возлюбленной», человека, который станет его зеркальным отражением и сексуально, и интеллектуально и будет заботиться о нем в преклонные годы. Такая женщина оставалась недосягаемой, и ему приходилось довольствоваться часто отсутствующей Мурой, которая должна была исполнять эту роль, находясь в своей квартире по адресу: 81 Кэдоген-сквер (куда она и Таня переехали после того, как их дом в Найтсбридже снесли).

Пока Уэллс кипел от злости из-за отлучек и вранья Муры, он продолжал работать. Помимо всего прочего, он в соавторстве писал сценарии к кинофильмам по мотивам двух своих рассказов. Фильмы «Человек, который мог творить чудеса», и «Грядущее» (на основе рассказа «Облик грядущего») вышли на экраны в 1936 г. Оба они были сняты Александром Кордой – англо-венгерским киномагнатом. Мура знала Корду, вероятно, через эмигрантскую общину в Лондоне или, возможно, благодаря киносделкам, о которых вела переговоры от имени Горького в 1920-х гг. Корда уехал из Венгрии в 1919 г., спасаясь от контрреволюционного «белого террора» (Майкл Кертис, снявший фильмы «Британский шпион» и «Касабланка», тоже был венгерским эмигрантом, уехавшим из страны в 1919 г.). Именно Мура представила Корду Г. Д. Уэллсу и положила начало их сотрудничеству.

Корда также был знаком с Локартом, который обедал с ним в доме Сибил Коулфакс в мае 1935 г. в компании принца Уэльского и Уоллис Симпсон. Принц Уэльский на этом обеде продемонстрировал свои политические взгляды. По отзыву Локарта, принц «выступил за дружбу с Германией: никогда не слышал, чтобы он столь определенно говорил раньше на какую-либо тему»⁷²⁸.

На тот момент Уэллс и Мура получали удовольствие от того, что вхожи в это киношное общество, особенно если оно включало представителя королевской фамилии. И Уэллсу уже недолго оставалось ждать, когда прекратятся поездки Муры в Россию.
В начале 1936 г. Уэллс плыл на корабле на родину, возвращаясь из Америки. Когда он ступил на платформу вокзала Ватерлоо, увертываясь от неизбежных журналистов, он увидел ожидавшую его Муру. Она шутливо обвинила его в том, что он завел себе еще одну возлюбленную, пока был в отъезде. Да, в той же манере ответил ей он, он не хранил ей верность, прилагая к этому все свои усилия. С его души свалился камень. Уэллс решил, что наконец избавился от страстного увлечения Мурой и их отношения могут теперь перейти в более расслабленную фазу, лишенную его навязчивой ревности⁷²⁹.

Мура продолжила ездить повсюду по своему усмотрению. Они проводили вместе выходные, уезжая куда-нибудь, блистали в разговорах и занимались любовью скорее для удобства, нежели из страсти.

В конце мая Уэллс заметил, что Мура выглядит подавленной и начинает плакать без оснований. Она не рассказывала ему о причине своих страданий.

В марте она тайно ездила в Крым, чтобы ненадолго повидаться с Горьким в Тессели. В апреле, вернувшись в Англию, отправила ему – как оказалось – свое последнее письмо. «Мой дорогой друг, – писала она, – прошел почти месяц со времени моего отъезда, а мне все кажется, что я проснусь, приду, чтобы побеспокоить вас за письменным столом, начну помогать в саду и делать все, что делает жизнь приятной». Она написала ему, что ее поразило, «насколько неразделимы и ценны мои отношения с вами, мой дорогой»⁷³⁰.

Затем, вскоре после получения письма от Муры, Горький узнал, что обе его любимые внучки заболели гриппом. Несмотря на свое собственное плохое самочувствие, 26 мая он оставил свою сиделку и компаньонку Липу и уехал в Москву, чтобы повидаться с ними.

Одни говорили, что он заболел в поезде, простудившись на холодном сквозняке из окна; другие – что был болен еще до отъезда из Тессели. А третьи считали, что Горький был здоров еще несколько дней после визита к больным детям и заразился инфекцией от них. Грипп для человека с туберкулезом, как у Горького, был очень опасен. В «Правде» утверждалось, что он заболел 1 июня – после возвращения в свой подмосковный дом. У его постели собрались семнадцать врачей.

В Москве по приказу Сталина вот-вот должна была начаться первая волна позорных показных судов, посредством которых он в конечном счете уберет всех своих соперников и их союзников и сторонников. В конце концов большинство выдающихся большевиков, «делавших» революцию, будут арестованы, судимы и казнены. Из них будут лишь два известных исключения – сам Сталин и Троцкий, который находился за границей в ссылке. Судебные разбирательства уже тайно начались в предыдущем году с ареста и допроса Льва Каменева – бывшего заместителя председателя Совета народных комиссаров и Григория Зиновьева – бывшего главы Петроградского Совета и Северной коммуны. После смерти Ленина Сталин, Каменев и Зиновьев образовали триумвират, который некоторое время правил Советским Союзом. В последовавшей затем борьбе за власть Сталин вышел победителем и с середины 1920-х гг. стал фактически диктатором в СССР. Но его соперники были все еще живы и все еще представляли угрозу; от них нужно было очистить большевистские ряды. Их арестовали и подвергли допросу под руководством Ягоды (от него самого избавятся во время третьей волны судов в 1938 г.).

Каменев был другом Горького, Зиновьев – его злейшим врагом. Теперь перед лицом суда и перспективой казни они оба обратились к нему за помощью. Горькому по-прежнему поклонялись массы народа, и он не мог отвергнуть просьбу о помощи даже давнего врага. Сталин, который планировал провести еще много таких судов и казней, понял, что Горький стал больше помехой, нежели ценностью. Но избавиться от него путем суда и казни было немыслимо. Для Сталина болезнь Горького – если она окажется смертельной – была бы благословенным совпадением.

В НКВД имелся передовой токсикологический отдел, в котором разрабатывали яды и биологическое оружие, включая бактерии превмококков, способных вызывать воспаление легких. Вместо того чтобы судить Горького и огорчить этим русских людей, что могло быть лучше заражения его смертельной инфекцией?⁷³¹ Для человека, о котором известно, что он страдает от легочной болезни, такая смерть будет так или иначе ожидаемой, и никто не заподозрит ничего зловещего. Несколько других домочадцев Горького, включая управляющего, его жену и повара, заболели чем-то, что было диагностировано как ангина. У них были симптомы, схожие с симптомами у Горького, хотя никто из них не вступал с ним в непосредственный контакт. А из тех, кто был при нем на протяжении всей болезни, не заболел ни один.

Через несколько дней Мура была у постели больного. Еще одно необычное совпадение. Как она узнала о его болезни, получила визу и организовала поездку столь быстро? Возможно, что это был заранее запланированный визит, который случайно совпал с внезапной болезнью Горького. Или, быть может, не случайно. По словам одного близкого друга, из дома в Найтсбридже ее увез черный лимузин, который был послан за ней Иваном Майским – послом СССР. Она вылетела в Берлин, а затем в Москву 5 июня; ее въезд в СССР не был отмечен в паспорте⁷³².

Не в первый и не в последний раз от Тани потребовалось обеспечить прикрытие для отсутствия матери. Она написала Уэллсу, что Мура заболела во время пребывания у своей сестры в Париже и ей приходится восстанавливаться после болезни в частной лечебнице. Уэллс, либо исполненный подозрений, либо встревоженный, – а возможно, и то и другое – продолжал донимать Таню требованиями сообщить ему название лечебницы, чтобы он смог связаться с Мурой. Тане очень не нравилось врать ему. Она умоляла Муру разрешить ей открыть правду. Сначала Мура отказалась, но через пару дней уступила и разрешила Тане сообщить Уэллсу, что Мура узнала о болезни Горького и поспешно выехала из лечебницы, чтобы увидеться с ним до его возможной смерти. «Слава богу, больше не нужно было лгать, – записала Таня в своем дневнике. – Мне все еще приходится делать вид, что я ничего не знала обо всем этом до настоящего дня. Я уже сыта по горло и не хочу больше всякий раз быть посредницей. Это выставляет меня полной дурой»⁷³³.

Действительно ли Горький хотел видеть Муру у своего смертного одра? За ним ухаживала Липа, которая ненавидела Муру. С учетом скорости ее перемещения из Найтсбриджа в Москву было вполне возможно, что по прямому приказу Сталина Мура была приглашена в Россию, чтобы привезти с собой оставшиеся архивы. Но хотя она и привезла с собой какие-то документы, многие еще оставались неучтенными.

Болезнь ухудшила состояние Горького, и к 8 июня уже не ожидали, что он будет жить. Его близкие друзья и родственники начали собираться, чтобы проститься с ним. Среди них были Екатерина, Тимоша и Мура.
Горький открыл глаза и сказал: «Я уже далеко, мне очень трудно вернуться…» После паузы он добавил: «Всю свою жизнь я думал, как могу улучшить этот миг…» Крючков вошел в комнату и объявил, что сюда едет Сталин… «Пусть приезжают, если смогут приехать вовремя», – сказал Горький ⁷³⁴.
Ему сделали укол камфары, который поддержал его на некоторое время, и к моменту прибытия Сталина состояние Горького настолько улучшилось, что тот был удивлен: ведь его привезли к человеку, которого он считал умирающим. Он потребовал, чтобы все вышли из комнаты; ему нужно было поговорить с Горьким наедине.

Несмотря на повторное улучшение на некоторое время 16 июня, Горький пережил рецидив болезни. В ночь на 17 июня началась сильная гроза, и по крыше забарабанили градины. Жизнь Горького поддерживали с помощью кислорода, но к утру стало ясно, что больше ничего уже нельзя сделать. Он умер в одиннадцать часов. Мура, охваченная горем, некоторое время лежала рядом с его мертвым телом.

Похороны провели торопливо, на следующий день. Горький ранее высказывал пожелание быть похороненным рядом со своим сыном, но вместо этого была спешно организована кремация, а пепел – замурован в Кремлевской стене. Несмотря на поспешность, в похоронной процессии на Красной площади участвовала огромная толпа людей – по некоторым оценкам, ее численность составляла восемь тысяч человек. Весть о его смерти разнеслась быстро. Люди получали травмы в неизбежной давке. Мура пришла на похороны как член семьи и сидела между Екатериной и Марией Андреевой – его другими давними возлюбленными. Впереди сидела Тимоша с внучками Горького – Дарьей и Марфой. Андре Жид выступил на похоронах с речью. По словам Муры, когда Жид дошел до середины своей речи, Сталин повернулся к писателю Алексею Толстому и спросил: «Кто это?» Толстой ответил: «Это Жид. Он – наше величайшее завоевание. Это ведущий французский писатель, и он – наш!» Сталин хмыкнул и сказал: «Я не доверяю этим французам»⁷³⁵. Сталин был прав: по возвращении во Францию Жид написал длинный антикоммунистический труд под заглавием «Возвращение из СССР».

Роль Муры в последней болезни и смерти Максима Горького так и не выяснилась. Был слух, что это она дала ему смертельную дозу яда в последние дни его жизни. Но если ее и смогли уговорить сделать это (страха, который внушал Сталин, возможно, было достаточно, чтобы исполнить приказ), при наличии нескольких сотрудников НКВД и сиделки, которые находились под рукой, было маловероятно, чтобы Муру выбрали для выполнения такого задания. А ее любовь и восхищение Горьким, хотя и не такие сильные, как любовь к Локарту, были искренними. Но она не вышла из этой истории с чистыми руками. Ее вполне могли привезти туда по указанию Сталина или Ягоды. И частью плана, возможно, было то, чтобы она привезла находившийся у нее на хранении архив Горького. Но она не привезла его весь, а если надеялась получить что-то взамен, то и этого не случилось.

Во время болезни Горького Мура и Петр Крючков подготовили от имени Горького завещание, в котором Муре передавались права на архив, находившийся в ее владении, и авторские гонорары за его опубликованные за рубежом произведения, а все остальное – Крючкову. Горький отказался подписать его. И Мура сделала то, что якобы делала в многочисленных предыдущих случаях, – подделала его подпись. Мура отдала этот документ Екатерине с указанием вручить его либо Сталину, либо Вячеславу Молотову – председателю Совета народных комиссаров. Екатерина прочла его и была потрясена тем, что Горький ей ничего не оставил. Она позднее утверждала, что отдала завещание Сталину, а тот – «кому-то другому». Оно исчезло, и больше его никто не видел⁷³⁶. Тем не менее Мура, которая получала зарубежные гонорары Горького по праву доверенного лица, продолжала получать их еще три года, прежде чем это право по советскому закону истекло.

Единственные указания Муры на местонахождение архивов Горького – включая не только письма, но и рукописи тоже – заключались в том, что она оставила их в Каллиярве, где они сгорели, когда фашисты вторглись в страну в 1941 г. Уэллс считал, что Мура поступила с архивами Горького именно так, как обещала при отъезде из Сорренто в 1933 г. Несмотря на оказываемое на нее давление, она хранила их в недосягаемом для рук НКВД месте и тем самым спасла десятки, если не сотни, жизней.

Но Уэллс снова был обманут. Вскоре после похорон Горького Мура ненадолго возвратилась в Лондон, но 26 июля снова улетела за границу. Она сказала, что летит в Эстонию. Однако есть доказательства, что в конце сентября она вернулась в Москву, чтобы привести «в порядок» архивы Горького. Это, вероятно, означало, что она привезла в Россию еще одну часть архивных материалов, возможно из тайника в Эстонии. Доказательство состоит в том, что в марте 1937 г. Ягода через Петра Крючкова выплатил ей 400 фунтов стерлингов за эту работу⁷³⁷. Вскоре после этого Ягода был по приказу Сталина арестован, обвинен в коррупции и шпионской деятельности. Мура больше не приезжала в Россию до смерти Сталина.

Что случилось с остальной частью архива Горького? Действительно ли он сгорел в Эстонии? Или верно то, что, когда Эстония в 1940 г. вошла в состав Советского Союза, сотрудники НКВД искали и нашли бумаги Горького, которые Мура спрятала там? Что бы ни произошло в Эстонии, по-видимому, большая часть архива, который Мура вывезла из Италии в 1933 г., оставалась у нее на хранении всю ее оставшуюся жизнь⁷³⁸.
Глава 22. Очень опасная женщина. 1936–1939 гг.
Воскресенье 13 октября 1936 г., Лондон
Вестибюль и лестница гостиницы «Савой» в тот вечер были заполнены литературными знаменитостями. Клуб поэтов, очеркистов и романистов (PEN) устроил банкет в честь семидесятилетнего юбилея его бывшего президента – господина Г. Д. Уэллса. Виновник торжества стоял наверху лестницы; с одной стороны от него стоял Д. Б. Пристли, исполнявший роль церемониймейстера, а с другой – баронесса Будберг в роли его жены. Жена Пристли тоже была здесь, придавая мероприятию ауру респектабельности⁷³⁹.

Ужин был накрыт в бальном зале «Савоя»; он вмещал пятьсот человек, а клуб PEN получил восемьсот заявлений от своих членов. Пришли почти все известные английские писатели (Дж. М. Барри прислал свои извинения: он счел, что слишком стар для таких собраний, хотя был всего лишь на шесть лет старше Уэллса).

Оставив толпу на верхней площадке лестницы, Мура вошла в бальный зал и прошлась между столами. Люди, ответственные за рассадку гостей, волновались: куда посадить баронессу Будберг; обращаться ли с ней как с женой юбиляра или нет? Она сама сделала многое для клуба PEN, безуспешно пытаясь убедить российские власти позволить своим писателям участвовать в банкете. Ей было отведено место во главе основного стола рядом с Г. Д. Уэллсом. Рядом были именные карточки Д. Б. Пристли, леди Дианы Купер, Джорджа Бернарда Шоу (который был одним из выступающих), Джулиана Хаксли, Кристабель Аберконвей, Веры Бриттен, Дж. М. Кейнс, Сомерсета Моэма и десятков других знаменитостей. Возможно, ей будет неловко оказаться в окружении таких людей, когда всеобщее внимание будет приковано к Уэллсу, и Мура взяла свою карточку и заменила ее на другую, а свою поставила на стол подальше, среди более скромных имен. В этом случае у Муры не было желания находиться в центре внимания. Это был вечер для Уэллса и его друзей. Меню вечера сопровождал рисунок политического карикатуриста из «Ивнинг стэндард» Дэвида Лоу, на котором был изображен Уэллс, резво перепрыгивающий через верстовой столбик с надписью «семьдесят лет». Все знали, что это Мура поддерживает в нем энергию.
В других уголках Лондона Мура привлекала к себе внимание более сомнительного, зловещего рода. Неделей раньше Дэвид (Арчи) Бойл из разведки военно-воздушного ведомства получил длинное письмо от вице-маршала военно-воздушных сил Конрада Кольера – военно-воздушного атташе посольства Великобритании в Москве. Оно было помечено «сверхсекретно» и содержало некоторые тревожные замечания⁷⁴⁰.

Кольер сообщал о недавнем разговоре с Морисом Дайе – первым секретарем посольства Франции, в ходе которого упоминалось имя Муры Будберг. Дайе сказал, что считает ее очень опасной женщиной. Он слышал, что она приезжала в Москву на похороны Горького и встречалась со Сталиным по крайней мере три раза и подарила ему аккордеон (было известно, что Сталин увлекается игрой на аккордеоне). У нее не было советской визы, но она получила особый пропуск на въезд непосредственно в советском посольстве в Берлине.

Дайе также слышал, что в начале того года она присутствовала на публичном мероприятии, на которое Дафф Купер – военный министр Великобритании был приглашен в качестве гостя. В присутствии Муры он обсуждал многие важные политические вопросы, которые, по мнению Дайе, имели огромную значимость для безопасности Великобритании. Через пару недель после такого неосторожного поведения Даффа Купера Мура совершила одну из своих поездок в Москву, где снова встретилась со Сталиным.

Более того, добавил Кольер, Дайе сказал, что, хотя Муру и не видели во Франции в течение предыдущих трех лет, ее последний визит туда совпал с делом о шпионаже с участием военно-морского офицера, которому было предъявлено обвинение в утере важных шифров. Женщина, которую считали руководителем этого заговора, не была поймана, но там она была известна как Мери. По мнению Дайе, этой женщиной была Мура Будберг. Действительно, Мура сказала Уэллсу, что в октябре 1934 г. проходила «курс лечения» в Брид-ле-Бен – курортном городке во Французских Альпах⁷⁴¹. Возможно, это была еще одна из ее историй-«прикрытий».

Вице-маршал военно-воздушных сил Кольер добавил свои собственные замечания: он знает баронессу Будберг очень мало, а его сын присутствовал на свадьбе ее приемной дочери Киры.

14 октября (на следующий день после банкета в «Савое») письмо Кольера было передано майору Валентину Вивьену, возглавлявшему 5-й отдел SIS, занимавшийся контрразведкой. К письму прилагалась служебная записка, в которой упоминались некоторые факты 1935 г. и говорилось: «Признаюсь, я всегда испытывал большие сомнения в отношении Будберг и никогда не считал, что ее дело в достаточной степени ясно». В служебной записке рекомендовалось навести справки о Кире, чтобы выяснить, «полностью ли она благонадежна»⁷⁴².

Это письмо и служебная записка вызвали волну расследований в разведывательных отделах на Уайтхолле. Там хотели проверить источник, и было высказано предложение связаться с французской службой безопасности. Один информатор SIS, названный лишь «Л. Ф.», упомянул, что его жена знала Муру больше двадцати лет, а он сам впервые встретился в ней в начале того года. Л. Ф. подтвердил многие подробности, фигурировавшие в письме Кольера, включая ее дружбу с Даффом Купером, и добавил, что она состояла в интимных отношениях с немецким журналистом Полом Шеффером. Жена Л. Ф., по его словам, предупреждала его перед встречей с Мурой, что той нравится слыть самой информированной женщиной в Европе, она много говорит, знает огромное количество людей и что ему следует «быть осмотрительным» в разговоре с нею. Л. Ф. подтвердил, что Мура, несомненно, слышала от членов правительства такое, о чем не следовало бы говорить в ее присутствии⁷⁴³.

«Л. Ф.» – это, без сомнения, сэр Эдвард Лайонел Флетчер – новый муж Любы Хикс. Флетчер был намного старше Любы – вышедший в отставку морской инженер, представитель богатой семьи судовладельцев и военно-морской офицер-резервист, который был управляющим судоходной компанией «Уайт стар лайн» (вероятно, Люба и Флетчер познакомились благодаря работе умершего Уилла Хикса у Кьюнарда). Они поженились в апреле 1936 г. Мура, естественно, была на их свадьбе и большом приеме после нее на Уилтон-Кресент, 15⁷⁴⁴. Люба также случайно оказалась общей знакомой вице-маршала военно-воздушных сил Кольера и Мориса Дайе.

Была устроена встреча представителей английской разведки с Морисом Дайе, который подтвердил, что написанное в письме Кольера правда. Он добавил, что Мура значится в черном списке французской службы безопасности, и он считает ее «почтовым ящиком» для русских. Ее роль – передавать обрывки информации, которые, по ее мнению, заинтересуют их. Однако Дайе не считал, что она настроена враждебно по отношению к англичанам.

Несмотря на все толки, не было достаточных неоспоримых доказательств против баронессы Будберг, чтобы служить основанием ареста. Она оставалась под наблюдением и британской, и французской спецслужб.

Количество записей и донесений в Мурином досье росло. В одном из более поздних донесений Особого отдела говорилось, что в 1936 и 1937 гг. было замечено, что она регулярно по ночам встречается с неизвестным мужчиной в приморском курорте Феликстоу в Суффолке⁷⁴⁵. Этот город был в то время в моде – осенью 1936 г. Уоллис Симпсон сняла там дом в ожидании исхода своего развода. Король часто прилетал к ней туда на самолете. Она жаловалась, что дом очень мал, а городок не по сезону слишком тих на ее вкус. Мура была знакома с Уоллис и Эдуардом благодаря Локарту, так что вполне могла навещать их, находясь там. Она могла даже собирать и передавать информацию о развитии маячившего в Великобритании конституционного кризиса. С этим городом было регулярное железнодорожное сообщение, так что ей было бы очень легко ездить туда из Лондона.

Вполне могла существовать и более банальная причина для ее визитов. Она все еще состояла в связи с Константином Бенкендорфом, который жил в нескольких милях от Феликстоу в Лайм-Килн, в Клейдоне.

Еще один факт из Муриной биографии всплыл на свет божий в 1930-х гг., когда МИ-5 заполучила русский документ, в котором описывалась ее деятельность в 1918 г. как двойного агента – русских большевиков и режима Скоропадского на Украине. Тот же самый источник открыл, что с 1927 по 1929 г. она продолжала шпионить за ссыльными членами гетманского кабинета министров в Берлине, используя мужа своей сестры Аси⁷⁴⁶ в качестве источника информации.

Когда в Европе стала нарастать угроза войны, в МИ-5 решили, что нашли еще одну связь баронессы Будберг с Германией. Она познакомилась с перебежчиком из лагеря нацистов Эрнстом Ганфштенглем – немецким бизнесменом, получившим образование в Америке, который был офицером по связям с зарубежной прессой в партии нацистов и давним другом Адольфа Гитлера. К 1937 г. отсутствие у него непоколебимой приверженности делу партии и его неосмотрительные замечания в адрес ее лидеров привели к его ссоре с Геббельсом и потере доверия Гитлера. Его должность была упразднена, и, чувствуя близкий конец, Ганфштенгль в марте 1937 г. поспешно перебрался в Великобританию.

29 декабря того же года МИ-5 перехватила письмо от американского журналиста-пацифиста Луиса П. Лохнера, который был одним из многочисленных знакомых Муры в издательских кругах со времен ее жизни в Берлине (он был директором берлинского бюро Ассошиэйтед пресс и коллегой Пола Шеффера). Письмо было адресовано Ганфштенглю, и в нем ему предлагалось связаться с Мурой, которая была названа в нем «очень умной русской». Лохнер дал Ганфштенглю номер ее телефона в Лондоне⁷⁴⁷. Годом позже, в декабре 1938 г., Лохнер снова написал Ганфштенглю, упомянув, что Мура ездила в Эстонию, и спрашивал Ганфштенгля, не знает ли он, когда должно начаться «большое шоу».

Согласно резюме МИ-5, это письмо также содержало ссылки на визит, который нанес офицер военно-воздушных сил Германии Карл Боденшатц Ганфштенглю в Лондоне весной 1937 г.⁷⁴⁸ Согласно собственному изложению Ганфштенгля в более поздний период, Боденшатц был послан Герингом, чтобы передать обещание: он может вернуться на свою бывшую должность с изначальным штатом служащих. Но так как надвигалась война, Ганфштенглю не понравилась эта идея, и он вежливо отклонил предложение⁷⁴⁹. Мотив предложения Геринга был известен в Соединенных Штатах, но, очевидно, не в Великобритании: когда Ганфштенгль прибыл в Лондон, пошли слухи, что он намеревается написать мемуары под заглавием «Почему я присоединился к Гитлеру и покинул его». Нацистское руководство отчаянно пыталось остановить его. Боденшатц пригласил его на встречу в посольстве Германии в Лондоне, но «по совету адвоката тот отказался пойти», как говорилось в одном газетном сообщении. «Позднее стало известно, что были сделаны все приготовления, чтобы схватить его и вывезти в Германию»⁷⁵⁰.

Книга Ганфшенгля, если бы она была опубликована, стала бы чрезвычайно мощным средством антинацистской пропаганды. Пол Шеффер и Луис Лохнер с радостью помогли бы ей увидеть свет, а Мура обладала связями, чтобы способствовать этому. Но по неизвестным причинам книга не вышла.
В то время пока на Уайтхолле сгущались подозрения и приближалась война, личная жизнь Муры продолжалась, как и в предыдущие годы.

Теперь она почти постоянно жила в Лондоне. Они с Уэллсом уладили свои отношения, в которых каждый принял свою роль. Он согласился (неохотно) с тем, что она никогда не выйдет за него замуж и не станет его постоянной спутницей, а она приняла (с удовлетворением) его периодические связи с другими женщинами.

В 1937 г. после отдыха вместе с Мурой и Констанс Кулидж Уэллс уехал на юг Франции, чтобы погостить у Сомерсета Моэма. Он страдал от неврита правой руки, который, возможно, был вызван его диабетом и доставлял ему сильные боли.

Душевная боль, которую причиняла ему Мура (или, скорее, которую он сам вызывал в себе из-за нее), видимо, наконец утихла. Уэллс заметил, что «Мура остается такой, какая она есть; еще полнее, еще более седая, иногда утомительная, чаще – очаровательная, близкая и милая». В 1938 г. он писал, что «Мура – как всегда Мура: ничто человеческое ей не чуждо, она наделена недостатками, мудра, глупа, и я люблю ее»⁷⁵¹.

Она продолжала видеться с Локартом. Теперь он был одиноким мужчиной. В 1937 г. терпение Джин иссякло; она ушла от него и начала бракоразводный процесс. Ее адвокаты «прочесали» опубликованные мемуары Локарта, взяв на заметку все ссылки на его роман с Мурой. Локарт обсудил это с Мурой за обедом, хотя до нее уже дошли слухи об этом. Ей больше был интересен тот факт, что писатель Алексей Толстой, приехавший в Лондон на Национальный конгресс мира и дружбы с СССР (событие, спонсированное английскими писателями и политиками левых взглядов), постоянно пребывал в состоянии страха, и, куда бы он ни пошел, его везде сопровождал «человек из ЧК»⁷⁵².

Карьерный путь Локарта снова изменился. Он вел регулярную колонку «Аттикус» в «Санди таймс», но его уговорили вернуться в министерство иностранных дел после более чем двенадцатилетнего отсутствия. После начала войны он стал работать в Военно-политическом управлении и вскоре возглавил его. Локарт отвечал за радиопередачи, листовки, почтовые открытки и документы, предназначенные поднимать боевой дух людей в оккупированных немцами странах и подрывать моральный дух немцев.

Если Мура все еще питала надежды, что Локарт, освободившийся от жены, может наконец полностью отдаться ей, то она этого не показывала. Они продолжали регулярно обедать вместе, часто употребляя слишком много еды и алкоголя. Мура передавала ему любопытные факты и пикантные подробности для его колонки сплетен, а позднее – для его пропагандистской работы, так как у нее все еще были крепкие и регулярные связи с Прибалтикой и Россией. Но к концу 1937 г., когда она вернулась из поездки в Эстонию, Локарт понял, что после смерти Горького и ареста Ягоды она стала для большевиков «отрезанным ломтем». Мура интересовалась показными судебными процессами, которые «сметали» людей, которых она знала и которые все еще находились в России, и боялась, что старый знакомый Локарта Максим Литвинов может оказаться следующим обвиняемым⁷⁵³. Все жили с оглядкой. Возможно, в этом была причина страха Алексея Толстого во время его пребывания в Лондоне. (Если это так, то ему нечего было бояться: его звезда всходила вместе с назначением в недавно созданный Верховный Совет.)

Уэллса тоже интересовало, что происходит в России. Его друзья Беатрис и Сидни Уэбб написали книгу «Советский коммунизм», в которой изложили свой взгляд на ситуацию: результатом московских судебных процессов в конечном счете станет другая, лучшая, цивилизация в России. Многие левые писатели в Великобритании разделяли эту точку зрения. Уэллс, который видел Сталина во плоти, не был столь оптимистичен. Он написал Беатрис, что, хотя и он, и Мура в основном разделяют оценку ситуации с Беатрис, они считают, что она недооценивает личную власть Сталина. В то время все были согласны с тем, что перестроенный Сталиным Советский Союз – это новый и лучший общественный порядок, который необходимо сохранять почти любой ценой.

В 1938 г. московские процессы усилились. Секретарь Горького и бывший член Кронверкской коммуны Крючков был осужден за свою якобы роль в смерти Горького и в марте расстрелян. В досье Крючкова был список из восьми людей, которых он скомпрометировал.

Имя Муры было в этом списке.

В документе говорилось, что она была «участницей антисоветской правой организации»⁷⁵⁴. Это была, наверное, ссылка на ее отношения с Шеффером и его якобы антисоветскую работу на фашистов. Из восьми человек этого списка семеро были арестованы и казнены. Мура оказалась единственной из них, кто оставался жив. Также она была единственной, кто жил в Лондоне, но это необязательно могло послужить достаточной защитой. Два года спустя люди НКВД добрались до Мексики, чтобы убить Троцкого. А Мура часто путешествовала; было бы очень просто арестовать или убить ее в Эстонии. Однако ничего не было сделано. Этому может быть много объяснений, и не в последнюю очередь важен тот факт, что часть архива Горького по-прежнему была у нее на хранении. Или, возможно, как и в 1918 и 1921 гг., советская власть пришла к выводу, что ее ценность перевешивает мнимые преступления.
* * *
21 февраля 1940 г. «Таймс» поместила небольшое объявление в колонке предстоящих бракосочетаний:
Господин Б. Г. Александер и мисс Т. Бенкендорф

Объявляется о помолвке между Бернардом Г. Александером… и Татьяной фон Бенкендорф, дочерью баронессы Марии Будберг, 11, Эннисмор-Гарденз, Лондон, СУ., и покойного Ивана фон Бенкендорфа, Йендель, Эстония ⁷⁵⁵.
Муре не понравился Бернард Александер, когда Таня представила его ей. «Он умный, – сказала дочери Мура, – но он не для тебя. У него холодный аналитический ум юриста и темперамент, слишком отличающийся от твоего»⁷⁵⁶. Бернард недавно получил квалификацию барристера и был сыном текстильного магната. Влюбившись в Таню в Лондоне, он поехал за ней в Таллин и провел с ней отпуск в Каллиярве. Сначала Тане он не понравился. Он придерживался правых взглядов, был строгим католиком, сдержанным и, как заметила Мура, холодным, бесстрастным мыслителем⁷⁵⁷. Друзьям Тани он тоже не понравился. Но он в такой же степени интриговал ее, в какой выводил из себя, и в нем были скрыты глубокие романтические чувства. Продемонстрировав то же неблагоразумие, что и ее мать, Таня влюбилась⁷⁵⁸.

Уэллс давно уже оставил всякую надежду, что Мура выйдет за него замуж или хотя бы задумается о том, чтобы жить с ним вместе. На самом деле это стало предметом шуток между ними. Отправившись в свою единственную поездку в Австралию зимой 1938/39 г., он написал ей: «Дорогая Мура, любимая Мура, не забудь, что ты принадлежишь мне».⁷⁵⁹ Он рассказал ей, что австралийцы оказались совсем не такими, какими он ожидал их увидеть, – никаких походных котелков, кенгуру или кенгуру-валлаби нет и в помине. Люди там вставали рано, около 6:30, и ложились спать в 22:30. «Для Муры нет места, – прокомментировал он. – А ты хорошо себя ведешь для Муры? И ты все больше и больше худеешь?»⁷⁶⁰ Ответом на оба эти вопроса, вполне вероятно, было выразительное «нет».

То последнее мирное лето Мура провела в Каллиярве с Полом и Таней. Именно здесь, в блаженной обстановке Йенделя, двадцать два года назад она провела то другое золотое лето, когда они плавали и резвились с Мериэл, Кроуми и Гарстино и остальными гостями, когда Петроград бурлил и грозил революцией. Теперь все было иначе. Дети выросли. За Таней ухаживал Бернард. Мура давно уже стала зрелой женщиной. И Мики уже не было с ними. Самый старый и дорогой друг, ее вторая и любимая мама заболела и умерла в начале этого года. За последние двадцать лет Мики стала олицетворением Йенделя в мыслях детей – целью их приездов. Но когда она умерла, все они находились в Лондоне, не имея возможности быть с ней. «В день ее смерти, – как потом вспоминала Таня, – мы с мамой постоянно говорили по телефону с Эстонией и рыдали в трубку»⁷⁶¹.

Это будет их последний приезд в Йендель. Эстония наслаждалась последним годом независимости: вот-вот на нее должна была упасть самая черная тень в ее непростой истории. Вермахт оккупировал западную часть Польши, и вскоре восточные государства окажутся под Советским Союзом.

Из Эстонии Мура вылетела в Стокгольм, где должна была встретиться с Уэллсом на конференции PEN. Они находились там 3 сентября, когда Соединенное Королевство и его союзники объявили войну Германии. Мура и Уэллс с трудом нашли самолет, чтобы вылететь в Амстердам, где застряли еще на неделю, пока не сумели попасть на последний пароход, отплывавший в Англию.
Глава 23. «Тайно работает на русских». 1939–1946 гг.
Уэллсу было семьдесят четыре года, но ни возраст, ни война не могли уменьшить его стремление к путешествиям. В сентябре 1940 г. в разгар битвы за Британию и перед самым началом блицкрига он отплыл из Ливерпуля на борту корабля «Скифия» компании «Кьюнард» в США; это было одно из его регулярных турне с публичными выступлениями. Северная Атлантика была территорией подводных лодок; «Скифия» задержалась в порту в ожидании места в конвое и попала под авианалет на доки. К счастью, корабль не пострадал и отплыл без происшествий.

Путешествуя по Штатам от снегов Нью-Йорка до знойной Флориды через Даллас, Детройт, Бирмингем и Сан-Франциско, Уэллс периодически получал вопросы от знакомых, а где же Мура, и он написал ей горькое письмо, сообщая, что ему приходится, как обычно, объяснять ее отсутствие рядом с ним. (Она приезжала в Ливерпуль, чтобы помахать ему ручкой на прощание, но на этом и заканчивалось ее желание путешествовать вместе с ним.) Он встречался со своим другом Чарли Чаплином и «всеми в Нью-Йорке» и, вероятно, сумел повидаться с некоторыми знакомыми женщинами. На тот момент он находился в дружеских отношениях с Маргарет Сэнгер, возглавлявшей движение за контроль над рождаемостью, и Мартой Джелхорн. Он также проводил много времени со своим тур-агентом Гарольдом Питом, который через свою компанию «Менеджмент выдающихся людей» организовывал лекционные туры знаменитостей (по рекомендации Уэллса Уинстон Черчилль совершал выгодные лекционные туры с господином Питом). Уэллс с удовлетворением заметил, что Пит привлекает к себе молодых женщин, и ему удалось насладиться «последней вспышкой яркой чувственности»⁷⁶².

В Англии Мура часто уезжала из Лондона, где авианалеты не давали спать. Она проводила время с Полом на его ферме в Крейке, в Йоркшире, которую он арендовал у друга семьи. Она также гостила у Тани, которая жила в Оксфордшире. Таня вышла замуж, несмотря на возражения Муры, и переехала в Грейт-Хейзли. К концу 1940 г. она была уже беременна, а Бернард служил в Оксфордширском и Бакингемширском полку легкой пехоты. Таня предоставляла приют эвакуированным; к 1943 г. у нее были сын и дочь.

Несмотря на авианалеты, Мура по-прежнему бывала в Лондоне. После замужества Любы Мура переехала с Кэдоген-сквер и стала жить на Эннисмор-Гарденз, Кенсингтон, с другой давней подругой Молли Клифф, чей сын Тони владел фермой в Йоркшире, которую арендовал Пол. Молли, которая часть своего времени исполняла обязанности наблюдателя, предупреждающего о надвигающемся авианалете, жила на верхнем этаже дома, а Мура – на первом этаже⁷⁶³. Эннисмор-Гарденз станет местом ее проживания в течение последующих двух десятилетий – сначала это будет дом номер 11, а позднее – номер 68. Где бы ни жила Мура, ее домашняя обстановка была одной и той же; гостиная походила на довольно обветшалый салон, где она принимала своих вечерних гостей, а спальня, в которой она делала основную часть работы, лежа в кровати, напоминала задворки оживленного издательства, где полки ломились от книг и бумаг, а на каждой горизонтальной поверхности высилась гора рукописей с загнутыми уголками страниц.

В начале войны Муру разыскала ее давняя подруга (и заклятый враг Уэллса) Хильда Матесон. Хильда ушла из Би-би-си и несколько лет собирала материал по Африке. В годы проведения Чемберленом политики умиротворения выяснилось, что будет полезно, если пробританская пропаганда будет распространяться как на дружеские государства, так и на потенциальных врагов Великобритании. В начале 1939 г. к Хильде обратились представители отдела D SIS (или МИ-6, как ее стали называть в годы войны) и попросили встать во главе секретной пропагандистской организации – Объединенного радиовещательного комитета (JBC). Она ухватилась за эту возможность вернуться в радиовещание.

Перед войной JBC распространял позитивную информацию, пропагандируя силу и ресурсы Великобритании. Следовало представлять образ жизни, культуру и военные действия Великобритании так, чтобы становилось ясно: эта страна не хочет войны, но готова к ней, если она начнется⁷⁶⁴. На различных европейских радиостанциях покупалось время вещания, и составлялись программы в форме радиопутешествий, в которых рассказывали об интересных местах Великобритании. Хильда собрала команду иностранных эмигрантов, хорошо владевших языками и знавших Европу. Мура присоединилась к этой команде в сентябре 1939 г. Хильда не привлекала МИ-5 для проверки на благонадежность своих сотрудников; если бы не это, Мура, несомненно, не смогла бы работать в JBC.

Она была не единственным человеком с сомнительной лояльностью, взятым на работу Хильдой. Гай Берджесс, работавший в Би-би-си в отделе радиобесед с 1936 г., тоже получил приглашение в JBC. К этому времени он уже работал на Советский Союз как агент Коминтерна. Работа внутри английской пропагандистской машины была для него идеальной возможностью.

Были придуманы способы и средства охвата как можно большей аудитории. Как говорила Хильда, не было проблем получить доступ к таким странам, как Швеция, Испания и Португалия; до Турции можно было дотянуться по телеграфу; в Каир – с помощью дипломатической почты, а в Южную и Северную Америку кораблями и самолетами отправлялись записи программ. Благодаря изобретательным способам вскоре большинство стран получали уже регулярные сообщения. Среди них были: Скандинавские страны, Нидерланды, Венгрия, Румыния, Югославия, Греция, Болгария, ближневосточные страны, части Африки, Цейлон, Вест-Индия и даже сама Германия. Каждый месяц записывали около ста пятидесяти дисков, с которых делали около трех с половиной тысяч копий. Темы были разными – от безобидных пустяков до серьезных военных вопросов: «Кью Гарденз», «Джордж Элиот», «Лондонская коллекция одежды», «Лондонские девушки во время авианалетов» и «Союзники Великобритании в воздухе»⁷⁶⁵.

С началом военных действий МИ-5 заинтересовалась тем, что у Хильды работают так много непроверенных иностранцев. Некоторые имена вызвали тревогу, и вскоре уже начались подробные расспросы о роде деятельности баронессы Будберг. В конце февраля 1940 г. МИ-5 проинструктировала одного из своих агентов по прозвищу У35 изучить ее.

У35 был Иона (Клоп) Устинов – русский эмигрант с немецкими связями. Отец Клопа бежал из царской России по религиозным мотивам и поселился в Палестине, где в 1892 г. родился Клоп. Тот факт, что он родился с ней в один год, не был единственным фактом биографии, общим у Клопа с Мурой. У него имелись сложные связи с Германией: большую часть школьных лет он учился в Германии и во время Первой мировой войны служил в немецкой армии. По возвращении в Россию в 1920 г. он познакомился с Надей Бенуа – театральным декоратором и художницей. Надя была связана с Домом искусств в Петрограде – одним из учреждений, к созданию которых приложил руку Максим Горький⁷⁶⁶. Мура также участвовала в этой работе – и через Горького, и через Марию Андрееву, и посредством своей работы в Художественной театральной студии Корнея Чуковского в 1919 г.⁷⁶⁷ Почти наверняка она и Надя были знакомы, и Мура вполне могла даже встречаться с Устиновым во время своей работы там.

Эта пара сочеталась браком, в тот же год покинула Россию и переехала сначала в Берлин, но с распространением нацистского движения они перебрались в Лондон, где Устинов работал в качестве пресс-атташе посольства Германии и журналиста в немецком информационном агентстве. В 1935 г., после того как его попросили доказать свое арийское происхождение, Устинов перестал работать в посольстве Германии, а вскоре был завербован в секретную сеть иностранных информаторов, которой руководил сэр Робин Ванситтарт в министерстве иностранных дел. Он оказался ценным сотрудником, и благодаря влиянию Ванситтарта ему были предоставлены британское гражданство и работа в МИ-5. Клоп Устинов стал одним из самых ценных и эффективных агентов⁷⁶⁸.

Как он познакомился с Мурой, неясно, но к началу войны они были добрыми друзьями⁷⁶⁹. Как ее друг и доверенный агент контрразведки, Клоп был идеальным человеком, чтобы доносить на нее. Если верить его сыну, актеру Питеру Устинову, Клоп, видимо, вообразил себя тем, кем на самом деле не был, – человеком с тайной, по крайней мере не в том смысле, в каком он это понимал»⁷⁷⁰. Аккуратный, строгий господин с моноклем, он казался абсолютно честным и открытым, несмотря на то что был успешным секретным агентом.

Он ужинал с Мурой, посещал ее вечеринки, встречался с ней наедине, чтобы выпить чего-нибудь в ее квартире, и регулярно писал донесения о том, кто ее друзья, о ее передвижениях и деятельности. В марте 1940 г. он сообщил, что «сделать обобщение в отношении Муры крайне трудно. Она действительно очень умна и подходит ко всем политическим вопросам с высокоинтеллектуальной позиции». Он считал ее симпатизирующей Советскому Союзу, но знал наверняка, что она была сильно потрясена, когда Россия аннексировала Польшу (он был вместе с ней и Уэллсом, когда они узнали об этом). «Я считаю совершенно невозможным, чтобы баронесса Будберг симпатизировала нацистам, – утверждал Клоп. – Насколько мне известно, у нее au fond антигерманские настроения»⁷⁷¹.

Клопу даже удалось использовать Муру в качестве источника информации – или, скорее, ей удалось по привычке сделать себя ее ценным источником. Она рассказывала ему, что человек по фамилии Йейтс-Браун, женатый на русской, пригласил ее на ужин. Во время ужина разговор носил профашистский характер о пятой колонне. Мура сказала Клопу, что ужаснулась мнением хозяев, что Великобритании нужен свой собственный Гитлер. Клоп донес об этом, и за супружеской парой было установлено наблюдение.

Возможно, Мура и была антифашистски настроенной, но оставалась верной своей стране и была подозрительной личностью. В июне 1940 г. ее уволили из JBC. Разрешение, дававшее ей возможность работать в этой организации, было отозвано, и на ее регистрационном удостоверении, выданном полицией (разрешении на пребывание в Великобритании, которое должно было иметь большинство иностранцев, проживающих в этой стране), появился красный штамп «отказать»⁷⁷². Эта пометка не даст ей выполнять никакую работу, которая могла быть связана с государственной тайной. Ходили даже разговоры о ее интернировании, но ничего подобного не произошло.

Вероятно, Мура извлекала пользу из своих дружеских отношений с сотрудниками разведывательных служб, включая самого Устинова, который ей симпатизировал. Она также подружилась с высоким и гибким молодым человеком по имени Энтони Блант, который был завербован МИ-5 в мае 1940 г. и быстро рос по службе. И был еще Эрнст Бойс – ее давний друг и работодатель из Петроградского и Гельсингфорсского бюро SIS. После увольнения Муры из JBC Бойс написал письмо в ее поддержку. «И хотя у нее, по-видимому, есть талант оказываться во всевозможных явно компрометирующих ситуациях, – писал он, – я лично могу поручиться за нее как за верного приверженца всего того, что провозглашает Британская империя». Он предложил восстановить ее на прежнем месте работы, но в должности, на которой она могла бы использовать свое свободное владение английским, русским, французским, немецким, итальянским и польским языками и на которой не было бы нужды в соблюдении секретности⁷⁷³.

Учитывая, что Бойс мог быть двойным агентом на службе Советского Союза, в его интересах было сохранить Муру на ее должности. Как вариант, у нее могла иметься компрометирующая информация о нем. Он был ее начальником в 1918 г.; Петроградское бюро SIS уделяло безопасности явно недостаточное внимание, и Мура не позволяла даже самому маленькому обрывку внутренней информации ускользнуть от своего внимания. То же самое относилось и к Энтони Бланту, который уже несколько лет работал на НКВД, когда поступил на службу в МИ-5.

Но отметка об отказе оставалась на ее документах, и Мура не могла работать в JBC. Хильда Матесон не имела возможности помочь: она заболела тифом и умерла в октябре 1940 г.

В то время как МИ-5 следила за каждым ее шагом, Мура жила своей жизнью – собирала вещи Уэллса в поездки, составляла ему компанию, когда он был дома, гостила у Пола или Тани, вращалась в обществе и продолжала делать то, что периодически занимало ее время на протяжении большей части жизни, – она упорядочивала и переводила на английский язык произведения Максима Горького.

Почти ровно через год после того, как Муре запретили работать в JBC, Германия объявила войну СССР. Би-би-си, к которой перешли полномочия JBC, попросили наладить службу русской пропаганды, и снова имя Муры вышло на первый план. В департамент по делам иностранных граждан, который отвечал за выдачу разрешений на работу иностранцам, обратились из Би-би-си, но в ответ получили тяжеловесное категорическое НЕТ. Баронессе Будберг нельзя позволить переступить порог Би-би-си, и она не может работать в этой организации ни в каком качестве. Одного сотрудника (имени нет) МИ-5 удивил этот резкий отказ, так как он знал, что баронесса – друг Даффа Купера, Гарольда Николсона, Брендана Бракена и, «вероятно, премьер-министра»⁷⁷⁴.

Правительство Великобритании не принимало в расчет упорство Муры. Несмотря на запрет работать в Би-би-си, ее какое-то время использовали там как источник мнений и советов по вопросам России. Когда это открылось, к протоколам МИ-5 добавилась едкая записка: «Какова бы ни была наша точка зрения на благонадежность баронессы, мы не очень обнадежены, узнав, что большая часть информации, собранной Би-би-си о текущем положении дел в России, получена от нее»⁷⁷⁵.

В конечном счете ни Бойс, ни другие поклонники Муры не сумели отменить уже принятое решение. Она по-прежнему считалась источником слишком большого риска для безопасности, чтобы подпускать ее к Би-би-си. И тем не менее ее не могли совсем отстранить. 24 июня 1941 г., через год после официального увольнения, Мура встретилась с Локартом за ужином. Двумя днями раньше Германия вторглась в СССР, вызвав в Великобритании волну сочувствия жертве агрессии. Мура сказала Локарту, что сотрудники Би-би-си «все очень сочувствуют России и принимают желаемое за действительное»⁷⁷⁶.

Непростые отношения Муры с Би-би-си продолжались. В 1942 г. она познакомилась с писателем и дипломатом Джоном Лоуренсом, который организовал в 1939 г. европейский отдел всемирной службы Би-би-си, а теперь получил назначение в Москву для организации русского отдела. (Он был отважным человеком: когда его корабль был торпедирован вблизи северных берегов России, проплыл оставшееся расстояние до Мурманска.) Получив это назначение, он немедленно обратился к Муре за консультацией. «Я хотел спросить у нее совета, что делать, чего избегать, с кем встречаться, а с кем нет. Она дала мне хорошие советы»⁷⁷⁷.

Мура уговорила людей «из различных высших кругов» заступиться за нее перед службами безопасности. В результате в августе 1941 г. с ее удостоверения личности был убран красный штамп. Но как сказал человек, донесший это решение до министерства внутренних дел, «это было скорее отличие без различия, и единственный практический результат этого – снятие официального клейма в виде «красного отказа»⁷⁷⁸. Баронессе по-прежнему не было разрешено выполнять работу, так или иначе связанную с войной, и МИ-5 пристально следила за ней.

И все же МИ-5 не могла помешать ей совать свой нос в дела, связанные с Би-би-си. Они могли бы арестовать и интернировать ее, но не стали этого делать: у нее были слишком большие связи.

По-прежнему официально считалось, что она представляет потенциальную угрозу национальной безопасности, но война продолжалась, и интерес к Муре рос. Ею занимались крепкие парни из английской разведки. В августе 1941 г. заместитель комиссара Особого отдела Р. Пилкингтон рапортовал МИ-5: «Деятельность некой баронессы Будберг враждебна интересам союзников на войне». Он отметил ее близкие отношения с Локартом, бывшим министром информации Даффом Купером и Г. Д. Уэллсом. Он сообщал, что «баронесса Будберг имеет обыкновение видеться с господином Даффом Купером по крайней мере три раза в неделю». Она отрицала, что знает советского посла Ивана Майского, но «фактически она тайно связывается с ним»; оба они – и она, и Майский – порознь передавали Даффу Куперу похожие сообщения, чтобы все выглядело так, будто информация исходит из различных источников, «чтобы влиять на его решения». Заместитель комиссара в заключение написал: «Похоже, что баронесса тайно работает на русских»⁷⁷⁹.

Получателем рапорта был полковник Эдвард Хинчли-Кук – опытный сотрудник МИ-5, шпион и ищейка. Он не отнесся к нему пренебрежительно. Особенно его встревожила связь Муры с Майским, и он захотел получить больше информации о том, как они познакомились. Хинчли-Кук обнаружил, что Мура близка с мадам Майской и регулярно встречается с ней и ее мужем в обществе на «музыкальных вечерах» и других мероприятиях.

У МИ-5 было много косвенных доказательств того, что Мура занимается шпионской деятельностью, но им нужно было что-то более конкретное, прежде чем они могли выслать ее из страны. Ее высокопоставленные знакомые и друзья могли подвергнуть жесткой критике любого сотрудника МИ-5, допустившего ошибку.

В 1943 г. до Даффа Купера дошла информация, что МИ-5 интересуется Мурой, причем упоминалось и его имя. Понимая, без сомнения, что он говорил в ее присутствии неосторожные вещи, в мае 1943 г. он спросил у сотрудника МИ-5 Ричарда Батлера, какой информацией о ней они располагают. Ситуация стала осложняться. Рапорт Батлера о таком вопросе отправился прямиком к Дэвиду Петри – генеральному директору МИ-5.

Дафф Купер отдалился от Муры и стал преуменьшать ее значимость, называя ее «излишне надоедливой старухой», которая, «вероятно, безвредна», но он настойчиво пытался добиться от Батлера информации о ней⁷⁸⁰. Купер был явно обеспокоен. Годом раньше Черчилль назначил его главой высшего правительственного Комитета внутренней безопасности. Но в сентябре 1943 г. он был снят с этого поста и понижен до должности офицера связи со Свободным правительством Франции в Алжире⁷⁸¹.

Несмотря на все, Мура сохранила дружеские отношения с ним и его женой – леди Дианой Купер, которая называла ее «моя дорогая Мура» и засвидетельствовала, что лорд Бивербрук, Морис Бэринг и Реймонд Эсквит с симпатией относились к ней, как и ее муж⁷⁸².

Несколькими десятилетиями ранее, когда Мура была молодой девушкой, попавшей в ловушку в России и отчаянно пытавшейся получить разрешение уехать в Англию, она приходила в отчаяние из-за постоянных слухов вокруг ее имени. Теперь, став старше, мудрее и чувствуя себя безнаказанной в своих обманах, она со смехом отметала их. Она рассказала подруге Уэллса Марте Джеллхорн об известной женщине-хироманте, которая читала по ее ладони по подсказкам Олдоса Хаксли. Изучая ее изящную руку (все отмечали прекрасные руки Муры, даже если они иногда и были неопрятными), женщина объявила: «Ваша жизнь интереснее вас самой»⁷⁸³. Муру это позабавило. «У нее был красивый смех», – вспоминала Джеллхорн, и она была достаточно заинтригована, чтобы самой изучить хиромантию с целью заниматься этим профессионально. Мура, безусловно, умела блефовать и обладала обаянием, чтобы делать это, но эти занятия ни к чему не привели⁷⁸⁴.
Пока в МИ-5 проводили расследование, а в правительстве пытались удержать ее подальше от Би-би-си, Мура преследовала свои интересы.

Локарт, который теперь работал в Политическом военном управлении, представил ее французскому ссыльному Андре Лабарту, руководившему изданием в Лондоне пропагандистского журнала «Свободная Франция». Предназначенный быть официальным рупором Свободного правительства Франции, журнал имел огромный успех. Раньше Лабарт был членом штаба генерала де Голля и пользовался его благосклонностью, давая ему советы по разным вопросам, включая вооружение. Он был умным интриганом и искателем приключений, и его знакомым было трудно отличить факты от вымысла относительно его⁷⁸⁵. У него было очень много общего с Мурой.

Вскоре стало очевидно, что журнал нуждается в услугах дополнительного сотрудника с хорошим знанием французского языка и политики. Была предложена кандидатура Муры, и она влилась в редакционный коллектив, помогая со сбором денег на его нужды, обращаясь в министерство информации – эта задача была, без сомнения, легко выполнима благодаря связи с Локартом. Она писала и редактировала статьи и открыла «Свободную Францию» своим литературным знакомым, включая Джорджа Бернарда Шоу, Дж. Б. Пристли и, разумеется, Уэллса. Все они писали статьи для этого журнала.

И хотя де Голль изначально дал «Свободной Франции» свое благословение, тот факт, что журнал не подстроился под культ его личности, вызывал его недовольство. В конечном счете он поссорился с Лабартом из-за дела Мюзелье. Эмиль Мюзелье был командующим военно-морским флотом Свободной Франции, но его стала беспокоить развивающаяся мания величия де Голля, и он предложил создать исполнительный орган, руководить которым будет он, а де Голль станет его номинальным главой. Черчилль предложил свое посредничество, и был сформирован Национальный комитет Франции во главе с де Голлем, а Мюзелье оказался в подчиненном положении. Лабарт встал на сторону Мюзелье, а «Свободная Франция» заняла антиголлистскую позицию⁷⁸⁶.

Мура разделяла это чувство. Она не выносила диктаторский стиль де Голля, и ее антиголлизм стал частью ее политических и социальных акций в торговле. В своем доме на Ганновер-Террас Уэллс вклеил увеличенный портрет де Голля в слив унитаза. Мура одобрила эти действия. «Там ему самое место», – сказала она⁷⁸⁷.

В МИ-5 терпели ее работу в этом журнале. Начальник отдела по делам иностранцев сказал, что «из всей истории очевидно, что ее интересуют политические интриги, и я сильно удивлюсь, если ее в какой-то степени не используют русские, хотя, вероятно, и довольно открыто». Ее работа в «Свободной Франции» была на пользу союзникам, сказал он, и не имелось нужды предпринимать дальнейшие действия, кроме беседы с ней на тему осторожности. «Если кто-то и должен предупредить ее, то, я думаю, это должно быть министерство иностранных дел, хотя я подозреваю, что она заткнет за пояс всякого, кто попытается провести с ней беседу»⁷⁸⁸.

Редакционный коллектив «Свободной Франции» стал частью круга общения Муры, и она часто брала коллег с собой – иногда вместе с Уэллсом – в Оксфордшир погостить в доме Тани и спастись от лондонских бомбежек на несколько дней. Днем они писали статьи в журнал, а по вечерам играли в бридж. Они объединяли свои продовольственные карточки в общий котел, к которому добавлялись свежие овощи с огорода, и хорошо питались. Уэллс, который привязался к Тане во время семейного отдыха в Каллиярве, любил бывать там и иногда оставался, когда Мура возвращалась в Лондон.

Несмотря на все эти отвлекающие моменты, Мура не забывала о своей собственной издательской работе. В 1939 г., когда истек трехлетний срок со дня смерти Горького, она утратила права на переводы его произведений, а значит, и доходы от них. В 1940 г. она опубликовала новый перевод его «Отрывков из моего дневника», и на этом закончился один из самых важных этапов ее жизни. Мура продолжала работать над переводами произведений Горького и других русских писателей всю свою жизнь, но больше не владела его наследством, за исключением оставшихся документов, спрятанных в том неуловимом чемодане.

Ей нужна была любая работа, которую она только могла получить, чтобы жить, как привыкла, в одном из самых красивых районов Лондона, ездить за границу, устраивать вечеринки, ужинать в ресторанах – все одно к одному.

6 марта 1942 г. Мура отпраздновала свой пятидесятый день рождения, и это напомнило Уэллсу, что прошло уже больше двадцати лет со дня их первого сексуального опыта. Она тогда была «высокой и стройной молодой женщиной», но теперь «я сказал ей, что она похожа на ватиканского херувима, увеличенного втрое, но все еще восхитительна». Он считал ее «крупной женщиной; она очень седая, но эта странная водянка, которой подвержены многие женщины ее возраста и которая делает толще их лодыжки, все же пощадила ее»⁷⁸⁹.

В тот же день Мура обедала с Локартом; он не сделал никаких замечаний по поводу ее внешности. Заметил, что «ее полностью занимает ссора де Голля с Мюзелье», и она сказала, что пора убрать проблемного генерала из власти. Локарт отметил, что ее мнение перекликается с частным мнением Энтони Идена и кабинета министров⁷⁹⁰.

К 1944 г. здоровье Уэллса ухудшилось. В августе Мура доверительно сообщила Локарту, что у него цирроз печени и слабоумие. Он продолжал писать, но «разум его покинул», и творческий процесс стал «механическим»; он также стал «заносчивым и нетерпимым к любым возражениям». По мнению Локарта, это не было каким-то изменением. «Он написал новый и жестокий обвинительный акт человечеству в целом за то, что оно не следует его советам». (Это действительно не было изменением; еще в 1941 г. в предисловии к новому изданию пророческого романа «Война в воздухе», написанного в 1908 г., Уэллс написал, что его эпиграфом должна быть фраза «Я вам говорил. Вы придурки».)

Их разговор происходил в ресторане «Карлтон гриль», что на углу Пэлл-Мэлл и Хеймаркет, где Локарт угощал Муру обедом. «Хороший разговор, – записал он, – но ее дорого кормить или, скорее, поить. Сегодня она пила за обедом только пиво, но до этого был аперитив из трех двойных джинов за восемь шиллингов каждый, а после – кофе с двойным коньяком за двенадцать шиллингов!»⁷⁹¹

Жизнь в поврежденном войной Лондоне продолжалась. Во время «лета бомбежек» в 1944 г. дом Уэллса по адресу Ганновер-Террас, 13 (или «Терраса похмелья», как называла его Мура) был поврежден бомбой. Мура в это время находилась в Оксфордшире с Таней, которая незадолго до этого сделала ее бабушкой во второй раз. Уэллс написал ей «просто любовное письмо ни о чем конкретно, разве что все хорошо, и все твои распоряжения тщательно выполняются. Плотники появились вовремя и заколотили гвоздями дверь черного хода и замели почти все наши разбитые стекла»⁷⁹².
Пришло время для того, чтобы замести и другие осколки.

Когда война подошла к концу, закончилась и любовная связь Муры с Константином Бенкендорфом. Она продолжалась все эти годы, а Уэллс даже не подозревал о ней, несмотря на то что Кони отдыхал с Мурой в Эстонии по крайней мере один раз в 1930-х гг. Очевидно, тот факт, что это была территория Бенкендорфов, а Кони сопровождала его дочь-подросток Натали, придавал этой поездке безобидный вид. Сама Натали, которая прекрасно понимала, что происходит, чувствовала отвращение.

В конце концов, жена Кони – Мария Корчинская, которая годами терпела эту связь, встала в позу и после ужасной ссоры с Константином сказала ему, чтобы он выбирал – или Мура, или она. Кони позвонил Муре, чтобы сказать ей, что между ними все кончено⁷⁹³.

Что было более важно для Муры и мира вообще, время жизни Уэллса истекало.

В четверг после Дня Победы Локарт снова угощал Муру обедом в «Карлтоне». Все, о чем она хотела поговорить, так это об Уэллсе. Она ежедневно навещала его. Королевский врач лорд Хордер полтора года назад диагностировал у него рак и сказал, что ему осталось жить шесть месяцев. Хордер ошибся – рака не было, и Уэллс продолжал жить. В июле Мура повела его участвовать в голосовании на всеобщих выборах. Он бросил свой бюллетень за лейбористов. К августу она была убеждена, что ему осталось жить не больше месяца⁷⁹⁴. Она тоже ошиблась. Он продолжал жить, и ему пошел уже восьмидесятый год, но он становился все слабее и нанял круглосуточных сиделок себе в помощь. Болей у него не было, но силы быстро покидали его. Мура постоянно приходила к нему, а также Джип и его жена Марджори, которая годами присматривала за хозяйством Уэллса, играя ту роль, которую, как он надеялся, возьмет на себя Мура.

Несмотря на свою слабость, Уэллс продолжал писать почти до самого конца. Две его последние книги – «Счастливый поворот» и «Разум на пределе возможностей» появились в конце 1945 г., а его последняя статья – в июле 1946 г.

Он стал известен своим видением будущего, в котором войну можно предотвратить путем создания мирового порядка, способного ограничивать вооружения и боевые действия в любой стране. Человек, говорил он, должен приспособиться, или он вымрет, как вымерли динозавры. В разгар мировой войны его идеи казались абсурдными. В 1941 г. Джордж Оруэлл написал, что «все здравомыслящие люди десятилетиями были в основном согласны с тем, что говорит господин Уэллс; но тогда у здравомыслящих людей не было власти и в слишком многих случаях желания приносить себя в жертву». Уэллс не сумел понять, что человечество не живет разумом, и поэтому он составил неправильное мнение об истории двадцатого века, включая характер первых большевиков, которые, по мнению Оруэлла, «возможно, были ангелами или демонами – кто как хочет считать, – но, во всяком случае, они не были здравомыслящими людьми». Их власть была «военной диктатурой, которую вдохновляли судебные процессы из разряда «охоты на ведьм». Уэллс «был совершенно не способен понять, что национализм, религиозный фанатизм и феодальная верность – гораздо более мощные силы, чем то, что он сам назвал бы здравомыслием». Оруэлл чувствовал вину за то, что так критикует Уэллса, сравнивая это с предательством:
Думающие люди, которые родились незадолго до начала этого века, являются в каком-то смысле творениями Уэллса… Я сомневаюсь, оказал ли кто-нибудь, кто писал книги между 1900 и 1920 годами, такое большое влияние на молодежь. Ум каждого из нас, а также физический мир был бы ощутимо другим, если бы Уэллса никогда не существовало. Однако прямота мышления и однобокое воображение, которые делали его похожим на вдохновленного пророка в Эдвардианскую эпоху, делают его теперь поверхностным неадекватным мыслителем ⁷⁹⁵.
Г. Д. Уэллс был, согласно последним исследованиям, «слишком здравомыслящим человеком, чтобы понимать современный мир».

Ему недолго оставалось приходить от всего этого в замешательство. Днем 13 августа 1946 г., за шесть недель до восьмидесятого дня рождения Г. Д. Уэллс умер. В третий раз в своей жизни Муру оставил человек, которого она любила. Ведь, несмотря ни на что, он был дорог ей, просто не настолько дорог, как ему хотелось бы. На этот раз не было никого, на кого она могла бы опереться.

Часть пятая. Салон Муры. 1946–1974 гг.
Я нахожу фотографии, которые показывают, что она была простоватой женщиной, которая безвкусно одевалась и была окружена столь необъяснимыми тайнами, и я не могу забыть тот захватывающий момент, когда однажды днем в 1931 г. впервые увидел, как она сидит и разговаривает с моим отцом в саду в Истон-Глиб. Ее фатализм позволял ей излучать безмерно обнадеживающее спокойствие, а благодушие делало ее присутствие скорее удобным, нежели причиняющим беспокойство: я всегда с нетерпением ждал своей следующей встречи с ней и последнюю вспоминаю с удовольствием.

Энтони Уэст, Герберт Джордж Уэллс: стороны жизни

Глава 24. Киномагнат. 1946–1948 гг.
Когда поезд тронулся с плохо освещенного московского вокзала в ту октябрьскую ночь 1918 г., увозя с собой Локарта, жизнь Муры превратилась в череду концов. Двери закрывались, занавес падал, захлопывались замки на чемоданах, полных воспоминаний и тайн. В некоторые двери она продолжала стучать, хотя они были заперты от нее на засовы.

Отъезд Локарта был концом большого приключения в ее жизни. Она убедила себя в то время, что это всего лишь прелюдия, но на самом деле это был конец первого акта, который начался в тот январский день, когда она пришла в посольство Великобритании, расположенное на заснеженной Дворцовой набережной. Когда наступил финал? Возможно, тогда, когда в том влажном лесу в Терийоки она бросилась на сырую землю и зарыдала так, что сердце разрывалось, о своей утраченной любви. Или когда получила весть о том, что у Локарта родился сын, и мечта о маленьком Питере угасла.

Жизнь Муры как «русской среди русских» закончилась, когда она пересекла границу с Эстонией двумя днями позже. После того дня у нее больше никогда не будет дома на русской земле, и даже ее приезды будут мимолетными. Со смертью Максима Горького ее жизнь как русской благополучно закончилась; последние значимые узы были разорваны, и дверь закрылась.

Смерть Уэллса означала конец того периода ее жизни, когда она была любовницей, возлюбленной. Щелкнув, захлопнулась еще одна дверь, еще один жизненный путь закончился.

И так продолжится: двери будут закрываться, занавес опускаться, чемоданы захлопываться. Жизнь Муры становилась скромнее и более ограниченной. Но в ней по-прежнему пульсировала жизнь, в которой нужно было делать выбор, и были пути, по которым следовало идти.
Вечером в день смерти Уэллса Мура устроила небольшой прием с выпивкой для двух друзей – писателя Дениса Фримана и его приятеля – актера Невилла Филлипса. Она помогала Фриману с его военными мемуарами, а Филлипса знала по своей новой работе начальника сценарного отдела Александра Корды. Все, что ей хотелось делать весь вечер, – это пить водку и разговаривать об Уэллсе. Невилл в конце посиделок ушел домой, а Денис, знавший Уэллса, слушал ее всю ночь⁷⁹⁶.

На следующее утро Мура чувствовала себя такой же одинокой, как и в 1919 г. Локарт все больше и больше ускользал от нее. После своего развода он стал жить с Томми Росслин в Суррее, и они с Мурой встречались лишь изредка, когда он приезжал в Лондон. Больше не было никаких званых вечеров на всю ночь, которые они так любили перед концом войны.

В возрасте пятидесяти четырех лет с Мурой произошла еще одна метаморфоза. Всю свою взрослую жизнь она привыкла быть частью огромного общественного круга, полного интересных людей. Так как она была связана с такими личностями, как Горький, Уэллс и даже Локарт, это давало ей доступ к знакомствам и влиянию, которых она страстно желала. Теперь Уэллса больше не было, и она оказалась почти в вакууме, который быстро принялась заполнять.

Мура начала культивировать для себя новый имидж матриархальной хозяйки. На протяжении многих лет она была устроительницей вечеринок с выпивкой, обедов и ужинов, организатором пикников и сборищ. Теперь это стало центром ее жизни. Она стала известной своим салоном. Используя ауру тайн и интриг и пуская в ход свое обаяние, которому поддавались почти все, но которое почти никто не мог объяснить, она превратила свою скромную и довольно неряшливую квартиру в Кенсингтоне в один из главных центров послевоенной общественной жизни. Актеры, писатели, режиссеры, политики, шпионы – приходили все. Их привлекали не только ее обаяние и интрига – ее связи. Казалось, что она знает всех, а ее салон давал ей большие возможности сводить вместе писателей, режиссеров, продюсеров и издателей.

Он также дал ей работу. Помимо кризиса в ее светской жизни, у нее была и другая проблема: ей были нужны дополнительные заработки, чтобы увеличить свои доходы. Уэллс кое-что оставил ей по своему завещанию, но не очень много. Она получила три тысячи фунтов, «не облагаемые налогом, пожизненно», в виде ежегодной ренты, еще тысячу фунтов наличными плюс две восемнадцатые доли от всего его имущества, что составило 6240 фунтов стерлингов⁷⁹⁷. Если бы она уступила ему и вышла за него замуж, она унаследовала бы почти все и была бы теперь состоятельной женщиной. Мура любила деньги, но свою свободу ценила больше.

Ежегодная рента давала небольшой доход, но недостаточный даже для скромной жизни. Для женщины с Муриными вкусами и привычками эта сумма не покрыла бы счета за ее выпивку, не говоря уже о плате за кенсингтонскую квартиру или какие-либо другие ее расходы. Вся сумма недолго у нее задержалась с учетом размаха ее трат.

Мура предвидела это и уже начала заниматься не только редакторской работой и переводом книг, но и работой над сценариями для фильмов. Ее знакомство с сэром Александром Кордой состоялось еще в 1930-х гг. Они были одного возраста, оба эмигранты, бежавшие от революций в Восточной Европе. Корда родился в Венгрии в 1893 г. и носил имя Шандор Ласло Келлнер. Он построил свою карьеру в кинорежиссуре и стал приверженцем левых взглядов в политике до своего бегства в Австрию в 1919 г., когда белые свергли социалистическое правительство. Он был честолюбивым и талантливым. Он поменял имя, взяв фамилию своей первой жены – актрисы Марии Корды, и вел жизнь богатого человека даже тогда, когда был беден. Он носил самую лучшую одежду; он верил в то, что, если человек выглядит определенным образом, он таким и становится. В 1920-х гг. он и Мария развивали свои карьеры сначала в Австрии и Германии, а потом в Голливуде. В 1932 г. Корда приехал в Великобританию и начал создавать свою собственную империю. К началу войны он был первым и величайшим в Великобритании киномагнатом.

Как он познакомился с Мурой – неизвестно. Возможно, их дороги пересеклись в какой-нибудь компании, быть может, в Германии в начале 1920-х гг., когда она вела переговоры о съемках фильма от имени Горького, или, возможно, это была политическая связь. До падения коммунистов в Венгрии он был вовлечен в проект съемок фильмов по мотивам произведений Горького и Толстого. Несомненно, Корда и Мура уже были друзьями к 1935 г., когда она представила его Уэллсу и помогала в съемках фильмов «Облик грядущего» и «Человек, который умел творить чудеса»⁷⁹⁸.

Действия Корды часто раздвигали границы профессиональной этики. По воспоминаниям Френка Уэллса (сына Г. Д. Уэллса, который работал с Кордой), если тот считал, что уже снятый фильм не сделает достаточные кассовые сборы, то, вместо того чтобы выпустить его на экран, убирал на хранение как призрачный фонд, который затем использовал в качестве рычага, чтобы получить финансирование в банках⁷⁹⁹. Локарт тоже знал Корду и слышал много рассказов о его методах получения финансовой поддержки. В 1938 г. он познакомился с бухгалтером, который представлял кредиторов, когда кинокомпания Корды в Лондоне попадала в неприятные ситуации. Тот сказал Локарту, что киноиндустрия Великобритании должна банкам и страховым компаниям около четырех миллионов фунтов стерлингов. Большая часть этих денег была потрачена Кордой и его соотечественником-венгром Максом Шахом. По мнению бухгалтера, Корда был из этих двоих гораздо хуже – низкий мошенник⁸⁰⁰.

В то время как Корда жил как лорд – выглядел как лорд и становился им, – его кредиторы часто теряли все. Это, по-видимому, его не волновало. Вместе со своим старым именем и браком с Марией Кордой этот человек, который начал со съемок коммунистических пропагандистских фильмов, давно уже забыл о своих левых взглядах. Он стал радикальным консерватором, и в 1942 г. его друг Уинстон Черчилль устроил так, что его возвели в рыцарское достоинство. Некоторые в Великобритании считали, что никуда не годится давать рыцарское звание разведенному венгерскому еврею, который снимает фильмы и этим зарабатывает себе на жизнь⁸⁰¹. Он был продюсером и режиссером нескольких пропагандистских фильмов, включая популярный фильм «Леди Гамильтон», в котором заглавную роль играла Вивьен Ли, а Лоуренс Оливье – лорда Нельсона. Черчилль был восхищен этим фильмом. Аналогия Наполеон – Гитлер была очевидной, а одну линию развития сюжета в фильме якобы предложил сам Черчилль: «Наполеон не может стать владыкой мира, для этого ему надо сначала сокрушить нас – и поверьте мне, господа, он намеревается быть владыкой мира. Нельзя заключать мир с диктаторами, их надо уничтожать»⁸⁰².

Своевременные съемки фильмов не были единственным вкладом Корды в войну. Черчилль уговорил его принять участие в секретной деятельности во время его пребывания в Америке. В 1940 г. по указаниям Черчилля МИ-6 создала в Нью-Йорке секретный отдел, который назывался Координационный центр органов безопасности Великобритании; частью его работы было отвлечь общественное мнение в Соединенных Штатах от изоляционизма и склонить к вступлению в войну. Корда должен был выполнять роль тайного курьера между английской и американской разведками и предоставлять свой офис в Нью-Йорке для использования в качестве разведывательного информационного центра⁸⁰³.

От империи Корды исходил нехороший душок. Те, кто уловил его, относились к нему очень настороженно. Среди этих людей был Локарт. В октябре 1947 г. – возможно, благодаря влиянию Муры – Локарт был приглашен на встречу в пентхаус Корды в гостинице «Клэридж»⁸⁰⁴, на которой ему была предложена должность консультанта. Бывший работодатель лорд Бивербрук посоветовал ему потребовать жалованье в размере пяти тысяч фунтов стерлингов, раз уж Корда так богат. Но к ноябрю, хотя Локарт уже перестал вести колонку в «Таймс», он испытывал сомнения в отношении того, принимать ли ему это предложение. Друг Локарта Брендан Брэкен (бывший министр информации, друг Черчилля и неистовый противник программы национализации, предложенной правительством Эттли) предостерег его от того, чтобы браться за эту работу, и посоветовал отказаться от контракта, который тот уже подписал. По мнению Брэкена, с этими фильмами не все чисто. Или, по крайней мере, с Алексом Кордой. Локарт послушался и отказался от контракта, попрощавшись с зарплатой в размере двенадцати тысяч фунтов стерлингов⁸⁰⁵.

Если Мура и заметила дурной запах, то он не встревожил ее. Женщину, которая была близка с Яковом Петерсом и выполняла распоряжения Сталина, вряд ли отпугнул бы слабый запашок, исходивший от «грязного» бизнеса. И в этом она была не одинока. Бухгалтеры и представители правящего класса, возможно, и затыкали носы в его присутствии, но сэр Александр Корда находился в центре послевоенной киноиндустрии Великобритании, и большинство великих имен того времени работали с ним или на него. Среди них были режиссеры-постановщики Кэрол Рид и Дэвид Лин, сценарист Теренс Рэттиген, а в список актеров входили: Ральф Ричардсон, Дэвид Нивен, Орсон Уэллес, Чарльз Лоутон, Роберт Донат и Джек Хокинс. Многие из тех, кто знал о его тайных делах, все равно любили его. Ричард Бертон, на котором он заработал пятьсот тысяч долларов, продав кинокомпании «XX век Фокс», называл его «милым вороватым сэром Алексом». На вырученные деньги Корда купил картину Каналетто и самодовольно показал ее молодому актеру. «Наслаждайся ею, мой мальчик, ты заплатил за это»⁸⁰⁶.

Другим другом Муры, который работал на Корду – вполне возможно, что под ее влиянием, – был Сесил Битон. Он избегал работать в фильмах, считая создателей фильмов вульгарными (хотя обожал кинозвезд). Первый подход к нему Корды подтвердил это впечатление. «Я хочу купить вас», – сказал он. «Но я не хочу, чтобы меня покупали, – возразил Сесил. – И я ужасно дорогой». Но он был-таки куплен – за высокую цену (и это было к лучшему, так как он сильно нуждался в деньгах) и создал изысканные эскизы для фильма 1948 г. «Анна Каренина» с Вивьен Ли в главной роли (Мура была консультантом этого фильма). Сесилу в конечном счете понравился человек, который купил его⁸⁰⁷.

Корде нравилась Мура, и ему нравилось слушать ее сплетни. Он дал ей работу в качестве постоянного литературного агента и редактора сценариев. Она также делала переводы, но, что самое важное, она была нанята, чтобы делать сэра Алекса счастливым⁸⁰⁸. Это было немного похоже на ее отношения с Горьким, но без требования вести хозяйство и быть его любовницей. А также, разумеется, без чувства пребывания рядом с великим, непостоянным литературным гением и национальным героем. И хотя Корда давал ей столь отчаянно необходимый ей доход и возможность расширять круг своих знакомых, для Муры это было ступенькой вниз.

Но она извлекла из этого знакомства максимум пользы для себя. Племянник Корды Майкл присутствовал на коктейльной вечеринке в номере люкс гостиницы «Клэридж» в 1947 г., когда ему было тринадцать лет. Это было типичное сборище с кинорежиссерами, актерами и политиками, включая Брендана Брэкена, несмотря на нечистую репутацию хозяина. (Мура пустила слух, будто Брэкен был незаконнорожденным сыном Черчилля.) Присутствовала Кэрол Рид, и ожидалось, что приедет Вивьен Ли (хотя переменчивый эмоциональный темперамент делал ее непредсказуемой). Даже в этой компании, когда приехала Мура, она сумела стать звездой. Едва дворецкий открыл дверь, она театрально ворвалась в комнату и кинулась обнимать Алекса и его брата Винсента, стискивая каждого из них в своих страстных медвежьих объятиях, которые стали ее коньком. На ней было надето нечто выглядевшее в глазах тринадцатилетнего Майкла как черная в пол палатка с газовой вставкой, а в руках у нее были расшитая бисером сумка и золотой лорнет. Ее акцент, который она культивировала всю свою взрослую жизнь, имел русский налет. «Дарагоооой, – сказала она удивленному Майклу, падая на стул рядом с ним, – дай мне немного вооооодки и икры на один укус, чтобы восстановить силы немолодой женщины, которая ужасно долго ехала в такси из Кенсингтона»⁸⁰⁹. Он выполнил ее просьбу и увидел, как «немолодая женщина» осушила стакан одним глотком и попросила еще один.

Весь вечер она делала себя центром внимания, удовлетворяя пристрастие Корды к сплетням. Все остальные тоже тянулись к ней. Ее резкий акцент, крупная фигура и глубокий гортанный смех, появившийся после лет интенсивного курения, делали ее скорее притягательным объектом, нежели объектом насмешек, а острый ум позволял ей удерживать внимание всех гостей на любом сборище.

После ужина компания перешла в гостиную, где Мура присоединилась к мужчинам, закурила большую сигару и стала слушать разговоры. В конце концов, распространитель сплетен должен их еще и собирать. Интересным было все, но больше всего политика, а у нее был талант, поддразнивая, добиваться неосторожных слов (как это выяснил Дафф Купер). Она никогда не пропускала и не забывала ничего, что было сказано, независимо от того, сколько водки выпила.

Майкл Корда, который узнал ее хорошо, после того как повзрослел, признавал, что Мура никогда не переставала любить Россию, но считал, что ее лояльность Великобритании велика. Она не изменилась по прошествии десятков лет. Майкл был очарован ее способностью удерживать внимание людей, особенно если гости были известными, могущественными или влиятельными людьми. Она развлекала их невероятными рассказами, приукрашенными и приправленными выдумками. Майкл чувствовал, что женщины ее интересовали меньше, чем мужчины, и в ней было что-то от saloniste или куртизанки. «Она была доброй, очаровательной, выдающейся женщиной снаружи, но внутри у нее был стержень из нержавеющей стали»⁸¹⁰.

Мура была saloniste в полном смысле этого слова, хотя избавилась от роли куртизанки. И свой салон, постоянно находящийся в доме на Эннисмор-Гарденз, она брала с собой, куда бы ни отправлялась.
Лояльность Муры Великобритании подверглась проверке в 1947 г. Все трое ее детей уже давно стали англичанами – Таня и Кира посредством брака, а Пол – натурализации. Мура, очевидно поняв только теперь, после более десятка лет, что Лондон всегда будет ее домом, наконец решила подать заявление о получении гражданства.

В ходе этого процесса с ней провели беседу сотрудники Особого отдела⁸¹¹. Она отнеслась к этой встрече лишь чуть более серьезно, чем к беседам со своими знакомыми. Не имея возможности предоставить ни свидетельство о рождении, ни свидетельство о браке, она рассказала о своей жизни, и в этом рассказе факты были приправлены ложью. В этом случае неправды было совсем немного. В возрасте шестнадцати лет она поехала в Берлин, где поселилась у своей сестры, и там познакомилась со своим первым мужем – это было правдой. После свершения русской революции она была арестована и находилась в тюрьме десять месяцев из-за ее связи с Локартом, что было смесью правды и вопиющей выдумки. Она описала свою жизнь с Горьким и переезд в Эстонию в 1921 г., где, как она утверждала, она работала на «голландца», продавая бриллианты и золото. Это был единственный раз в жизни Муры, когда она признала, что исполняла роль, навязанную ей Марией Андреевой и валютной программой.

На момент подачи заявления Мура еще работала на «Свободную Францию». За это она получала четыреста фунтов стерлингов в год и зарабатывала еще триста в своем литературном агентстве. На ее банковском счете был овердрафт 600 фунтов стерлингов. Она не стала упоминать свои заработки у Корды. Расследование МИ-5 в конечном счете благодаря «надежному источнику» установило, что баронесса Будберг получает у него хорошую зарплату – свыше двух тысяч фунтов стерлингов в год. Как отметил записывавший эти сведения агент, этого «более чем хватало на поток джина»⁸¹². В соответствии с положением в обществе Мура держала свое финансовое положение в тайне, производя впечатление, что живет в благородной бедности. Даже у Тани сложилось впечатление, что ее мать получала лишь небольшое еженедельное жалованье у Корды, несмотря на тот факт, что у нее был свой офис и секретарша⁸¹³.

По поводу политики Мура сказала представителю Особого отдела, что не интересуется подрывной политической информацией и не является членом Коммунистической партии, хотя и не отрицала, что многие ее друзья придерживаются «левых» взглядов и что советский посол Иван Майский и его жена – ее друзья. Нет, сказала она, когда ей задали этот вопрос, она не презирает советскую власть.

МИ-5 и Особый отдел продолжали следить за баронессой все военные годы и в 1944 г. пришли к выводу: «Нет ни малейшего сомнения в том, что эта умная женщина подпольно работает на русских»⁸¹⁴. И при этом она не только ни разу не была арестована, интернирована или депортирована, но и ни разу не была официально допрошена сотрудниками МИ-5, помимо беседы для получения гражданства. Ее заявление было изучено, и на свет появился пятистраничный документ, в основном содержавший причины для отказа. Тем не менее в июне было получено разрешение на выдачу ей свидетельства о принятии в гражданство Великобритании⁸¹⁵. Мура получила статус, который надеялась получить с 1919 г. Она стала подданной Великобритании.

Но МИ-5 по-прежнему наблюдала за ней.
Ближе к концу 1947 г. с новым паспортом в руках Мура совершила свою первую поездку в Соединенные Штаты. Журнал «Свободная Франция» прекратил существование, и Муре нужно было что-то, чтобы заполнить пустоту в жизни и брешь в доходах.

Тот факт, что ей выдали американскую визу, вероятно, наводит на мысль, что либо МИ-5 не проинформировала ФБР, ЦРУ или Госдеп о том, что она подозревается в ведении шпионской работы на СССР, либо в США были информированы об этом, но решили, что стоит впустить ее в страну и проследить, что она будет делать.

Ее главным контактом в Америке был Генри Регнери – известный издатель, публиковавший книги консервативного содержания, написанные такими авторами, как Виндхэм Льюис, Уильям Ф. Бакли, Рассел Кирк и Фрэнк Мейер. Регнери был сомнительной личностью; он издавал провокационные очерки и до 1941 г. был членом изоляционистского Первого комитета Америки. Он как раз только-только основал свое издательство «Регнери», когда в США приехала Мура. Его интересовало издание европейских книг с европейскими идеями, особенно тех, которые были с немецким уклоном.

Среди сотрудников издательства Регнери был Пол Шеффер – давний любовник Муры из Берлина. После ухода из «Берлинер тагеблат», связанного с вмешательством нацистов, он уехал из Германии и осел в Америке, где был интернирован как подозреваемый нацистский шпион. Его преследовали заявления, сделанные против него на московских процессах 1938 г. в связи с мнимым заговором Геббельса – Чернова с целью вызвать голод на Украине. Правительство США изменило свои планы в отношении Шеффера и взяло его на работу в свой отдел разведки и спецопераций – Управление стратегических служб, которое было предшественником ЦРУ. В конце войны он стал экспертом обвинения на Нюрнбергском процессе. Он начал работать у Регнери неофициально – читал рукописи и предлагал проекты. Почти наверняка именно по его предложению Мура посетила эту еще не успевшую развиться компанию. Она стала английским представителем Регнери и советовала ему, что, по ее мнению, ему следует издавать.

Вскоре после ее возвращения в Англию Регнери написал ей, сообщив добрые вести: по ее предложению был опубликован перевод книги Макса Пикара Hitler in uns selbst («Гитлер в нас самих»). Он также сообщил ей, что Шеффер вскоре свяжется с ней по поводу поиска европейских издателей для ряда книг, которые он собирается выпустить в следующем году⁸¹⁶. В их число входили: «Немецкое сопротивление Гитлеру» Ганса Ротфельса, «Версальский договор и наши дни» Леонарда фон Муральта и «Мир» Эрнста Юнгера. В ответ Мура написала ему, что будет подыскивать для него какой-нибудь европейский «шедевр». Она также свела Регнери с британским книгоиздателем Виктором Голланцем⁸¹⁷. По своим политическим убеждениям социалист Голланц был противоположностью Регнери, но его сильное сочувствие тяжелому положению Германии сделало его подходящим для списка издательства Регнери.

Если МИ-5 или ЦРУ вели наблюдение, то они взяли на заметку контакт Муры с Шеффером, его советскими связями и социалистом Голланцем⁸¹⁸.

В то время как ее издательский бизнес активизировался до предвоенного уровня, Мура продолжала работать на Корду. И хотя ей нравились острые споры, она часто жаловалась, что эта работа не всегда доставляет ей удовольствие.

В один августовский вечер 1948 г. Локарт повел ее обедать в ресторан «Плющ» в Вест-Энде. (Он был популярен среди киношных и театральных знакомых Муры.) Она была в подавленном настроении и пила необычно мало. Она призналась ему, что ей трудно стало работать с Кордой – один друг Локарта сказал: «Корда – интересный человек, чтобы иметь его в своих знакомых, но с ним невозможно работать», и Мура не могла с этим не согласиться⁸¹⁹. Она много работала за свои две тысячи фунтов стерлингов в год – или, по крайней мере, ей было трудно заниматься этой работой наряду с углубляющимися издательскими интересами.

В тот вечер Мура, пребывая в дурном настроении, жаловалась на все – маленькое наследство, оставленное ей Уэллсом, подлость и тщеславие Джорджа Бернарда Шоу (которому было уже за девяносто) и больше всего на эгоизм Сомерсета Моэма. Он был ее другом, но она называла его «королем снобов», «хорошим, но порочным писателем». Больше всего ее раздражало то, как ужасно он обращался со своими любовницами; за одной несчастной женщиной он продолжал увиваться, «потому что она была очень умна», для того лишь, чтобы публично и жестоко разорвать с ней отношения. Мура и Локарт обсудили разных «практикующих гомосексуалистов», которых они знали, включая Моэма и их давнего друга Хью Уолпола (которого Моэм презирал и никогда не говорил о нем «без яда, ненависти и зависти»). Локарта позабавили едкие комментарии Муры. «Она, безусловно, смешала с грязью наших известных писателей», – записал он. «Большой ошибкой для читателя будет знакомство со своими любимыми авторами. Каждый писатель должен быть в какой-то мере эксгибиционистом, а эксгибиционисты – непривлекательны»⁸²⁰.

Но даже в самом мрачном настроении она была верна памяти Г. Д. Уэллса, что трогало и производило впечатление на Локарта. Возлюбленные Муры были дороги ей, даже когда тревожили их память.

жүктеу/скачать 8,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:

1 2 3 4 5 6 7 8