Джек Лондон Морской Волк Глава первая

целовать   эти   милые   влажные   каштановые   пряди,   играть   ими,   пропускать   их   между 
пальцами! Очарованный, я не сводил с нее глаз. Но вот шлюпка повернулась боком к ветру, 
парус захлопал и напомнил мне о моих обязанностях. Идеалист и романтик, я до этой поры, 
несмотря на свой аналитический склад ума, имел лишь смутные представления о физической 
стороне любви. Любовь между мужчиной и женщиной я воспринимал как чисто духовную 
связь,   как   некие   возвышенные   узы,   соединяющие   две   родственные   души.   Плотским   же 
отношениям в моем представлении о любви отводилась лишь самая незначительная роль. 
Однако теперь полученный мною сладостный урок открыл мне, что душа  выражает себя 
через   свою   телесную   оболочку   и   что   вид,   запах,   прикосновение   волос   любимой   – 
совершенно так же, как свет ее глаз или слова, слетающие с ее губ, – являются голосом, 
дыханием, сутью ее души. Ведь дух в чистом виде – нечто неощутимое, непостижимое и 
лишь угадываемое и не может выражать себя через себя самого. Антропоморфизм Иеговы 
выразился в том, что он мог являться иудеям только в доступном для их восприятия виде. И 
в   представлении   израильтян   он   вставал   как   образ   и   подобие   их   самих,   как   облако,   как 
огненный столп, как нечто осязаемое, физически реальное, доступное их сознанию.
Так   и  я,   глядя   на   светло-каштановые   волосы   Мод   и   любуясь   ими,   познавал   смысл 
любви глубже, чем могли меня этому научить песни и сонеты всех певцов и поэтов. Вдруг  
Мод, тряхнув головой, откинула волосы назад, и я увидел ее улыбающееся лицо.
– Почему   женщины   подбирают   волосы,   почему   они   не   носят   их   распущенными? – 
сказал я. – Так красивее.
– Но они же страшно путаются! – рассмеялась Мод. – Ну вот, потеряла одну из моих 
драгоценных шпилек!
И снова парус захлопал на ветру, а я, забыв о шлюпке, любовался каждым движением 
Мод,   пока   она   разыскивала   затерявшуюся   в   одеялах   шпильку.   Она   делала   это   чисто 
по-женски,   и   я   испытывал   изумление   и   восторг:   мне   вдруг   открылось,   что   она   истая 
женщина, женщина до мозга костей.
До сих пор я слишком возносил ее в своем представлении, ставил ее на недосягаемую 
высоту над всеми смертными и над самим собой. Я создал из нее богоподобное, неземное 
существо.   И   теперь   я   радовался   каждой   мелочи,   в   которой   она   проявляла   себя   как 
обыкновенная   женщина,   радовался   тому,   как   она   откидывает   назад   волосы   или   ищет 
шпильку.  Да, она была просто женщиной, так же как я – мужчиной, она была таким же 
земным   существом,   как   я,   и   я   мог   обрести   с   нею   эту   восхитительную   близость   двух 
родственных друг другу существ – близость мужчины и женщины, – навсегда сохранив (в 
этом я был убежден наперед) чувство преклонения и восторга перед нею.
С радостным возгласом, пленительным для моего слуха, она нашла, наконец, шпильку, 
и   я   сосредоточил   свое   внимание   на   управлении   шлюпкой.   Я   сделал   опыт   –   подвязал   и 
закрепил рулевое весло – и добился того, что шлюпка без моей помощи шла бейдевинд. По 
временам   она   приводилась   к   ветру   или,   наоборот,   уваливалась,   но,   в   общем,   недурно 
держалась на курсе.
– А   теперь   давайте   завтракать! –   сказал   я. –   Но   сперва   вам   необходимо   одеться 
потеплее.
Я достал толстую фуфайку, совсем новую, сшитую из теплой ткани, из которой шьют 
одеяла; ткань была очень плотная, и я знал, что она не скоро промокнет под дождем. Когда 
Мод натянула фуфайку, я дал ей вместо ее фуражки зюйдвестку, которая, если отогнуть низ 
поля,   закрывала   не   только   волосы   и   уши,   но   даже   шею.   Мод   в   этом   уборе   выглядела 
очаровательно. У нее было одно из тех лиц, которые ни при каких обстоятельствах не теряют 
привлекательности. Ничто не могло испортить прелесть этого лица – его изысканный овал, 
правильные, почти классические  черты, тонко очерченные брови и большие  карие глаза, 
проницательные и ясные, удивительно ясные.
Внезапно   резкий   порыв   ветра   подхватил   шлюпку,   когда   она   наискось   пересекала 
гребень волны. Сильно накренившись, она зарылась по самый планшир во встречную волну 
и черпнула бортом воду. Я вскрывал в это время банку консервов и, бросившись к шкоту, 

едва   успел   отдать   его.   Парус   захлопал,   затрепетал,   и   шлюпка   увалилась   под   ветер. 
Провозившись   еще   несколько   минут   с   парусом,   я   снова   положил   шлюпку   на   курс   и 
возобновил приготовления к завтраку.
– Действует как будто неплохо, – сказала Мод, одобрительно кивнув головой в сторону 
моего рулевого приспособления. – Впрочем, я ведь ничего не смыслю в мореходстве.
– Это устройство будет служить, только пока мы идем бейдевинд, – объяснил я. – При 
более   благоприятном   ветре   –   с   кормы,   галфвинд   или   бакштаг   –   мне   придется   править 
самому.
– Я, признаться, не понимаю всех этих терминов, но вывод ясен, и он мне не очень-то 
нравится.   Не   можете   же   вы   круглые   сутки   бессменно   сидеть   на   руле!   После   завтрака 
извольте дать мне первый урок.  А потом  вам нужно  будет  лечь поспать.  Мы установим 
вахты как на корабле.
– Ну  как   я  буду  учить   вас, –  запротестовал   я, –  когда   я  сам  еще  только   учусь!   Вы 
доверились   мне   и,   верно,   не   подумали,   что   у   меня   нет   никакого   опыта   в   управлении 
парусной шлюпкой. Я впервые в жизни попал на нее.
– В таком случае, сэр, мы будем учиться вместе. И так как вы на целую ночь опередили 
меня,   вам   придется   поделиться   со   мной   всем,   что   вы   уже   успели   постичь.   А   теперь 
завтракать! На воздухе разыгрывается аппетит!
– Да, но кофе не будет! – с сокрушением сказал я, передавая ей намазанные маслом 
галеты  с ломтиками языка. – Не будет  ни чая, ни супа  – никакой  горячей еды, пока мы 
где-нибудь и когда-нибудь не пристанем к берегу.
После нашего незамысловатого завтрака, завершившегося чашкой холодной воды, я 
дал Мод урок вождения шлюпки. Обучая ее, я учился сам, хотя кое-какие познания у меня 
уже были, – я приобрел их, управляя «Призраком» и наблюдая за действиями рулевых на 
шлюпках.   Мод   оказалась   способной   ученицей   и   быстро   научилась   держать   курс, 
приводиться к ветру и отдавать, когда нужно, шкот.
Потом,   устав,   как   видно,   она   передала   мне   весло   и   принялась   расстилать   на   дне 
шлюпки одеяла, которые я успел свернуть. Устроив все как можно удобнее, она сказала:
– Ну, сэр, постель готова! И спать вы должны до второго завтрака. То есть до обеда, – 
поправилась она, вспомнив распорядок дня на «Призраке».
Что мне оставалось делать? Она так настойчиво повторяла: «Пожалуйста, прошу вас», 
что   я   в   конце   концов   подчинился   и   отдал   ей   кормовое   весло.   Забираясь   в   постель, 
постланную ее руками, я испытал необычайное наслаждение. Казалось, в этих одеялах было 
что-то успокаивающее и умиротворяющее, словно это передалось им от нее самой, и чувство 
покоя сразу охватило меня. Сквозь сладкую дрему я видел нежный овал ее лица и большие 
карие глаза... Обрамленное зюйдвесткой лицо ее колыхалось передо мной, вырисовываясь то 
на фоне серого моря, то на фоне таких же серых облаков... и я уснул.
Я понял, что крепко спал, когда, внезапно очнувшись, взглянул на часы. Был час дня. Я 
проспал целых семь часов! И целых семь часов она одна правила шлюпкой! Принимая от нее 
весло,   я   должен   был   помочь   ей   разогнуть   окоченевшие   пальцы.   Она   исчерпала   весь 
небольшой запас своих сил и теперь не могла даже приподняться. Я вынужден был бросить 
парус, чтобы помочь ей добраться до постели, и, уложив ее, принялся растирать ей руки.
– Как я устала! – произнесла она с глубоким вздохом и бессильно поникла головой.
Но через секунду она встрепенулась.
– Только не вздумайте браниться, не смейте, слышите! – с шутливым вызовом сказала 
она.
– Разве   у   меня   такой   сердитый   вид? –   отозвался   я   без   улыбки. –   Уверяю   вас,   я   не 
сержусь.
– Да-а... – протянула она. – Не сердитый, но укоризненный.
– Значит, мое лицо только честно выражает то, что я чувствую. А вот вы поступили 
нечестно – и по отношению к себе и ко мне. Как теперь прикажете доверять вам?
Она виновато взглянула на меня.

– Я буду паинькой, – сказала она, как напроказивший ребенок. – Обещаю вам...
– Повиноваться, как матрос повинуется капитану?
– Да, – ответила она. – Я знаю: это было глупо.
– Раз так, обещайте мне еще кое-что.
– Охотно!
– Обещайте  мне не  так  часто  говорить:  «Пожалуйста,  прошу вас». А то  вы  быстро 
сведете власть капитана на нет.
Она рассмеялась,  и я почувствовал,  что моя просьба не только позабавила ее, но и 
польстила ей. Она уже сама заметила, какую власть имеют надо мной эти слова.
– Пожалуйста – хорошее слово... – начал я.
– ...Но я не должна злоупотреблять им, – докончила она за меня.
Она снова рассмеялась, но уже чуть слышно, и уронила голову. Я оставил весло, чтобы 
закутать одеялом ее ноги и прикрыть ей лицо. Увы, у нее было так мало сил! С недобрым 
предчувствием посмотрел я на юго-запад и подумал о шестистах милях, отделявших нас от 
берега, и о всех предстоявших нам испытаниях. Да и бог весть, что еще ждало нас впереди! В 
этой части океана в любую минуту мог разыграться гибельный для нас шторм. И все же я не 
испытывал страха. Я не был спокоен за будущее, о нет, – самые тяжкие сомнения грызли 
меня, – но за всем этим не было страха. «Все обойдется, – твердил я себе, – все обойдется!»
После   полудня   ветер   посвежел   и   поднял   большие   волны,   которые   основательно 
трепали   шлюпку   и   задавали   мне   работу.   Впрочем,   запасенная   нами   провизия   и   девять 
бочонков воды придавали шлюпке достаточную устойчивость, и я шел под парусом, пока это 
не стало слишком опасным. Тогда я убрал шпринт, туго притянул и закрепил верхний угол 
паруса, превратив его в треугольный, и мы поплыли дальше.
Под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны дымок парохода. Это мог 
быть либо русский крейсер, либо скорее всего «Македония», все еще разыскивающая шхуну.
Солнце за весь день ни разу не выглянуло из-за облаков, и было очень холодно. К ночи 
облака сгустились еще больше, ветер окреп, и нам пришлось ужинать, не снимая рукавиц, 
причем я не мог выпустить из рук рулевого весла и ухитрялся отправлять в рот кусочки 
пищи только в промежутках между порывами ветра.
Когда стемнело, шлюпку стало так швырять на волнах, что я вынужден был убрать 
парус и принялся мастерить плавучий якорь. Это была нехитрая штука, о которой я знал из 
рассказов охотников. Сняв мачту, я завернул ее вместе с шпринтом, гиком и двумя парами 
запасных   весел   в   парус,   накрепко   обвязал   веревкой   и   бросил   за   борт.   Конец   веревки   я 
закрепил на носу, и плавучий якорь был готов. Мало выступая из воды и почти не испытывая 
влияния ветра, он тормозил шлюпку и удерживал ее носом к ветру. Когда море покрывается 
белыми барашками, это наилучший способ, чтобы шлюпку не захлестнуло волной.
– А теперь что? – весело спросила Мод, когда я справился со своей задачей и снова 
натянул рукавицы.
– А теперь мы уже не плывем к Японии, – сказал я. – Мы дрейфуем на юго-восток или 
на юго-юго-восток со скоростью по крайней мере двух миль в час.
– До утра это составит всего двадцать четыре мили, – заметила она, – да и то, если 
ветер не утихнет.
– Верно. А всего сто сорок миль, если этот ветер продержится трое суток.
– Не продержится! – бодро заявила Мод. – Он непременно повернет и будет дуть как 
следует.
– Море – великий предатель.
– А   ветер? –   возразила   она. –   Я   ведь   слышала,   как   вы   пели   дифирамбы   «бравым 
пассатам».
– Жаль, что я не захватил сектант и хронометр Ларсена, – мрачно произнес я. – Когда 
мы сами плывем в одном направлении, ветер сносит нас в другом, а течение, быть может, – в 
третьем,   и   равнодействующая   не   поддается   точному   исчислению.   Скоро   мы   не   сможем 
определить, где находимся, не сделав ошибки в пятьсот миль.

После этого я попросил у Мод прощения и обещал больше не падать духом. Уступив ее 
уговорам, я ровно в девять оставил ее на вахте до полуночи, но, прежде чем лечь спать, 
хорошенько   закутался   в   одеяла,   а   поверх   них   –   в   непромокаемый   плащ.   Спал   я   лишь 
урывками. Шлюпку швыряло, с гребня на гребень, волны гулко ударялись о дно. Я слышал, 
как они ревут за бортом, и брызги ежеминутно обдавали мне лицо. И все же, размышлял я, 
не   такая   уж   это   скверная   ночь   –   ничто   по   сравнению   с   тем,   что   мне   ночь   за   ночью 
приходилось   переживать   на   «Призраке»,   и   с   тем,   что   нам,   быть   может,   предстоит   еще 
пережить, пока нас будет носить по океану на этом утлом суденышке. Я знал, что обшивка у 
него  всего  в три  четверти  дюйма  толщиной.  Слой  дерева  тоньше  дюйма  отделял  нас  от 
морской пучины.
И тем не менее, готов утверждать это снова и снова, я не боялся. Я больше уже не 
испытывал того страха смерти, который когда-то нагонял на меня Волк Ларсен и даже Томас 
Магридж.   Появление   в  моей   жизни   Мод   Брустер,   как   видно,   переродило   меня.   Любить, 
думал я, – ведь это еще лучше и прекраснее, чем быть любимым! Это чувство дает человеку 
то, ради чего стоит жить и ради чего он готов умереть. В силу любви к другому существу я 
забывал о себе, и вместе с тем – странный парадокс! – мне никогда так не хотелось жить, как 
теперь, когда я меньше всего дорожил своей жизнью. Ведь никогда еще жизнь моя не была 
наполнена   таким   смыслом,   думал   я.   Пока   дремота   подкрадывалась   ко   мне,   я   лежал   и   с 
чувством   неизъяснимого   довольства   вглядывался   в   темноту,   зная,   что   там,   на   корме, 
приютилась Мод, что она зорко несет свою вахту среди бушующих волн и готова каждую 
минуту позвать меня на помощь.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: