Джек Лондон Морской Волк Глава первая

забывшись,   видимо,   причинил   боль   матросу,   которому   делал   перевязку,   так   как   он 
передернулся. А Уфти-Уфти посмотрел на меня с любопытством. Я почувствовал внезапный 
прилив сил. Любовь делала меня могучим гигантом. Я ничего не боялся. Моя воля победит 
все препятствия – вопреки Волку Ларсену, вопреки тридцати пяти годам, проведенным среди 
книг. Все будет  хорошо. Я добьюсь этого. И, воодушевленный  сознанием  своей силы, я 
повернулся спиной к этому разбушевавшемуся аду и поднялся на палубу, где туман серыми 
призрачными тенями лежал во мраке, а воздух был чист, ароматен и тих.
В кубрике у охотников тоже было двое раненых, и там шла такая же оргия, как и у 
матросов, –   только   здесь   не   проклинали   Волка   Ларсена,   Очутившись   снова   на   палубе,   я 
облегченно   вздохнул   и   отправился   на   корму,   в   кают-компанию.   Ужин   был   готов;   Волк 
Ларсен и Мод поджидали меня.
Пока весь экипаж спешил напиться, сам капитан оставался трезв. Он не выпил ни капли 
вина. Он не мог себе этого позволить, ведь, кроме меня и Луиса, ему ни на кого нельзя было  
положиться,   а   Луис   к   тому   же   стоял   у   штурвала.   Мы   шли   в   тумане   наудачу,   без 
сигнальщика, без огней. Меня очень удивило сперва, что Волк Ларсен разрешил матросам и 
охотникам эту пьяную оргию, но он, очевидно, хорошо знал их нрав и умел спаять дружбой 
то, что началось с кровопролития.
Победа над Смертью Ларсеном, казалось, необычайно благотворно подействовала на 
него. Вчера вечером он своими рассуждениями довел себя до хандры, и я каждый миг ждал 
очередной   вспышки   ярости.   Но   пока   все   шло   гладко,   Ларсен   был   в   великолепном 
настроении. Быть может, обычную реакцию предотвратило то, что он захватил так много 
охотников   и   шлюпок.   Во   всяком   случае,   хандру   как   рукой   сняло,   и   дьявол   в   нем   не 
просыпался. Так мне казалось тогда, но – увы! – как мало я его знал. Не в ту ли самую 
минуту он уже замышлял самое черное свое дело!
Итак, войдя в кают-компанию, я застал  капитана  в прекрасном  расположении  духа. 
Приступы головной боли уже давно не мучили его, и глаза его были ясны, как голубое небо. 
Жизнь   мощным   потоком   бурлила   в   его   жилах,   и   от   бронзового   лица   веяло   цветущим 
здоровьем.  В  ожидании  меня   он  занимал  Мод  Брустер   беседой.   Темой   этой  беседы  был 
соблазн, и из нескольких слов, брошенных Ларсеном, я понял, что он признает истинным 
соблазном лишь тот, перед которым человек не смог устоять и пал.
– Ну,   посудите   сами, –   говорил   он. –   Ведь   человек   действует,   повинуясь   своим 
желаниям.   Желаний   у   него   много.   Он   может   желать   избегнуть   боли   или   насладиться 
удовольствием. Но что бы он ни делал, его поступки продиктованы желанием.
– А   если,   предположим,   у   него   возникли   два   взаимно   исключающие   друг   друга 
желания? – прервала его Мод Брустер.
– Вот к этому-то я и веду, – ответил капитан, но она продолжала:
– Душа человека как раз и проявляет себя в борьбе этих двух желаний. И, если душа 
благородна,   она   последует   доброму   побуждению   и   заставит   человека   совершить   доброе 
дело; если же она порочна – он поступит дурно. И в том и в другом случае решает душа.
– Чушь   и   бессмыслица! –   нетерпеливо   воскликнул   Волк   Ларсен. –   Решает   желание. 
Вот, скажем, человек, которому хочется напиться. И вместе с тем он не хочет напиваться. 
Что же он делает, как он поступает? Он марионетка, раб своих желаний и просто повинуется 
более   сильному   из   этих   двух   желаний,   вот   и   все.   Душа   тут   ни   при   чем.   Если   у   него 
появилось искушение напиться, то как он может устоять против него? Для этого должно 
возобладать желание остаться трезвым. Но, значит, это желание было более сильным, только 
и   всего,   соблазн   не   играет   никакой   роли,   если,   конечно... –   он   остановился,   обдумывая 
мелькнувшую у него мысль, и вдруг расхохотался, – если это не соблазн остаться трезвым! 
Что вы на это скажете, мистер Ван-Вейден?
– Скажу, что вы оба спорите совершенно напрасно.
Душа человека – это его желание. Или, если хотите, совокупность желаний – это и есть 
его душа. Поэтому вы оба не правы. Вы, Ларсен, ставите во главу угла желание, отметая в 
сторону душу. Мисс Брустер ставит во главу угла душу, отметая желания. А в сущности, 

душа и желание – одно и то же.
– Однако, –   продолжал   я, –   мисс   Брустер   права,   утверждая,   что   соблазн   остается 
соблазном,   независимо   от   того,   устоял   человек   или   нет.   Ветер   раздувает   огонь,   и   он 
вспыхивает жарким пламенем. Желание подобно огню. Созерцание предмета желания, новое 
заманчивое описание его, новое постижение этого предмета разжигают желание, подобно 
тому как ветер раздувает огонь. И в этом заключен соблазн. Это ветер, который раздувает 
желание, пока оно не разгорится в пламя и не поглотит человека. Вот что такое соблазн! 
Иногда он недостаточно силен, чтобы сделать желание всепожирающим, но если он хоть в 
какой-то мере разжигает желание, это все равно соблазн. И, как вы сами говорите, он может 
толкнуть человека на добро, так же как и на зло.
Я был горд собой. Мои доводы решили спор или по крайней мере положили ему конец, 
и мы сели за стол.
Но Волк Ларсен был в этот день необычайно словоохотлив, – я еще не видал его таким. 
Казалось, накопившаяся в нем энергия ищет выхода. Почти сразу же он затеял спор о любви. 
Как и всегда, он подходил к вопросу грубо материалистически, а Мод Брустер отстаивала 
идеалистическую   точку   зрения.   Прислушиваясь   к   их   спору,   я   лишь   изредка   высказывал 
какое-нибудь соображение или вносил поправку, но больше молчал.
Ларсен говорил с подъемом; Мод Брустер тоже воодушевилась. По временам я терял 
нить   разговора,   изучая   ее   лицо.   Ее   щеки   редко   покрывались   румянцем,   но   сегодня   они 
порозовели, лицо оживилось. Она дала волю своему остроумию и спорила с жаром, а Волк 
Ларсен прямо упивался спором.
По какому-то поводу – о чем шла речь, не припомню, так как был увлечен в это время 
созерцанием каштанового локона, выбившегося из прически Мод, – Ларсен процитировал 
слова Изольды, которые она произносит, будучи в Тинтагеле:
Средь смертных жен я взыскана судьбой.
Так согрешить, как я, им не дано,
И грех прекрасен мой...
Если   раньше,   читая   Омара   Хайама,   он   вкладывал   в   его   стихи   пессимистическое 
звучание, то сейчас, читая Суинберна, он заставил его строки звучать восторженно, даже 
ликующе. Читал он правильно и хорошо. Едва он умолк, как Луис просунул голову в люк и 
сказал негромко:
– Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен, пересекает сейчас 
наш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы присоединились к 
нему, он уже успел, задвинув крышку люка, заглушить пьяный рев, несшийся из кубрика 
охотников,   и   спешил   на   бак,   чтобы   закрыть   люк   там.   Туман   рассеялся   не   вполне   –   он 
поднялся   выше,   закрыв   собою   звезды,   и   сделал   мрак   совсем   непроницаемым.   И   прямо 
впереди   из   мрака   на   меня   глянули   два   огня,   красный   и   белый,   и   я   услышал   мерное 
постукивание машины парохода. Несомненно, это была «Македония».
Волк   Ларсен   вернулся   на   ют,   и   мы   стояли   в   полном   молчании,   следя   за   быстро 
скользившими мимо нас огнями.
– На мое счастье, у него нет прожектора, – промолвил Волк Ларсен.
– А что, если я закричу? – шепотом спросил я.
– Тогда   все   пропало, –   отвечал   он. –   Но   вы   подумали   о   том,   что   сразу   же   за   этим 
последует?
Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу, он уже держал 
меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы  едва заметно напряглись, и это был 
весьма выразительный намек на то, что ему ничего не стоит свернуть мне шею. Впрочем, он 
тут же отпустил меня, и мы снова стали следить за огнями «Македонии».
– А если бы крикнула я? – спросила Мод.

– Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, – мягко сказал он, и в его 
голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня передернуло. – Но лучше не делайте 
этого, потому что я тут же сверну шею мистеру Ван-Вейдену, – добавил он.
– В таком случае я разрешаю ей крикнуть, – вызывающе сказал я.
– Навряд ли мисс Брустер  захочет  пожертвовать жизнью «наставника  американской 
литературы номер два», – с издевкой проговорил Волк Ларсен.
Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли друг к 
другу, что не испытывали неловкости от наступившего молчания. Когда красный и белый 
огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию, чтобы закончить прерванный ужин.
Ларсен   снова   процитировал   какие-то   стихи,   а   Мод   прочла   «Impenitentia   Ultima» 
Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за Волком Ларсеном. Я не мог 
оторвать от него глаз, так поразил меня его взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он 
совершенно поглощен ею; губы его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней 
слова:
...И когда погаснет солнце,
Пусть ее глаза мне светят,
Скрипки в голосе любимой
Пусть поют в последний час...
– В   вашем   голосе   поют   скрипки! –   неожиданно   произнес   он,   и   в   глазах   его   опять 
сверкнули золотые искорки.
Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею самообладания... Она без 
запинки дочитала заключительную строфу, а затем постепенно перевела разговор в более 
безопасное русло. Я был как в дурмане. Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного 
разгула, а мужчина, который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо 
мной и говорили, говорили... Никто не убирал  со стола. Матрос, заменявший Магриджа, 
очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
Если Волк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так это сейчас. Временами я 
отвлекался   от   своих   мыслей,   с   изумлением   прислушиваясь   к   его   словам,   поражаясь 
незаурядности его ума и силе страсти, с которой он отдавался проповеди мятежа. Разговор 
коснулся Люцифера из поэмы Мильтона, и острота анализа, который давал этому образу 
Волк Ларсен,  и  красочность  некоторых его  описаний  показывали,  что он  загубил  в себе 
несомненный талант. Мне невольно пришел на память Тэн, хотя я и знал, что Ларсен никогда 
не читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
– Он   возглавил   борьбу   за   дело,   обреченное   на   неудачу,   и   не   устрашился   громов 
небесных, – говорил Ларсен. – Низвергнутый в ад, он не был сломлен. Он увел за собой треть 
ангелов,   взбунтовал   человека   против   бога   и   целые   поколения   людей   привлек   на   свою 
сторону и обрек аду. Почему был он изгнан из рая? Был ли он менее отважен, менее горд, 
менее   велик   в   своих   замыслах,   чем   господь   бог?   Нет!   Тысячу   раз   нет!   Но   бог   был 
могущественнее. Как это сказано? «Он возвеличился лишь силою громов». Но Люцифер – 
свободный   дух.   Для   него   служить   было   равносильно   гибели.   Он   предпочел   страдания   и 
свободу беспечальной  жизни и рабству.  Он не хотел служить  богу.  Он ничему не хотел 
служить. Он не был безногой фигурой вроде той, что украшает нос моей шхуны. Он стоял на 
своих ногах. Это была личность!
– Он   был   первым   анархистом, –   рассмеялась   Мод,   вставая   и   направляясь   к   себе   в 
каюту.
– Значит, быть анархистом хорошо! – воскликнул Волк Ларсен.
Он тоже поднялся и, стоя перед ней у двери в ее каюту, продекламировал:
...По крайней мере здесь
Свободны будем. Нам здесь бог не станет

Завидовать и нас он не изгонит.
Здесь будем править мы. И хоть в аду,
Но все же править стоит, ибо лучше
Царить в аду, чем быть рабом на небе.
Это был гордый вызов могучего духа. Когда он умолк, голос его, казалось, продолжал 
звучать в стенах каюты, а он стоял, слегка покачиваясь, откинув назад голову, бронзовое 
лицо его сияло, в глазах плясали золотые искорки, и он смотрел на Мод, как смотрит на 
женщину мужчина, – зовущим, ласковым и властным взглядом.
И снова я отчетливо прочел в ее глазах безотчетный ужас, когда она почти шепотом 
произнесла:
– Вы   сами   Люцифер!   Дверь   за   нею   закрылась.   Несколько   секунд   Волк   Ларсен 
продолжал стоять, глядя ей вслед, потом, как бы очнувшись, обернулся ко мне.
– Я сменю Луиса у штурвала и в полночь разбужу вас. А пока ложитесь и постарайтесь 
выспаться.
Он натянул рукавицы, надел фуражку и поднялся по трапу, а я последовал его совету и 
лег. Не знаю почему, словно повинуясь какому-то тайному побуждению, я лег не раздеваясь. 
Некоторое   время   я   еще   прислушивался   к   шуму   в   кубрике   охотников   и   с   восторгом   и 
изумлением размышлял о своей неожиданной любви. Но на «Призраке» я научился спать 
крепким, здоровым сном, и постепенно пение и крики стали уплывать куда-то, веки мои 
смежились, и глубокий сон погрузил меня в небытие.
Не знаю, что разбудило меня и подняло с койки, но очнулся я уже на ногах. Сон как 
рукой сняло; я весь трепетал от ощущения неведомой опасности  – настойчивого,  словно 
громкий зов трубы. Я распахнул дверь. Лампа в кают-компании была притушена. Я увидел 
Мод,   мою   Мод,   бьющуюся   в   железных   объятиях   Волка   Ларсена.   Она   тщетно   старалась 
вырваться, руками и головой упираясь ему в грудь. Я бросился к ним.
Волк Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в лицо. Но это был слабый удар.  
Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул меня. Этим толчком, легким взмахом его чудовищной 
руки   я   был   отброшен   в   сторону   с   такой   силой,   что   врезался   в   дверь   бывшей   каюты 
Магриджа, и она разлетелась в щепы. С трудом выкарабкавшись из-под обломков, я вскочил 
и, не чувствуя боли – ничего, кроме овладевшей мной бешеной ярости, – снова бросился на 
Ларсена. Помнится, я тоже зарычал и выхватил висевший у бедра нож.
Но случилось что-то непонятное. Капитан и Мод Брустер стояли теперь поодаль друг 
от друга. Я уже занес нож, но рука моя застыла в воздухе. Меня поразила эта неожиданная и 
странная   перемена.   Мод   стояла,   прислонившись   к   переборке,   придерживаясь   за   нее 
откинутой  в сторону рукой, а Волк Ларсен, шатаясь, прикрыв левой рукой глаза, правой 
неуверенно,  как  слепой, шарил  вокруг  себя.  Наконец он нащупал  переборку и, казалось, 
испытал огромное физическое облегчение, словно не только нашел опору, но и понял, где 
находится.
А   затем   ярость   вновь   овладела   мной.   Все   перенесенные   мною   унижения   и 
издевательства, все, что выстрадали от Волка Ларсена я и другие, нахлынуло на меня, и я 
внезапно   с   необыкновенной   отчетливостью   осознал,   сколь   чудовищен   самый   факт 
существования этого человека на земле. Не помня себя, я кинулся на него и вонзил ему нож в 
плечо. Я сразу понял, что ранил его легко – нож только скользнул по лопатке, – и я снова 
занес его, чтобы поразить Ларсена насмерть.
Но Мод, которая видела все, с криком бросилась ко мне:
– Не надо! Умоляю вас, не надо!
Я опустил руку, но только на миг. Я замахнулся еще раз и, вероятно, убил бы Ларсена, 
если бы Мод не встала между нами. Ее руки обвились вокруг меня, я ощутил ее волосы на 
моем лице.   Кровь закипела   во мне,  но  и ярость   вспыхнула  с  удесятеренной   силой.  Мод 
заглянула мне в глаза.
– Ради меня! – взмолилась она.

– Ради вас? Ради вас я и убью его! – крикнул я, пытаясь высвободить руку и боясь 
вместе с тем сделать девушке больно.
– Успокойтесь! – шепнула она, закрывая мне рот рукой.
Прикосновение   ее   пальцев   к   моим   губам   было   так   сладостно,   так   необычайно 
сладостно, что, несмотря на владевшее мною бешенство, я готов был расцеловать их, но не 
посмел.
– Пожалуйста, прошу вас! – молила она, и я почувствовал, что слова ее обезоруживают 
меня и что так будет отныне всегда.
Я отступил, вложил свой тесак в ножны и взглянул  на Волка Ларсена. Он все еще 
стоял, прижав левую руку ко лбу, прикрывая ею глаза. Голова его свесилась на грудь. Он 
весь как-то обмяк, могучие плечи ссутулились, спина согнулась.
– Ван-Вейден! – хрипло, с оттенком страха в голосе позвал он. – Эй, Ван-Вейден! Где 
вы?
Я взглянул на Мод. Она молча кивнула мне.
– Я здесь, – ответил я и подошел к нему. – Что с вами?
– Помогите мне сесть, – сказал он тем же хриплым, испуганным голосом.
– Я болен, очень болен, Хэмп! – добавил он, опускаясь на стул, к которому я подвел 
его.
Он уронил голову на стол, обхватил ее руками и мотал ею из стороны в сторону, словно 
от боли. Когда он приподнял ее, я увидел крупные капли пота, выступившие у него на лбу у 
корней волос.
– Я болен, очень болен, – повторил он несколько раз.
– Да что с вами такое? – спросил я, кладя ему руку на плечо. – Чем я могу помочь вам?
Но   он   раздраженно   сбросил   мою   руку,   и   я   долго   молча   стоял   возле   него.   Мод, 
испуганная, растерянная, смотрела на нас. Она тоже не могла понять, что с ним случилось.
– Хэмп, – сказал он наконец, – мне надо добраться до койки. Дайте мне руку. Скоро все 
пройдет.   Верно,   опять   эта   проклятая   головная   боль.   Я   всегда   боялся   ее.   У   меня   было 
предчувствие... Да нет, вздор, я сам не знаю, что говорю. Помогите мне добраться до койки.
Но когда я уложил  его, он опять прикрыл глаза рукой,  и, уходя, я слышал, как он 
пробормотал:
– Я болен, очень болен!
Я  вернулся   к  Мод;  она   встретила  меня   вопросительным  взглядом.   Я  в недоумении 
пожал плечами.
– Что-то с ним стряслось, а что – не знаю. Он совершенно беспомощен и, должно быть, 
впервые в жизни по-настоящему напуган. Случилось это, конечно, еще до того, как я ударил 
его ножом, да это и не рана, а царапина. Вы, верно, видели, как это с ним началось?
Она покачала головой.
– Я   ничего   не   видела.   Для   меня   это   такая   же   загадка.   Он   вдруг   выпустил   меня   и 
пошатнулся. Но что нам теперь делать? Что я должна делать?
– Пожалуйста, подождите меня здесь. Я скоро вернусь, – отвечал я и вышел на палубу. 
Луис стоял у штурвала.
– Можешь идти спать, – сказал я ему, становясь на его место.
Он охотно исполнил приказание, и я остался на палубе один. Стараясь производить как 
можно меньше шума, я взял топселя на гитовы, спустил бом-кливер и стаксель, вынес кливер 
на подветренный борт и выбрал грот. Затем я вернулся к Мод. Сделав ей знак молчать, я 
прошел в каюту Волка Ларсена. Он лежал в том же положении, в каком я его оставил, и 
голова его все так же перекатывалась из стороны в сторону по подушке.
– Могу я чем-нибудь помочь вам? – спросил я.
Он сперва ничего не ответил, но, когда я повторил вопрос, сказал:
– Нет, нет, мне ничего не надо! Оставьте меня одного до утра.
Но, выходя из каюты, я заметил, что он опять мечется по подушке. Мод терпеливо 
ждала меня, и когда я увидел ее горделивую  головку,  ее ясные, лучистые глаза, радость 

охватила меня. Глаза ее были так же ясны и невозмутимы, как ее душа.
– Готовы ли вы доверить мне свою жизнь и отважиться на путешествие примерно в 
шестьсот миль?
– Вы хотите сказать... – проговорила Мод, и я понял, что она угадала мое намерение.
– Да, –   подтвердил   я, –   я   хочу   сказать,   что   нам   ничего   другого   не   остается,   как 
пуститься в море на парусной шлюпке.
– Вернее, мне? Вам-то здесь по-прежнему ничто не грозит.
– Нет,  это  единственное  спасение   для нас   обоих, –  твердо  повторил  я. – Оденьтесь, 
пожалуйста,   как   можно   теплее   и   быстро   соберите   все,   что   вы   хотите   взять   с   собой. 
Поспешите! – добавил я, когда она направилась в свою каюту.
Кладовая находилась непосредственно под кают-компанией. Открыв люк, я спрыгнул 
вниз,   зажег   свечу   и   принялся   отбирать   из   судовых   запасов   самое   для   нас   необходимое, 
главным образом консервы. А когда дело подошло к концу, вверх ко мне протянулись две 
руки, и я начал передавать все Мод.
Мы   работали   молча.   Я   запасся   также   одеялами,   рукавицами,   клеенчатой   одеждой, 
зюйдвестками...  Нам предстояло  тяжелое испытание – пуститься в плавание по бурному, 
суровому океану в открытой шлюпке, и, чтобы выдержать его, нужно было как можно лучше 
защитить себя от холода, дождя и морских брызг.
Мы работали с лихорадочной поспешностью. Вынесли всю нашу добычу на палубу и 
уложили   ее  возле  одной  из   шлюпок.  Мод  так  устала,   что  вскоре  совсем  обессилела   и  в 
изнеможении присела на ступеньки юта. Но и это не принесло ей облегчения, и тогда она 
легла прямо на голые доски палубы, раскинув руки, чтобы дать полный отдых всему телу. Я 
вспомнил,   что   моя   сестра   всегда   отдыхала   точно   так   же,   и   знал,   что   силы   Мод   скоро 
восстановятся. Необходимо было запастись также оружием, и я спустился в каюту Волка 
Ларсена за его винтовкой и дробовиком. Я заговорил с ним, но он не ответил мне ни слова, 
хотя голова его по-прежнему перекатывалась по подушке и он, по-видимому, не спал.
– Прощай, Люцифер! – прошептал я и тихонько прикрыл за собой дверь.
Теперь   предстояло   раздобыть   еще   патроны,   что   было   нетрудно,   хотя   и   пришлось 
спуститься для этого в кубрик охотников. Там у них хранились ящики с патронами, которые 
они брали с собой в шлюпки, когда шли на охоту. Взяв два ящика, я унес их из-под самого 
носа разгулявшихся кутил.
Оставалось спустить шлюпку – нелегкая задача для одного человека. Отдав найтовы, я 
налег сперва на носовые тали, потом на кормовые, чтобы вывалить шлюпку за борт, а затем, 
потравливая по очереди те и другие тали, спустил ее на два-три фута, так что она повисла 
над водой, прижимаясь к борту шхуны. Я проверил, на месте ли парус, весла и уключины. 
Запастись пресной водой было, пожалуй, важнее всего, и я забрал бочонки со всех шлюпок. 
На борту находилось теперь уже девять шлюпок, и нам должно было хватить этой воды, а 
кстати, и балласта. Впрочем, я столько запас всего, что даже побаивался – не перегрузил ли я 
шлюпку.
Когда Мод начала передавать мне в шлюпку провизию, из кубрика вышел на палубу 
матрос. Он постоял у наветренного борта (шлюпку мы спускали с подветренного), потом 
медленно побрел на середину палубы и еще немного постоял, повернувшись лицом к ветру и 
спиной к нам. Я притаился на дне шлюпки; сердце у меня бешено колотилось. Мод лежала 
совершенно неподвижно, вытянувшись в тени фальшборта. Но матрос так и не взглянул в 
нашу сторону. Закинув руки за голову, он потянулся, громко зевнул и снова ушел на бак, где 
и исчез, нырнув в люк.
Через несколько минут я погрузил все в шлюпку и спустил ее на воду. Помогая Мод 
перелезть через планшир, я на мгновение ощутил ее совсем близко возле себя, и слова: «Я 
люблю вас! Люблю!» – чуть  не слетели с моих губ. «Да, Хэмфри Ван-Вейден, вот ты и 
влюблен наконец!» – подумал я. Ее пальцы переплелись с моими, и я, одной рукой держась 
за планшир, другой поддерживал ее и благополучно спустил в шлюпку. При этом я невольно 
испытывал чувство гордости – я почувствовал в себе силу, какой совсем не обладал еще 

несколько месяцев назад, в тот день, когда простившись с Чарли Фэрасетом, отправился в 
Сан-Франциско на злополучном «Мартинесе».
Набежавшая волна подхватила шлюпку, ноги Мод коснулись банки, и я отпустил ее 
руку.   Затем   я   отдал   тали   и   сам   спрыгнул   в   шлюпку.   Мне   еще   никогда   в   жизни   не 
приходилось грести, но я вставил весла в уключины и ценою больших усилий отвел шлюпку 
от «Призрака». Затем я стал поднимать парус. Мне не раз приходилось видеть, как ставят 
парус матросы и охотники, но сам я брался за это дело впервые. Если им достаточно было 
двух минут, то у меня ушло на это по крайней мере минут двадцать, но в конце концов я  
сумел поставить и натянуть парус, после чего, взявшись за рулевое весло, привел шлюпку к 
ветру.
– Вон там, прямо перед нами, Япония, – сказал я.
– Хэмфри Ван-Вейден, вы храбрый человек, – сказала Мод.
– Нет, – отвечал я. – Это вы храбрая женщина.
Точно сговорившись, мы одновременно обернулись, чтобы взглянуть в последний раз 
на «Призрак». Невысокий корпус шхуны покачивало на волнах с наветренной стороны от 
нас, паруса смутно выступали из темноты, а подвязанное колесо штурвала скрипело, когда в 
руль ударяла волна. Потом очертания шхуны и эти звуки постепенно растаяли вдали, и мы 
остались одни среди волн и мрака.

жүктеу/скачать 0,93 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: