Джек Лондон Морской Волк Глава первая

рангоута. Только на третий день мы нашли его – весь целиком и даже нашу стрелу. Но, увы, 
в   самом   опасном   месте   –   там,   где   волны   с   бешеным   ревом   разбивались   о   суровый 
юго-западный   мыс.   И   как   же   мы   работали!   Уже   смеркалось,   когда   мы,   совершенно 
обессиленные, причалили к нашей бухточке, таща на буксире грот-мачту. Стоял мертвый 
штиль, и нам пришлось грести весь долгий путь.
Еще день изнурительной и опасной работы – и к грот-мачте прибавились обе стеньги. 
На третий день я, доведенный до отчаяния такой проволочкой, связал вместе фок-мачту, оба 
гика и оба гафеля наподобие плота. Ветер был попутный, и я надеялся отбуксировать груз 
под   парусом.   Но   вскоре   ветер   повернул,   а   затем   и   вовсе   стих,   и   мы   шли   на   веслах   со 
скоростью черепахи. Поневоле можно было пасть духом: я что было мочи налегал на весла, 
но шлюпка почти не двигалась с места из-за тяжелого груза за кормой.
Спускалась ночь, и, в довершение всех бед, подул ветер с берега. Мы уже не только не 
продвигались вперед, но нас стало сносить в открытое море. Я греб из последних сил, пока 
не  выдохся.  Бедняжка  Мод,  которая  тоже   выбивалась   из  сил,   стараясь   мне  помочь   и  не 
слушая   моих   уговоров,   в   изнеможении   прилегла   на   корму.   Я   больше   не   мог   грести. 
Натруженные, распухшие руки уже не держали весла. Плечи ломило, и, хотя в полдень я 
основательно поел, после такой работы у меня голова кружилась от голода.
Я убрал весла и нагнулся над буксирным тросом. Но Мод схватила меня за руку.
– Что вы задумали? – спросила она с тревогой.
– Отдать буксир, – ответил я, отвязывая трос.
Ее пальцы сжали мою руку.
– Нет, нет, не надо! – воскликнула она.
– Да ведь мы все равно ничего не можем сделать! – сказал я. – Уже ночь, и нас относит 
от берега.
– Но подумайте, Хэмфри! Если мы не уплывем на «Призраке», нам на долгие годы, 
быть   может,   на   всю   жизнь,   придется   остаться   на   этом   острове.   Раз   его   до   сих   пор   не 
открыли, значит, может быть, никогда и не откроют.
– Вы забыли о лодке, которую мы нашли на берегу, – напомнил я.
– Это промысловая шлюпка, – отвечала она, – и вы, конечно, понимаете, Хэмфри, что 
если б люди с нее спаслись, они вернулись бы, чтобы составить себе состояние на этом 
лежбище. Они погибли, вы сами это знаете.
Я молчал, все еще колеблясь.
– А кроме того, – запинаясь, добавила она, – это был ваш план, и я хочу, чтобы вам 
удалось его осуществить.
Это придало мне решимости. То, что она сказала, было очень лестно для меня, но из 
великодушия я все еще упрямился.
– Лучше   уж   прожить   несколько   лет   на   этом   острове,   чем   погибнуть   в  океане   этой 
ночью или завтра, – сказал я. – Мы не подготовлены к плаванию в открытом море. У нас нет 
ни пищи, ни воды, ни одеял – ничего! Да вы и одной ночи не выдержите без одеяла. Я знаю 
ваши силы. Вы и так уже дрожите.
– Это   нервы, –   ответила   она. –   Я   боюсь,   что   вы   не   послушаетесь   меня   и   отвяжете 
мачты.
– О, пожалуйста, прошу вас, Хэмфри, не надо! – взмолилась она через минуту.
Это решило дело. Она знала, какую власть имеют надо мной эти слова. Мы мучительно 
дрогли   всю   ночь.   Порой   я   начинал   дремать,   но   холод   был   так   жесток,   что   я   тут   же 
просыпался. Как Мод могла это вынести, было выше моего понимания. Я так устал, что у 
меня   уже   не   хватало   сил   двигаться,   чтобы   хоть   немного   согреться,   но   все   же   время   от 
времени я растирал Мод руки и ноги, стараясь восстановить в них кровообращение. Под 
утро   у   нее   начались   судороги   от   холода.   Я   снова   принялся   растирать   ей   руки   и   ноги; 
судороги прошли, но я увидел, что она совсем окоченела. Я испугался. Посадив ее на весла, я 
заставил ее грести, но она так ослабела, что после каждого взмаха веслами едва не теряла 
сознание.

Забрезжило, и в предрассветной дымке мы долго искали глазами наш остров. Наконец, 
мы   увидели   его   –   крошечное   темное   пятнышко,   милях   в   пятнадцати   от   нас,   на   самом 
горизонте. Я осмотрел море в бинокль. Вдали, на юго-западе, я заметил на воде темную 
полосу, она явно придвигалась к нам.
– Попутный ветер! – закричал я хрипло, и мой голос показался мне чужим.
Мод хотела что-то сказать и не могла вымолвить ни слова. Губы ее посинели от холода, 
глаза ввалились, но как мужественно смотрели на меня эти ясные карие глаза! Как жалобно и 
все же мужественно!
Снова   принялся   я   растирать   ей   руки,   поднимать   и   опускать   их,   пока   она   не 
почувствовала,  что  может   двигать  ими.   Потом   я  заставил  ее   встать   и  сделать   несколько 
шагов между средней банкой и кормой, хотя она, верно, упала бы, если бы я не поддерживал 
ее. Я заставил ее даже попрыгать.
– Ах вы, храбрая маленькая женщина! – сказал я, увидев, что лицо ее снова оживает. – 
Знаете ли вы, какая вы храбрая?
– Никогда я не была храброй, – промолвила она, – пока не узнала вас. Это вы сделали 
меня храброй!
– Ну, и я не был храбр, пока не узнал вас, – сказал я.
Она бросила на меня быстрый взгляд, и я снова уловил этот теплый трепетный огонек в 
ее глазах... и еще что-то. Но это длилось всего одно мгновение. Мод улыбнулась.
– Вас-то просто обстоятельства изменили, – сказала она.
Но я знал, что это не так, и, быть может, она сама это понимала.
Тут налетел ветер, попутный и свежий, и скоро шлюпка уже прокладывала себе дорогу 
по высокой волне прямо к острову.
После полудня мы миновали юго-западный мыс. Теперь уже не только голод мучил нас 
– мы изнемогали от жажды. Губы у нас пересохли и потрескались, и мы тщетно пытались 
смочить их языком. А затем ветер начал спадать и к ночи стих совсем. Я снова сел на весла, 
но   едва   мог   грести.   В   два   часа   утра   нос   шлюпки   врезался   в   прибрежный   песок   нашей 
маленькой бухточки, и я, шатаясь, выбрался на берег и привязал шлюпку. Мод не стояла на 
ногах от усталости. Я хотел понести ее, но у меня не хватило сил. Я упал вместе с нею на  
песок, а когда отдышался, взял ее под мышки и волоком потащил к хижине.
На следующий день мы не работали. Мы проспали до трех часов дня, по крайней мере 
я. Когда я проснулся, Мод уже стряпала обед. Ее способность быстро восстанавливать силы 
была   поразительна.   Это   хрупкое,   как   стебелек   цветка,   тело   обладало   изумительной 
выносливостью. Как ни мало было у нее сил, она цепко держалась за жизнь.
– Вы ведь знаете, что я предприняла путешествие в Японию для укрепления здоровья, – 
сказала   она,   когда   мы,   пообедав,   сидели   у   костра,   наслаждаясь   покоем. –   Я   никогда   не 
отличалась   крепким  здоровьем.  Врачи  рекомендовали  мне  путешествие   по  морю,  ну я  и 
выбрала самое продолжительное.
– Не знали вы, что выбирали! – рассмеялся я.
– Что ж, это очень изменило меня и, надеюсь, – к лучшему, – заметила она. – Я теперь 
стала крепче, сильнее. И, во всяком случае, больше знаю жизнь.
Короткий   осенний   день   быстро   шел   на   убыль.   Мы   разговорились   о   страшной, 
необъяснимой слепоте, поразившей Волка Ларсена. Я сказал, что, видимо, дело его плохо, 
если он заявил, что хочет остаться и умереть на Острове Усилий. Когда такой сильный, так 
любящий   жизнь   человек   готовится   к   смерти,   ясно,   что   тут   кроется   нечто   большее,   чем 
слепота. А эти ужасные головные боли! Потолковав, мы решили, что он, очевидно, страдает 
какой-то   болезнью   мозговых   сосудов   и   во   время   приступов   испытывает   нечеловеческую 
боль.
Я заметил, что, чем больше говорили мы о тяжелом состоянии Волка Ларсена, тем 
сильнее   прорывалось   у   Мод   сострадание   к   нему,   но   это   было   так   трогательно   и   так 
по-женски,   что   лишь   сильнее   привлекало   меня   к   ней.   К   тому   же   всякая   фальшивая 
сентиментальность была ей совершенно чужда. Мод вполне соглашалась со мной, что нам 

необходимо применить к Волку Ларсену самые суровые меры, если мы хотим уплыть с этого 
острова, и только мысль о том, что я могу оказаться вынужденным лишить его жизни, чтобы 
спасти свою (она сказала «нашу») жизнь, пугала ее.
На следующий день мы позавтракали на рассвете и сразу же принялись за работу. В 
носовом трюме, где хранился судовой инвентарь, я нашел верп и ценой больших усилий 
вытащил его на палубу и спустил в шлюпку. Сложив бухтой на корме шлюпки длинный 
трос, я завез якорь подальше от берега и бросил его. Ветра не было, стоял высокий прилив, и 
шхуна была на плаву. Отдав швартовы, я начал верповать вручную, так как брашпиль был 
испорчен. Скоро шхуна  подошла почти к самому верпу. Он, конечно, был слишком мал, 
чтобы удержать судно даже при легком бризе, поэтому я отдал большой якорь правого борта, 
дав побольше слабины. После обеда я взялся восстанавливать брашпиль.
Целых   три   дня   провозился   я   с   этим   брашпилем,   хотя   любой   механик,   вероятно, 
исправил бы его за три часа. Но я в этом ровно ничего не смыслил, и мне приходилось 
овладевать знаниями, которые являются азбукой для специалиста; да к тому же я должен был 
еще учиться пользоваться инструментами. Однако к концу третьего дня брашпиль с грехом 
пополам начал действовать. Он работал далеко не так хорошо, как до поломки, но все же 
делал свое дело, без него моя задача была бы невыполнима.
Полдня ушло у меня на то, чтобы поднять на борт обе стеньги, поставить стрелу и 
закрепить ее оттяжками, как и в первый раз. В эту ночь я улегся спать прямо на палубе около 
стрелы. Мод отказалась ночевать одна на берегу и устроилась в матросском кубрике. Днем 
Волк Ларсен опять сидел на палубе, прислушиваясь к тому, что мы делаем, и беседовал с 
нами на посторонние темы. Никто из нас ни словом не обмолвился о произведенных им 
разрушениях,   и   он   больше   не   требовал,   чтобы   я   оставил   его   шхуну   в   покое.   Но   я 
по-прежнему   боялся   его   –   слепого,   беспомощного   и   все   время   настороженно 
прислушивающегося. Работая, я старался держаться подальше, чтобы он не мог вцепиться в 
меня своей мертвой хваткой.
В эту ночь, заснув возле нашей драгоценной стрелы, я очнулся от звука шагов. Была 
звездная ночь, и я увидел темную фигуру Волка Ларсена, движущуюся по палубе. Я вылез 
из-под одеяла и неслышно подкрался к нему. Вооружившись плотничьим скобелем, взятым 
из ящика с инструментами, он собирался перерезать им гафель-гардели, которыми я снова 
оснастил   стрелу.   Нащупав   веревки,   он   убедился,   что   я   оставил   их   ненатянутыми.   Тут 
скобелем ничего нельзя было сделать, и он натянул гафель-гардели и закрепил их. Он уже 
готов был перепилить их скобелем, когда я произнес негромко:
– На вашем месте я бы не стал этого делать.
Он услышал, как я взвел курок револьвера, и засмеялся.
– Хэлло, Хэмп! – сказал он. – Я ведь все время знал, что вы здесь. Моих ушей вы не 
обманете.
– Лжете,   Волк   Ларсен, –   сказал   я,   не   повышая   голоса. –   Но   у   меня   руки   чешутся 
пристрелить вас, так что делайте свое дело, режьте.
– У вас всегда есть эта возможность, – насмешливо сказал он.
– Делайте свое дело! – угрожающе повторил я.
– Предпочитаю доставить вам разочарование, – со смехом пробормотал он, повернулся 
на каблуках и ушел на корму.
Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:
– Что-то нужно предпринять, Хэмфри! Оставаясь на свободе, он может сделать все что 
угодно. Он способен затопить шхуну, поджечь ее. Неизвестно, что он выкинет. Его нужно 
посадить под замок.
– Но  как? –  спросил  я,  беспомощно   пожав  плечами. –  Подойти   к  нему  близко   я  не 
решаюсь и в то же время не могу заставить себя выстрелить в него, пока его сопротивление 
остается пассивным. И он это знает.
– Должен же быть какой-то способ, – возразила Мод. – Дайте мне подумать.
– Способ есть, – мрачно заявил я.

Она с надеждой поглядела на меня.
Я поднял охотничью дубинку.
– Убить его она не убьет, – сказал я, – а прежде чем он придет в себя, я успею связать 
его по рукам и ногам.
Но Мод с содроганием покачала головой.
– Нет, только не это! Нужно найти какой-нибудь менее зверский способ. Подождем 
еще.
Ждать нам пришлось недолго – дело решилось само собой. Утром после нескольких 
неудачных попыток я наконец определил центр тяжести фок-мачты и закрепил несколько 
выше   его   подъемные   тали.   Мод   направляла   трос   на   брашпиле   и   складывала   в   бухту 
сбегавший конец. Будь брашпиль в исправности, наша задача была бы несложной, а так мне 
приходилось со всей силой налегать на рукоятку,  чтобы поднять мачту хотя бы на один 
дюйм.   То   и   дело   я   присаживался   отдохнуть.   По   правде   говоря,   я   больше   отдыхал,   чем 
работал.   Когда,   невзирая   на   все   мои  усилия,   рукоятка   не   подавалась,   Мод,  держа   конец 
одной рукой, ухитрялась еще помогать мне, налегая на рукоятку своим хрупким телом.
Через час оба блока сошлись у вершины стрелы. Дальше поднимать было некуда, а 
мачта все еще не перевалилась через борт. Основанием своим она легла на планшир левого 
борта, в то время как верхушка ее нависала над водой далеко за правым бортом. Стрела 
оказалась коротка, и вся моя работа свелась к нулю. Но я уже не приходил в отчаяние, как 
прежде. Я начинал обретать все большую веру в себя и в потенциальную силу брашпилей, 
стрел   и   подъемных   талей.   Способ   поднять   мачту,   несомненно,   существовал,   и   мне 
оставалось только найти его.
Пока я размышлял над этой задачей, на ют вышел Волк Ларсен.
Нам   сразу   бросилось   в   глаза,   что   с   ним   творится   что-то   неладное.   Во   всех   его 
движениях еще сильнее чувствовалась какая-то нерешительность, расслабленность. Проходя 
вдоль рубки, он несколько раз споткнулся, а поравнявшись с краем юта, сильно пошатнулся, 
поднял   руку   уже   знакомым   мне   жестом, –   словно   смахивая   паутину   с   лица, –   и   вдруг 
загремел по ступенькам вниз. Широко расставив руки в поисках опоры, он, шатаясь, пошел 
по палубе  и остановился, покачиваясь из стороны в сторону,  у люка кубрика охотников. 
Потом ноги у него подкосились, и он рухнул на палубу.
– Припадок! – шепнул я Мод.
Она кивнула мне, и я снова прочел сострадание в ее взгляде.
Мы  подошли  к Волку Ларсену.  Он, казалось,  был без  памяти  и  дышал  судорожно, 
прерывисто. Мод сейчас же взялась за дело – приподняла ему голову, чтобы предотвратить 
прилив крови, и послала меня в каюту за подушкой. Я прихватил и одеяла, и мы постарались 
устроить больного поудобнее. Я нащупал его пульс. Он бился ровно – не часто и не слишком 
слабо, словом, совершенно нормально. Это удивило меня и показалось мне подозрительным.
– А что, если он притворяется? – спросил я, не выпуская его руки.
Мод покачала головой и посмотрела на меня с упреком. И в ту же секунду рука Волка 
Ларсена   выскользнула   из-под   моих   пальцев   и   словно   в   стальных   тисках   сдавила   мое 
запястье.  Я дико вскрикнул  от неожиданности и испуга.  Злорадная гримаса исказила  его 
лицо, и больше я уже ничего не видел, – другой рукой он обхватил меня и притянул к себе.
Он отпустил мое запястье, но при этом так сдавил меня, обхватив за спину, что я не мог 
шевельнуться. Свободной рукой он схватил меня за горло, и в это мгновение я испытал весь 
ужас и всю горечь ожидания смерти – смерти по собственной вине. Как мог я подойти так 
близко к его страшным ручищам? Вдруг я ощутил прикосновение других рук – Мод тщетно 
пыталась оторвать от моего горла душившую  меня лапу.  Поняв, что это бесполезно, она 
отчаянно закричала, и у меня похолодело сердце. Мне был знаком этот душераздирающий 
вопль, полный ужаса и отчаяния. Так кричали женщины, когда шел ко дну «Мартинес».
Лицо мое было прижато к груди Волка Ларсена, и я ничего не мог видеть, но слышал, 
как Мод побежала куда-то по палубе. Все произошло с молниеносной быстротой, но мне 
показалось,   что   протекла   вечность.   Сознание   мое   еще   не   успело   померкнуть,   когда   я 

услышал, что Мод бегом возвращается обратно, и в то же мгновение почувствовал, как тело 
Волка Ларсена подалось назад и обмякло. Дыхание с шумом вырывалось из его груди, на 
которую   я   налегал   всей   своей   тяжестью.   Раздался   сдавленный   стон;   был   ли   то   возглас 
бессилия, или его просто исторгло удушье – не знаю, но пальцы его, вцепившиеся мне в 
горло, разжались. Я глотнул воздух. Пальцы дрогнули и снова сдавили мне горло. Но даже 
его чудовищная сила воли уже не могла преодолеть упадка сил. Воля сдавала. Ларсен терял 
сознание.
Шаги Мод звучали у меня над самым ухом. Пальцы Ларсена в последний раз стиснули 
мое горло и разжались совсем. Я откатился в сторону. Лежа на спине, я хватал воздух ртом и 
моргал от солнечного света, бившего мне прямо в лицо. Я отыскал глазами Мод; она была 
бледна,   но   внешне   спокойна   и   смотрела   на   меня   со   смешанным   выражением   тревоги   и 
облегчения. Я увидел у нее в руке тяжелую охотничью дубинку. Заметив мой взгляд. Мод 
выронила дубинку, словно она жгла ей руку, у меня же сердце исполнилось ликованием. Вот 
она – моя подруга, готовая биться вместе со мной и за меня, как бились бок о бок со своими 
мужчинами женщины каменного века! Условности, которым она подчинялась всю жизнь, 
были   забыты,   и   голос   инстинкта,   не   заглушенный   до   конца   изнеживающим   влиянием 
цивилизации, властно заговорил в ней.
– Родная моя! – воскликнул я, с трудом поднимаясь на ноги.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала, припав к 
моему   плечу.   Прижимая   ее   к   себе,   я   смотрел   на   ее   пышные   каштановые   волосы;   они 
сверкали на солнце, словно драгоценные камни, и затмевали в моих глазах все сокровища 
земных царей. Я нагнулся и нежно поцеловал их, так нежно, что она и не заметила.
Но я тут же заставил себя трезво взглянуть на вещи.
Естественно,   что   Мод,   как   истая   женщина,   после   пережитой   опасности   проливала 
слезы   облегчения   в   объятиях   своего   защитника,   чья   жизнь,   в   свою   очередь,   была   под 
угрозой. Будь я ей отцом или братом, положение ничуть бы не изменилось. К тому же сейчас 
было не время и не место для любовных признаний,  и я хотел прежде заслужить  право 
говорить ей о своей любви. Поэтому я только нежно поцеловал еще раз ее волосы, чувствуя, 
что она высвобождается из моих объятий.
– Вот теперь припадок непритворный, – сказал я. – После одного из таких припадков он 
и потерял зрение. Сегодня он сперва притворялся и, быть может, этим и вызвал приступ.
Мод уже начала поправлять ему подушку.
– Постойте, – сказал я. – Сейчас он беспомощен – и таким должен оставаться и впредь. 
Теперь мы займем кают-компанию, а Волка Ларсена поместим в кубрике охотников.
Я взял его под мышки и потащил к трапу, а Мод по моей просьбе принесла веревку. 
Обвязав   его   веревкой   под   мышками,   я   спустил   его   по   ступенькам   в  кубрик.   У   меня   не 
хватало сил положить его на койку,  но с помощью Мод мне удалось сперва приподнять 
верхнюю часть его туловища, а потом я закинул на койку и его ноги.
Но этим нельзя было ограничиться. Я вспомнил, что у Волка Ларсена в каюте хранятся 
наручники, которыми он пользовался вместо старинных тяжелых судовых кандалов, когда 
ему нужно было заковать провинившегося матроса. Мы разыскали эти наручники и сковали 
Ларсена по рукам и ногам. После этого, впервые за много дней, я вздохнул свободно. Выйдя 
на   палубу,   я   испытал   чувство   необычайного   облегчения   –   у   меня   словно   гора   с   плеч 
свалилась. Я чувствовал также, что все пережитое нами нынче еще больше сблизило меня с 
Мод,   и,   направляясь   вместе   с   ней   к   стреле,   на   которой   теперь   уже   висела   фок-мачта, 
мысленно спрашивал себя, ощущает ли Мод эту близость так, как я.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: