Джек Лондон Морской Волк Глава первая

отняла их.
Наши товарищеские отношения теперь все чаще находились под угрозой. Я долго и 
успешно смирял свою любовь, но она начинала брать надо мной верх. Она сломила мою 
волю и своенравно подчинила себе мои глаза и отчасти мой язык и даже губы, ибо в эту 
самую   минуту   мне   неудержимо   хотелось   расцеловать   эти   маленькие   ручки,   которые 
трудились вместе со мной так преданно и упорно. Я терял голову. Все мое существо рвалось 
к Мод, и все во мне громко кричало о моей любви. Любовь налетела, подобно урагану, и я 
уже не в силах был ей противиться. И Мод видела это. Она не могла не видеть этого, потому  
так поспешно и выдернула она свои руки из моих. И все же что-то заставило ее – прежде чем 
она отвела глаза – бросить на меня быстрый, пытливый взгляд...
При   помощи   хват-талей   я   взял   гардель   и   дирик-фал   на   брашпиль   и   теперь   мог 
одновременно поднять передний и задний углы грота. Парус полз вверх довольно неуклюже, 
но быстро, а вскоре и фок расправился и затрепетал на ветру.
– В такой маленькой бухточке мы ни за что не успеем поднять якорь, – сказал я. – 
Прежде чем нам это удастся, шхуну разобьет о скалы.
– Что же делать? – спросила Мод.
– Вытравить цепь совсем, – отвечал я. – Пока я буду травить, вам придется  стать к 
брашпилю. А как только я покончу с якорем, так побегу к штурвалу, а вы поднимете кливер.
Десятки раз я изучал и подробно разрабатывал этот маневр снятия с якоря. Я знал, что 
при помощи брашпиля  Мод сумеет  поднять кливер – самый необходимый  сейчас  парус. 
Свежий ветер задувал в бухту, и, хотя волнение еще не поднялось, нужно было действовать 
быстро, чтобы благополучно вывести шхуну в море.
Я выбил болт из скобы, и якорная цепь загрохотала в клюзе, падая в воду. Я бросился 
на   ют   и   положил   руль   под   ветер.   Паруса   затрепетали,   наполнились   ветром,   шхуна 
накренилась и ожила. Кливер пополз вверх. Когда и он забрал ветер, нос «Призрака» стало 
сносить, и мне пришлось еще положить руля, чтобы удержаться на курсе.
Я   придумал   особый   автоматический   кливер-шкот,   который   сам   переносил   кливер, 
когда это требовалось, так что Мод не надо было заботиться об этом. Но я уже положил руль 
круто на ветер, прежде чем Мод закончила поднимать кливер. Момент был напряженный: 
шхуну несло прямо к берегу, который находился от нас на расстоянии броска камня. Но, 
сильно накренившись, «Призрак» повернул и послушно привелся к ветру. Я услышал столь 
приятное для моего слуха громкое хлопанье и трепетанье парусов и риф-штертов, и шхуна 
забрала ветер уже на другом галсе.
Мод   закончила   свое   дело   и,   поднявшись   на   ют,   стала   рядом   со   мной.   Щеки   ее 
разрумянились   от   работы,   ветер   развевал   светло-каштановые   волосы,   выбившиеся   изпод 
зюйдвестки,   широко   раскрытые   глаза   горели   от   волнения,   а   ноздри   вздрагивали,   жадно 
вбирая   рвавшийся   нам   навстречу   соленый   морской   ветер.   Ее   карие   глаза   были   как   у 
испуганной   лани.   Затаив   дыхание,   она   встревожено   и   зорко   смотрела   вперед.   Губы   ее 
приоткрылись. «Призрак» несся прямо на отвесную скалу у выхода из внутренней бухты, но 
в последнюю минуту привелся к ветру и вышел на безопасное место.
Моя работа старшим помощником во время промыслового плавания пошла мне впрок. 
Я благополучно обогнул  мыс первой бухты  и направил шхуну вдоль берега второй. Еще 
один поворот на другой галс, и «Призрак» взял курс в открытое море. Мощное дыхание 
океана   овеяло   шхуну,   и   она   плавно   закачалась   на   высокой   волне.   С   утра   погода   была 
пасмурная и облачная, но тут солнце проглянуло сквозь тучи, как бы в предзнаменование 
нашего   счастливого   плавания,   и   осветило   изогнутый   дугою   берег,   где   мы   воевали   с 
владыками гаремов и били «холостяков». Весь Остров Усилий ярко засиял в лучах солнца. 
Даже мрачный юго-западный мыс уже не казался таким мрачным; на влажных от прибоя 
прибрежных скалах играли солнечные блики.
– Я всегда буду испытывать гордость, вспоминая о нем, – сказал я Мод.
Она откинула назад голову, – что-то царственное было в этом движении.
– Милый, милый Остров Усилий, – сказала она. – Я всегда буду любить его!

– И я тоже, – быстро проговорил я.
Мы читали в душе друг у друга, как в раскрытой книге. Еще миг – и взгляды наши 
должны были встретиться, но, сделав над собой усилие, мы отвели глаза.
Наступило неловкое молчание; я первым прервал его:
– Поглядите, какие тучи  собираются на горизонте с наветренной стороны. Помните, 
еще вчера вечером я говорил вам, что барометр падает.
– И солнце скрылось... – сказала она. Глаза ее были устремлены на наш остров, где мы 
доказали   судьбе,   что   умеем   постоять   за   себя,   и   где   прекраснейшие   узы   дружбы   и 
товарищества накрепко связали нас друг с другом.
– Ну   что   ж,   потравим   шкоты,   и   курс   на   Японию! –   весело   крикнул   я. –   Как   это: 
«Попутный ветер, потравленный шкот!..»
Закрепив штурвал, я спрыгнул с юта, дал слабину на фока – и грота-шкоты, выбрал 
тали гиков и поставил паруса так, чтобы принять добрый попутный ветер.
Ветер был свежий, даже слишком свежий, но я решил идти под всеми парусами, пока 
это   не   станет   опасно.   К   сожалению,   при   попутном   ветре   нельзя   закрепить   штурвал,   и 
поэтому мне предстояла  бессменная  вахта до утра.  Мод требовала, чтобы  я позволил ей 
сменить меня, но вскоре сама убедилась, что ей будет не под силу держать курс при такой 
высокой волне, даже если б она и сумела в столь короткий срок овладеть этой премудростью. 
Открытие это чрезвычайно огорчило ее, но вскоре она утешилась, свертывая в бухты тали, 
фалы  и подбирая концы, валявшиеся  на палубе.  Да к тому же ей ведь нужно  было еще 
готовить   еду,   стелить  постели,  ухаживать   за   Волком  Ларсеном.  Свой  трудовой  день   она 
закончила генеральной уборкой кают-компании и кубрика.
Всю ночь я бессменно  простоял  у штурвала.  Ветер  понемногу крепчал,  и волнение 
усиливалось. В пять утра  Мод принесла мне горячего кофе и лепешку,  которую  испекла 
сама, а в семь часов плотный горячий завтрак придал мне новые силы.
Целый   день   ветер   крепчал   и   крепчал.   Казалось,   он   был   преисполнен   упрямой 
решимости дуть и дуть безостановочно и все сильнее и сильнее. «Призрак» мчался вперед, 
пеня волны и глотая мили, и я был уверен, что теперь мы делаем не меньше одиннадцати 
узлов. Мне до смерти жаль было терять такой ход, но к вечеру я изнемог. Хоть я и очень 
закалился и окреп, но тридцатичасовая вахта за рулем была пределом моей выносливости. 
Мод уговаривала  меня положить шхуну  в дрейф, да я и сам понимал, что, если ветер и 
волнение за ночь еще усилятся, мне будет уже не под силу сделать это. Поэтому, когда на 
море   пали   сумерки,   я   с   чувством   досады   и   вместе   с   тем   облегчения   начал   приводить 
«Призрак» к ветру.
Однако   я   никак   не   предполагал,   что   взять   рифы   у   трех   парусов   столь   неимоверно 
трудное дело для одного человека. Пока шхуна шла бакштаг, я не мог ощутить всей силы 
ветра и, только начав приводиться, почувствовал с испугом, если не сказать с отчаянием, всю 
его свирепую  мощь. Ветер  парализовал  каждое  мое усилие,  рвал  парус  у меня  из  рук  и 
мгновенно сводил на нет все, чего мне удавалось достигнуть ценою упорной, ожесточенной 
борьбы с ним. К восьми часам я успел взять лишь второй риф у фока. К одиннадцати часам 
дело не подвинулось ни на йоту. Я только в кровь ободрал себе пальцы и обломал ногти до 
самого мяса. От боли и изнеможения я тихонько плакал в темноте, прячась от Мод.
Совсем   придя   в   отчаяние,   я   отказался   от   попыток   взять   рифы   у   грота   и   решил 
попробовать лечь в дрейф под одним зарифленным фоком. Три часа ушло у меня на то, 
чтобы закрепить спущенный  грот и кливер, а в два часа ночи, еле живой, едва не теряя 
сознания  от усталости,  я понял, что попытка удалась, и с трудом  поверил своим глазам. 
Зарифленный   фок   делал   свое   дело,   и   шхуна   держалась   круто   к   ветру,   не   проявляя 
стремления повернуть бортом к волне.
Я был страшно голоден, но Мод тщетно старалась заставить меня что-нибудь съесть: я 
засыпал   с   куском   во   рту,   а   не   то   так   даже   не   успев   донести   его   до   рта.   Потом   вдруг 
вздрагивал, и просыпался в смятении, и видел, что рука моя с вилкой еще висит в воздухе. Я 
был так беспомощен и слаб, что Мод приходилось поддерживать меня, чтобы я не свалился 

со стула при первом же крене судна.
Не помню, как добрался я из камбуза до своей каюты. Верно, я был похож на лунатика, 
когда Мод вела меня туда. Очнулся я уже на своей койке и заметил, что башмаки с меня 
сняты. Сколько прошло времени, я не знал. В каюте было темно. Все тело у меня ломило, и я 
с трудом мог пошевелиться, а прикосновение одеяла к моим израненным пальцам причиняло 
нестерпимую боль.
Я решил, что утро еще не настало, и, закрыв глаза, мгновенно снова погрузился в сон. Я 
не знал, что проспал почти сутки и что уже опять наступил вечер.
Я   проснулся   вторично,   оттого   что   сон   мой   стал   неспокоен.   Чиркнув   спичкой,   я 
посмотрел на часы. Они показывали полночь. А я ушел с палубы в три часа ночи. В первую  
минуту это меня озадачило, но я тут же сообразил, в чем дело. Немудрено, что сон мой стал  
беспокоен, ведь я проспал двадцать один час! Я еще полежал, прислушиваясь, как завывает 
ветер и волны бьют о борт, а потом повернулся на бок и мирно проспал до утра.
Я встал в семь часов и, не обнаружив Мод в кают-компании, решил, что она в камбузе 
готовит завтрак. Выйдя на палубу, я убедился, что «Призрак» отлично держится под своим 
маленьким парусом. В камбузе топилась плита и кипел чайник, но Мод не было и там.
Я  нашел  ее   в  кубрике   у  койки   Волка  Ларсена.  Я  вгляделся   в него  и  подумал:  вот 
человек,   который   в   полном   расцвете   сил   потерпел   крушение   и   оказался   погребенным 
заживо.  Что-то  новое  почудилось  мне  в смягчившихся   чертах  его  застывшего   тела.  Мод 
посмотрела на меня, и я понял.
– Его жизнь угасла во время шторма, – сказал я.
– Но она не окончена для него, – промолвила с глубоким убеждением Мод.
– Сила его была чрезмерна.
– Да, – сказала Мод. – Но теперь она уже не обременяет его. Дух его свободен.
– Да, теперь дух его свободен, – повторил я и, взяв ее за руку, увел на палубу.
За ночь шторм заметно утих. Но он затихал так же постепенно, как и нарастал, и утром, 
когда   я   поднял   на   палубу   приготовленное   к   погребению   тело   Волка   Ларсена,   был   еще 
довольно сильный ветер и большие волны. Вода поминутно заливала палубу и стекала в 
шпигаты.   Внезапный   порыв   ветра   накренил   шхуну,   и   она   зарылась   в   воду   по   планшир 
подветренного борта. Ветер истошно выл в снастях. Мы с Мод стояли по колено в воде. Я 
обнажил голову.
– Я помню только часть похоронной службы, – сказал я. – Она гласит: «И тело да будет 
предано морю».
Мод взглянула  на меня удивленно  и негодующе. Но передо мною воскресла сцена, 
свидетелем которой я был когда-то, и это воспоминание  властно побуждало меня отдать 
последний долг Волку Ларсену именно так, как он отдал его в тот памятный день своему 
помощнику. Я приподнял крышку люка, и завернутое в брезент тело соскользнуло ногами 
вперед в море. Привязанный к нему груз потянул его вниз. Оно исчезло.
– Прощай, Люцифер, гордый дух! – прошептала Мод так тихо, что ее слова затонули в 
реве ветра, и я разгадал их лишь по движению ее губ.
Держась   за   планшир,   мы   пробирались   на   ют,   и   я   случайно   бросил   взгляд   в 
подветренную сторону. В эту минуту «Призрак» взмыл на высокую волну, и я совершенно 
отчетливо увидел милях в двух-трех от нас небольшой пароход. Ныряя и снова взлетая на 
гребни   волн,   он   шел   прямо   на   нас.   Он   был   окрашен   в   черный   цвет,   и   мне   сразу 
припомнились   рассказы   охотников   об   их   браконьерских   похождениях.   Я   понял,   что   это 
таможенное судно Соединенных Штатов. Я показал на него Мод и поспешил проводить ее 
на ют, где меньше заливало водой. Оставив Мод там, я кинулся было вниз к сигнальному 
шкафу, но тут же вспомнил, что при оснащении «Призрака» не позаботился о сигнальном 
фале.
– Нам незачем поднимать сигнал бедствия, – сказала Мод. – Они все поймут, увидев 
нас!
– Мы спасены, – спокойно и торжественно сказал я. Я ликовал, радость меня душила... 

И вдруг я прибавил: – Мы спасены – и вот я не знаю, радоваться мне или нет?
Я посмотрел на Мод. Теперь мы больше не боялись встретиться взглядами. Нас властно 
толкнуло друг к другу, и уже не помню как, но Мод очутилась в моих объятиях.
– Нужно ли говорить? – спросил я.
Она ответила:
– Не нужно... Но услышать это было бы так приятно...
Губы   ее   слились   с   моими.   Не  знаю   почему,   но   перед   моими   глазами   вдруг   встала 
кают-компания «Призрака» и мне вспомнилось, как Мод однажды прикоснулась кончиками 
пальцев к моим губам, шепча: «Успокойтесь, успокойтесь!»
– Жена моя, моя единственная! – сказал я, нежно гладя ее плечо, как делают это все 
влюбленные, хотя никто их этому не учил. – Моя малышка!
– Муж   мой! –   сказала   она,   на   мгновение   подняв   на   меня   глаза,   и,   тут   же   опустив 
затрепетавшие ресницы, с тихим счастливым вздохом прильнула к моей груди.
Я посмотрел на таможенный пароход. Он был совсем близко. С него уже спускали 
шлюпку.
– Еще   поцелуй,   любовь   моя! –   прошептал   я. –   Еще   один   поцелуй,   прежде   чем   они 
подойдут...
– И спасут нас от нас самих, – докончила она с пленительной улыбкой, исполненной 
нового, еще не знакомого мне лукавства – лукавства любви.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: