творим тело (или  тела)

СМЕХ КАК ЭСТЕТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ КУЛЬТУРЫ
0 .0 . Захарова
Феномен смеха на исходе 20-го столетия является важным аспек­
том философских исследований. В философско-этическом аспекте 
смешное воспринимается как противоположность прекрасного; «Это не 
что иное, как дурное, безобразное, которое, однако, не причиняет стра­
дания или вреда».
Одним из ярких проявлений смеха является ирония, именно она за­
ставляет человека «умно смеяться». Ирония притворно хвалит те свой­
ства, которые, по существу, отрицает, поэтому она имеет двойной 
смысл: прямой, буквальный и скрытый, обратный. И чем более скрыт ее 
истинный смысл, тем ирония более язвительна.
Ирония обычно является выражением насмешки посредством ино­
сказания. Ирония есть хула и противоречие под маской одобрения и 
согласия: явлению умышленно приписывают то свойство, которого в 
нем нет, но которое надо было ожидать, «иногда, притворяясь, говорят о 
должном как о существующем в действительности, в этом состоит иро­
ния».
Ирония является важным стилистическим средством юмора и сати­
ры. Сатирическая ирония, мнимо утверждающая предмет, осмеивает и 
отрицает его сущностью. Юмористическая ирония, мнимо утверждая 
все в предмете, высмеивает и подвергает критике отдельные ее стороны. 
Она своеобразное ласковое ругательство, шутливо отрицающее част­
ность и утверждающая суть. Общее для всех типов иронии в том, что 
она всегда особая эмоциональная критика, имеющая подводное течение, 
это смех с подтекстом. В иронии прямой смысл речи противоречит ее 
обратному смыслу.

Конкретные трактовки и выражения иронии как философско- 
эстетической категории в разные эпохи весьма различны, порой до про­
тивоположности. Древнегреческое искусство открыло и развило иронию 
как тип эстетического отношения к действительности и разработало для 
него особенную художественную структуру, создав амплуа шута- 
ирониста, шута-баламута, притворяющегося простаком с тем, чтобы 
высмеять хвастовство и другие человеческие недостатки.
Аристотель назвал иронию «таким комедийным приемом, когда мы 
говорим одно, а делаем вид, что говорим другое, или когда мы называем 
что-либо словами, противоположными смыслу того, о чем мы говорим». 
Аристотель считал, что ирония наиболее подходящий вид смеха для 
свободного человека, так как «пользующийся ею вызывает смех ради 
собственного удовольствия, а шут для того, чтобы забавлять других». 
По отзывам других, в иронии всех превзошел Сократ. Римляне называли 
иронию столичным притворством, а Цицерон считал, что это такой вид 
смешного, когда мы говорим иначе, чем чувствуем, то есть когда мы 
серьезно шутим.
Античности была свойственна «сократовская ирония», выражавшая 
философский принцип сомнения и одновременно способ обнаружения 
истины. Сократ прикидывался единомышленником оппонента, поддаки­
вая ему, и незаметно доводил его взгляд до абсурда, обнаруживая огра­
ниченность и односторонность как будто бы очевидных истин. В сокра­
товской иронии эстетическая и ф а наслаждения диалектикой мышления 
сочетается с поисками истины и моральных ценностей.
Средневековый смех находился в прямой противоположности пра­
ведности. Вся средневековая культура - это сумма вечных идей, когда 
во всем должна была ощущаться «рука Бога». Смех не мог свободно 
существовать, так как смеяться было фешно. Так смех делается несо­
мненным знаком феха и соответственно зла. Появляются наставления 
богословов избегать смеха, особенно - несдержанно фомкого, отдавая 
предпочтение очищающим душу и сердце слезам.
В христианской традиции зло и смех соединялись через понятие 
ф еха и срама иначе стыда. На Руси смех вообще становится опознава­
тельным знаком беса - голого, бесстыдного, зовущего к феху. Но с дру­
гой стороны, смех защищал человека от страшного и ужасного. Ирония 
эстетизировала кошмар жизни. Остроумие и парадокс развенчивали пу­

гающую важность и ложную значимость. «Обезьяной Бога» назвало 
дьявола христианство. Дьявол, названный обезьяной, перестает быть 
чем-то невыносимо страшным, так как смех оттачивает его силы.
Смеяться можно было только юродивым, дуракам. Зачастую это 
очень умный человек, но думающий то, что не положено, нарушающий 
обычаи, показывающий наготу мира, разоблачитель, нарушитель знако­
вой системы. Поэтому считается, что правду говорят и видят дураки. 
Они не понимают никаких условностей, правдолюбы, почти святые, но 
только наизнанку. Мистик Одилон Редон рисует портрет шута в шапоч­
ке с бубенцами и с лицом христианского святого с огромными печаль­
ными глазами и маленьким сжатым ртом.
Развернутое теоретическое обоснование и разнообразное художе­
ственное претворение ирония получила у немецких романтиков. Г. Гей­
не - гений романтической иронии, создавший совершенно особую тех­
нику остроумия. Романтическая ирония «создает ту художественную 
атмосферу, в которой читатель боится принять слова художника за вы­
ражение искреннего чувства потому, что художник тотчас начнет сме­
яться над тем, что могло показаться искренним порывом, и тогда чита­
тель, распустивший нюни, попадает в число сентиментальных дураков, 
не способных понимать тонкую иронию, но, со своей стороны, знает, 
что читатель остерегается и предвидит ироническую улыбку или цинич­
ную выходку, художник боится оказаться сентиментальнее самого чита­
теля. Поэтому каждое чувство умышленно выражается так, что нет ни­
какой возможности ни проверить его искренности, ни сказать наверное, 
что тут кроется ирония».
Основой романтической иронии явилось субъективно-идеалисти­
ческое учение Гейне и Фихте об абсолютном Я. Теоретики немецкого 
романтизма признавали иронию высшим принципом искусства. Ирония 
всеобщее и ведущее этическое свойство искусства, оно возникло в силу 
противоречия в гении сверхчеловеческого и низменного человеческого 
начал. В своей этической теории Ф. Шлегель проповедовал отрыв ис­
кусства от жизни. Центром его этики была теория иронии, обосновав­
шая и провозглашавшая неразрешимость жизненных противоречий. 
Сознание, по мысли Шлегеля, через иронию регистрирует противоре­
чия, стремится возвыситься над ними: «Она самая свободная из всех 
вольностей, ибо, благодаря ей, можно возвыситься над самим собой, и в

та же время самое закономерное, ибо она безусловно необходима. В ней 
все должно быть шуткой и все должно быть всерьез, все простодушно 
откровенным и все глубоко притворным. Ирония есть форма парадок­
сального. Парадоксальное все хорошее и великое одновременно».
Иронию можно по праву отнести к специфическому смеху. Смех 
может показать себя с разных сторон, очерчивая контуры общего смы­
слового целого, которое, так или иначе, делает похожими все шутки и 
все рассуждения в смехе. В этом плане очень интересны рассуждения о 
смехе у Ницше, который сводит его к определенной знаковой системе.
Смех, понятый как целое, как единственный смысл, саморазви- 
вающийся сюжет или принцип, притягивает к себе множество метафор, 
которые становятся его знаками или иноформами. И хотя такие симво­
лы, как свет, солнце, огонь, волосы и др., имеют и свои собственные, 
вполне самостоятельные значения, все они превращаются в метафоры 
смеха, мы глядим на них с его вершины. Смех становится ключевым 
словом, помогающим отыскать и прочесть спрятанный в тексте шифр, -
писал Ницше.
Для Ницше смех тождествен свободе, а так как небо есть традици­
онный символ свободы, то и смех переносится на небеса, становясь 
«смехом высоты». Смех высокого неба - это смех света, противостоя­
щего могущественной тьме. Дух тяжести не дает вещам взлететь вверх, 
он наполняет их «весом зла», который тянет вещи к земле. Победить его 
можно только смехом. Так и у Ницше «дух тяжести» - имя дьявола. Те­
перь вполне понятны слова Ницше «все хорошие вещи смеются».
Швейцарский психоаналитик 3. Фрейд в своей работе «Остроумие 
и его отношение к бессознательному» рассматривает иронию как эле­
мент остроумия, подробно прослеживает весь механизм остроумия. 
Фрейд приводит очень забавный пример, который раскрывает сущность 
иронии. В одном американском анекдоте рассказывается: двум не очень 
щепетильным дельцам, благодаря целому ряду рискованных предпри­
ятий, удалось составить себе большое состояние, после чего они стали 
прилагать все свои усилия к тому, чтобы проникнуть в высшее общест­
во. Они заказали свои портреты самому аристократическому и дорогому 
художнику. На званом вечере эти драгоценные портреты были показаны 
впервые, и хозяева сами подвели к стене салона, на котором оба портре­
та висели рядом, самого влиятельного критика и знатока искусства, что­

бы услышать от него отзыв. Критик очень долго рассматривал картины, 
затем покачал головой, как будто он чего-то не находил, и спросил, ука­
зывая на свободное место между обоими портретами: «Где же Христос? 
Я не вижу здесь Христа». Смысл этой фразы ясен. Речь идет об изобра­
жении чего-то, что в данном случае не может быть выражено прямо. 
Недостающее подчеркнуто иронической остротой. Итак, то, чего критик 
не хотел сказать, было следующим: «Вы пара грабителей». Он это сказал 
умалчивая некоторые ассоциащ
1
и и выводы, таким путем, который мы 
называем иронией.
Своеобразная концепция иронии была у Т. Мана, отталкивающаяся 
от универсального принципа романтической иронии; его ирония есть 
некоторый принцип незаинтересованно-аналитического отношения к 
действительности, в которой он видит средство подняться над конфлик­
том действительности; «Иронический взгляд на жизнь, родственный 
объективности и прямо совпадающий с понятием поэзии, потому что 
она парит в свободном мире над реальностью, над счастьем и несчасть­
ем, над добром и злом, над смертью и жизнью».
Л итература
1. Аристотель. Поэтика. М., 1957. Гл. 5.
2. Гейне Г. Собрание сочинений. М., 1956. Т. 1. С. 101.
3. Карасев Л.В. Лики смеха // Человек. 1993. № 3, С. 168.
4. Томас Манн. Собрание сочинений. М., 1960. Т. 9. С. 530.
5. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. М., 1976. С. 283.

жүктеу/скачать 10,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: