Эзотерические рассмотрения кармических взаимосвязей

И вот, видите, все произошло таким образом, что я в том возрасте, когда люди обычно уже уходят на пенсию, впервые должен заново начинать, — ибо на самом деле я рассматриваю то, что совершилось в Дорнахе вместе с Рождественским Со­бранием, как некое начало, как истинное начало жизни. И я хотел бы, чтобы вы почувствовали, что мы стоим перед неким началом. И если верно почувствуют, что стоят перед неким началом, тогда из него может нечто произойти, ибо это начало многое несет в себе. Как было сказано, я только по необходи­мости стал теперь членом и даже председателем президиума этого Антропософского общества; и я очень хотел бы, чтобы со всей серьезностью приняли то, что связано с Рождественс­ким Собранием.

Если это примут, тогда, может быть, именно благодаря этой попытке, в процессе общей работы, совершаемой на местах, вмес­те с тем, что должно исходить из Дорнаха, будет струиться через Антропософское общество истинная антропософская жизнь. С этим настроением, — а это настроение будет домини­ровать в антропософском обществе, — с этим настроением я хотел бы самым сердечным образом ответить на то приветствие мне, которое было сказано доктором Колиско*(*Доктор медицины Эжен Колиско (1893—1939): с 1920 г. — препода­ватель и школьный врач в Свободной Вальдорфской школе в Штутгарте, в1923-35 гг. состоял в правлении немецкого отделения Общества.) по случаю того, что я после Рождественского Собрания впервые опять нахо­жусь среди вас. Я хотел бы ответить столь же сердечным при­ветствием, так как сердце возвещает сердцу: мы хотим так дей­ствовать совместно с тем духом, который подразумевался при Рождественском Собрании, чтобы никогда не прекратился дей­ственный импульс этого Рождественского Собрания среди тех антропософов, которые стремятся верно познать условия антро­пософской жизни; чтобы через это антропософское стремление все больше и больше получало свое действительное содержание это дорнахское Собрание; чтобы благодаря тому, что антропо­софы создают исходя из него повсюду в мире, это Собрание, собственно, никогда не переставало существовать; чтобы тот дух, которого мы так пытались призвать, — чтобы этот дух всегда пребывал с нами благодаря нашей доброй воле, самоот­верженности, проникновенному пониманию звания члена Антро­пософского общества.

Так все мы хотим действовать, но мы хотим также взирать на дорнахское Собрание как на нечто оправданное, как на нечто серьезное, а не смотреть на него как на нечто такое, что может оставлять нас равнодушными; мы хотим взирать на него как на нечто такое, что действительно проникает глубоко в наше сердце, в наш характер, даже в совесть. Тогда мы пра­вильным образом обретем в Рождественском Собрании не про­сто праздничную неделю, но нечто космически действенное, направляющее человеческую судьбу. А все космически дей­ственное и направляющее человеческую судьбу служит вер­ным импульсом для антропософской работы, антропософского действия, антропософской жизни.
КАРМИЧЕСКИЕ РАССМОТРЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

Однажды в среде немецкой духовной жизни была с исклю­чительной проникновенностью высказана истина о повторных жизнях человека. И в антропософском движении указыва­лось на это решительное исповедание Лессингом того, что че­ловек проходит через повторные земные жизни. Мы имеем исполненное высокого значения сочинение Лессинга*(*Тоттхольд Эфраим Лессинг (1729—1781):«Воспитание человеческого рода»(1780).), напи­санное им по достижении наивысшей зрелости и посвященное воспитанию человеческого рода; в конце этого сочинения мы находим это исповедание реальности повторных земных жиз­ней. Там в формулировках указывается на то, что историчес­кое развитие человечества становится понятным только тогда, когда исходишь из того факта, что отдельная человеческая индивидуальность проходит через повторные земные жизни, и таким образом то, что она пережила и содеяла в одну истори­ческую эпоху, переносит при своем перевоплощении в поздней­шую эпоху. Для того чтобы уяснить себе это, надо принять во внимание два следующих факта. Подумайте о всевозможных попытках объяснить — то ли влиянием идей, то ли материаль­ными факторами и т. д. — возникновение в процессе истори­ческого развития позднейших явлений из предшествовавших. Но все это было, так сказать, лишь возней с абстракциями. Реальным же фактором является то, что те самые человечес­кие индивидуальности, которые живут в самом конце XIX и в начале XX века, — они жили в более ранние эпохи и воспри­няли тогда в себя то, что было в окружавшей их среде и что они пережили совместно с окружающими их людьми. Затем, пройдя через врата смерти, они принесли это с собой в духов­ный мир, где люди живут между смертью и новым рождением, а потом перенесли это опять на Землю, вступив в свою новую жизнь. Человеческие индивидуальности сами являются носи­телями того, что переходит из более ранней эпохи развития человечества в более позднюю эпоху и действует в этой более поздней эпохе.

Человеческие индивидуальности каждый раз переносят про­шлое в будущее. Это есть факт, и если отнестись к нему со всей серьезностью, он может наполнить душу религиозным бла­гоговением. А другой факт — то, что все мы, сидящие в этом зале, должны направить свой взор, так сказать, на самих себя и сказать: мы сами ведь уже много раз жили на Земле, и то, чем мы являемся теперь, есть результат наших прошлых жизней. Если мы таким образом направляем свой взор на историю человечества в целом, а затем обращаем его на пережитое нами самими, то мы вносим вглубь своей души то истинно религиоз­ное понимание и переживание, которое имел Лессинг, когда он говорил: неужели эта истина о повторных жизнях должна считаться бессмыслицей потому, что люди пришли к ней в те первобытные времена, когда их души не обладали ни образо­ванностью, ни ученостью? В заключительной монументальной формулировке Лессинг выражает то, что открылось ему из сознания тех двух фактов, о которых я только что говорил: «Так не принадлежит ли мне вечность?!»

Нить духовного развития, вплетенная тогда в становление немецкого духа благодаря «Воспитанию человеческого рода» Лессинга, не получила своего продолжения, она была оборва­на. И в XIX столетии поиски этой духовной нити и ее дальней­шее прядение воспринимались как нечто совсем неразумное.

Мои дорогие друзья, когда более двух десятилетий тому назад мы начинали вести антропософскую работу внутри Тео­софского общества и когда состоялось первое собрание для основания немецкой секции Теософского общества*(*Основание немецкой секции Теософского общества с Рудольфом Штейнером в качестве генерального секретаря имело место в октябре 1902 г.), мною была оглашена программа моих первых лекций. В числе их были названы лекции «О практических упражнениях относительно кармы». Тогда речь шла о том, чтобы идею кармы тотчас же ввести в антропософское движение с такой внутренней интен­сивностью, чтобы она стала одним из главных лейтмотивов развития антропософского движения. Однако когда я сооб­щил о том, что я, собственно, подразумеваю под этим названием нескольким людям, являвшимся тогда видными фигурами в старом Теософском обществе, они обрушились на меня со сво­ими нападками, объявив, что ничего подобного не должно быть. И действительно (не потому, что я считал, что эти люди были правы), тогда еще не пришло время говорить сравнительно широкому кругу людей об эзотерических истинах столь про­никновенным образом. Ведь для того чтобы начать говорить не вообще, не в абстракциях, но конкретным образом о станов­лении кармы и его значении для исторической жизни челове­чества, невозможно обойтись без углубления в действительно эзотерическое, без вхождения в область конкретных эзотери­ческих представлений. Поэтому все то, что с тех пор развива­лось из антропософии в Антропософском обществе, было в известном смысле необходимой подготовкой. Ибо тогда внут­ри Антропософского общества еще не было надлежащей зре­лости.

Однако когда-нибудь должен наступить момент, когда мож­но будет начать говорить конкретным эзотерическим языком о кармических истинах и их связи с историческим развитием человечества. Считать, что с этим сегодня еще надо подождать, было бы упущением внутри антропософского движения. По­этому во время нашего Рождественского Собрания в Гётеануме было решено впредь не воздерживаться от действительно­го духовного исследования этой более интимной стороны ис­торического развития человечества. Отныне в антропософс­ком движении надлежит больше прислушиваться к тому, чего хотят духи, а не к тому, что объявляют люди из своей трусли­вой осторожности, считая что-либо несвоевременным или же неудобным. Как раз в этом отношении Рождественское Со­брание в Гётеануме имеет не только качественное значение для Антропософского общества: оно должно положить начало усилению антропософской деятельности. С этой точки зрения, которая должна быть точкой зрения самого антропософского движения, я и хочу сообщить вам о следующих наблюдениях, принадлежащих современной духовной науке.

Мои дорогие друзья, направим свой взор на то, что в це­лом происходит в историческом развитии человечества. Мы замечаем, как отдельные личности задают тон в той или иной области, как та или иная историческая личность из недалеко­го прошлого вносит то, под влиянием чего мы живем ныне. Но постичь это, а вместе с тем верно постичь вообще ход исторического развития можно только если антропософское исследование позволит нам достичь прозрения в прошлые земные жизни таких исторических личностей. Из этого вы­текает и нечто другое. При таком прозрении в прошлые зем­ные жизни исторических личностей мы знакомимся с тем, как осуществляются кармические свершения на протяжении по­вторных земных жизней, и это проливает нам свет на нашу собственную жизненную судьбу, на нашу личную карму. А это чрезвычайно важно. Ибо кармические наблюдения мож­но производить никак не ради чего-либо сенсационного, но только для того, чтобы глубже проникнуть в человеческие взаимоотношения и в переживания отдельных человеческих душ. Мы видим, например, как особенно в последние две тре­ти XIX столетия возобладало определенное душевное устро­ение, имеющее материалистическую окраску; мы видим, как это душевное устроение нашло свое продолжение и в XX столетии и что именно оно в конце концов способствовало хаосу, путанице в культуре и цивилизации человечества. И мы видим, как то, что наступило по прошествии первой трети XIX столетия, особенно резко выступило в немецкой духов­ной жизни, радикально отличаясь от того, что прежде было основным тоном, основным характером этой духовной жизни. Если задать вопрос о происхождении всего этого, тогда для ответа надо обратить внимание на те личности, которые всплы­ли в течение двух последних третей XIX столетия, — надо заинтересоваться их индивидуальностями, проследить их про­шлые земные жизни.

И вот, взор того, кто может произвести такие исследования, отправляясь поначалу от общего характера нашего времени и обращаясь к предыдущим жизням его ведущих личностей, на­ходит их не в христианской среде, а в нехристианской. И если взять период времени, разделяющий два следующих друг за другом решающих перевоплощения человека, то для христиан­ской эры получается примерно тот срок, который отделяет XIX столетие от эпохи могучего наступления магометанства, арабизма, начавшегося примерно через полтысячелетия после ос­нования христианства. Христианство распространилось из Азии, отчасти проникнув в северо-африканскую цивилизацию, а за­тем, вступив через Испанию в Западную Европу, оно распрос­транилось в Восточной и Центральной Европе. Но затем хрис­тианство было с обоих своих флангов охвачено наступлением арабизма, который, с одной стороны, продвигался через Малую Азию, когда импульсом в нем было магометанство, а с другой — через Африку на Италию и Испанию. Можно уже из вне­шних исторических событий увидеть, как происходило это стол­кновение европейской цивилизации с арабизмом в ходе раз­личных войн. Также теперь можно задать вопрос: каковы же действительные, конкретные факты, лежащие в основе разви­тия человеческих душ?

Обратимся теперь к рассмотрению таких конкретных фак­тов. Направим наш взор, например, на то время, когда в За­падной Европе в центре событий стоял Карл Великий и там существовала примитивная цивилизация, тогда как в Пере­дней Азии при дворе Гарун аль Рашида происходил блиста­тельный расцвет умственной жизни. При дворе Гарун аль Рашида собрались действительно крупнейшие умы тогдашне­го времени, — те крупнейшие умы, которые восприняли то, что проистекало из восточной мудрости, соединив с этим то, что было внесено эллинизмом. Гарун аль Рашид покрови­тельствовал развитию при своем дворе такой духовной жиз­ни, которая охватывала архитектуру, астрономию (в смысле того времени), поэзию, химию, географию, соответствующую тогдашней эпохе, медицину; он собрал при своем дворе выда­ющихся представителей всех этих отраслей культуры той эпохи. Он был энергичным их покровителем, был той личностью, которая создала надежную почву для образования совершен­но удивительного культурного центра, действовавшего в VIII-IX веках христианской эры. При дворе Гарун аль Рашида, к примеру, жила одна замечательная личность, при встречах с которой, вероятно, не чувствовали, что она — какой она жила при дворе Гарун аль Рашида — была личностью посвящен­ного. Между тем посвященные знали, что она в своей про­шлой земной жизни принадлежала к числу душ, получивших высокое посвящение. В своей же более поздней земной жиз­ни этот в прошлом высокий посвященный внешне не выгля­дел посвященным. Другие личности из окружения Гарун аль Рашида были по меньшей мере знакомы с жизнью мест по­священия древности. Эта упомянутая личность была вели­ким организатором (если позволительно воспользоваться этим банальным словом) всей научной и художественной жизни при дворе Гарун аль Рашида.

Вы знаете, что арабизм, движимый импульсом магометан­ства, внешним образом распространился через Африку в Южную Европу, в Испанию и так проник к Европу. Все это разыгрывалось в битвах, во внешних культурных конфлик­тах. Но все это однажды оборвалось. Обычно говорят о той битве, которую выдержал Карл Мартелл у Тура и Пуатье*(*Карл Мартелл (около 688 — 741); битва при Туре и Пуатье состоялась в 723 г.), отбив тем самым натиск арабов на Европу. Но в арабизме была могучая духовная сила. И примечательно то, что когда арабизм внешне, как политическая и военная сила был изгнан из Европы, тогда души тех людей, которые задавали тон внутри арабизма, после того как они прошли вратами смерти, были озабочены в духовном мире тем, как преобразовать арабизм в целях его дальнейшего влияния на Европу. Для всего того, что проходит через духовный мир, суть не во внешних прояв­лениях тех или иных вещей. Внешнее сходство может играть совсем незначительную роль в том, что выступает в двух следующих друг за другом земных жизнях одной и той же индивидуальности. Тут важнее всего внутреннее. Это в наше время понимают с трудом. В наше время могут осыпать уп­реками человека, который однажды написал о Геккеле, не пре­давая его проклятию**(**Ср. «Геккель и его противники» в изд. «Методические основы антро­пософии (1884—1901 гг.) Собрание статей по философии, естествозна­нию, эстетике и психологии» (ПСС, т. 30, стр. 152).), а затем написал о Геккеле же, не повторяя того, что им было сказано ранее, но таким образом, что ограниченным умам это показалось противоречащим ра­нее написанному. Когда обнаруживается такая степень непо­нимания, то где уж понять то, что как ни различны могут быть воплощения одних и тех же человеческих индивидуаль­ностей в их следующих друг за другом земных жизнях, они тем не менее несут в себе, осуществляют один и тот же им­пульс. Вот так великие души, носители арабизма, проходили свое дальнейшее развитие в духовном мире между смертью и новым рождением, сохраняя связь с тем импульсом арабизма, который устремлялся с Востока на Запад, оставаясь в духов­ном мире привязанными к своим деяниям. Между тем во внешнем мире происходит, как говорится, дальнейшее разви­тие цивилизации. Появляются совсем другие формы по срав­нению с теми, которые были свойственны арабизму. Но те души, которые были великими в арабизме, снова воплощаясь на Земле, несли арабизм — хотя и не в его прошлых внешних формах, однако в его внутренних импульсах — в гораздо более позднюю историческую эпоху. В своем новом вопло­щении они выступали носителями культуры этой позднейшей исторической эпохи по языку, мыслительным привычкам, обыкновенным ощущениям, волевым импульсам. Но в их ду­шах продолжал действовать арабизм. И мы видим, что духов­ное течение, задававшее тон в двух последних третях XIX столетия, сложилось под глубоким влиянием тех умов, кото­рые пришли из арабизма.

Направим наш взор на душу Гарун аль Рашида. Она про­шла через врата смерти, когда закончилась его земная жизнь. Она претерпела дальнейшее развитие во время своей жизни между смертью и новым рождением. Она снова появилась на Земле тогда, когда установились совсем другие формы циви­лизации Нового времени. Ибо та же самая индивидуальность, которая была воплощена в личности Гарун аль Рашида, снова выступила на Земле, — на сей раз внутри западной, английс­кой духовной жизни как лорд Бэкон Веруламский. И всеобъ­емлющий духовный склад лорда Бэкона следует рассматри­вать как возрождение того, что Гарун аль Рашид имел на восточный лад при своем дворе в VIII — IX веках. Мы знаем, что Бэкон Веруламский оказал на европейскую духовную жизнь самое глубокое, самое интенсивное влияние, действую­щее вплоть до современности. В отношении постановки науч­ного исследования и самого научного подхода европейцы со времен Бэкона думают, собственно, так, как думал он. Если в частностях дело обстоит и не всегда так, то в целом, в глав­ном это есть основная черта эпохи Нового времени. Если мы обратим внимание на тот блеск, который окружал Гарун аль Рашида и выдавал определенную направленность его деяний в сторону внешнего мира, и сравним это с внешними событи­ями хода жизни лорда Бэкона Веруламского, то мы найдем несомненное сходство, созвучие, конечно, не во внешних фор­мах, но во внутреннем смысле этих двух человеческих жиз­ней.

Я говорил о той личности, которая жила при дворе Гарун аль Рашида и в своей земной жизни, предшествовавшей этой ее жизни при дворе Гарун аль Рашида была посвященным. Тут я должен, так сказать, в скобках заметить, что почти все­гда бывает так, что посвященный древних времен появляется в своей позднейшей жизни по внешней видимости человеком, не обладающим посвящением. Вам часто приходилось слы­шать, мои дорогие друзья, о том, что в древние времена было довольно большое число посвященных, действовавших как учителя мистерий, как жрецы мистерий. И у вас с неизбежно­стью возникал вопрос: куда же они все делись? Почему они не живут среди нас в настоящее время? — Видите ли, мои дорогие друзья, та индивидуальность, которая в своей более ранней земной жизни имела столь просветленное духовно-душевное существо, какое бывает у посвященного, — она в своей позднейшей земной жизни может внешне проявиться только через тело, которое имеют люди этого позднейшего времени и через воспитание, даваемое в это Новое время. Так вот, то воспитание и обучение, которые уже с давних времен получают люди, таковы, что у человека, прошедшего через них, никак не может пробиться, проявиться то, что жило в тех душах, которые в прошлом были посвященными. Этим духам приходится выступать на Земле в совсем других жизненных формах, чем то было в прошлом. И только тот, кто может глубже прозревать жизнь людей, в состоянии обнаружить среди людей позднейшего времени, которые не выглядят посвящен­ными, все же тех, которые прошли через жизнь посвященного в прошлом.

Одним из самых блестящих примеров является герой борь­бы за свободу Италии Гарибальди*(*Джузеппе Гарибальди (1807—1882). Его жизнь описана с учетом ска­занного Рудольфом Штейнером в изд: М. J. Kruck von Poturzyn. Гари­бальди. Биография. 2 изд., Штутгарт, 1964.). Достаточно только обо­зреть весь размах замечательной жизни Гарибальди, чтобы за­метить, насколько возвышается его личность над житейскими взаимоотношениями людей того времени. Гарибальди довелось стать из того посвященного, каким он был в своей прошлой земной жизни, политическим визионером (именно так надо его назвать). Он был посвященным, который в своей прошлой жизни воспринял в себя такие волевые импульсы, которые он затем осуществил в жизни Гарибальди в той мере, в какой это было возможно для человека, родившегося в 1807 году. Но обратимся к своеобразию этой его земной жизни. Для меня исходным пунктом было, прежде всего, то, что я заметил, что жизненный путь Гарибальди был пройден им под знаком судь­бы совместно с тремя другими личностями, и им приходилось действовать в условиях XIX столетия. Сам способ действия Гарибальди совместно с ними не слишком понятен. Гарибальди был по своему глубочайшему убеждению чистейшим респуб­ликанцем, и, тем не менее, он отбросил в сторону все то, что могло способствовать объединению Италии под республикан­ским флагом. Вопреки своему чистейшему республиканству он действовал в пользу образования Итальянского королев­ства, — да еще с таким королем, как Виктор Эммануил**(**Виктор Эммануил II (1820-1878): с1861г. -король Италии.)! Лишь оккультное исследование приводит к разрешению этого загадочного вопроса: «Как мог Гарибальди сделать Виктора Эммануила королем Италии (ибо именно он сделал его коро­лем Италии)?» В свете оккультного исследования вместе с Гарибальди и Виктором Эммануилом появляются еще две лич­ности: Кавур и Мадзини***(***Граф Камилло Бенсо ди Кавур (1810 — 1861)—государственный де­ятель, министр .Джузеппе Мадзини (1805—1872) радикальный респуб­ликанец, провел большую часть жизни в изгнании.). Примечательно то, что даты рож­дения остальных трех не далеки от 1807 года — года рожде­ния Гарибальди. Гарибальди родился в Ницце, Мадзини в Ге­нуе, Кавур в Турине, Виктор Эммануил неподалеку оттуда.

Все они родились, можно сказать, по соседству друг с другом. Предпринимая кармические исследования, всегда необходи­мо исходить из чего-либо конкретного. Бесполезно начинать с того, что данная личность отличалась умом или образованнос­тью. Если вы попытаетесь исходить из того, что данный чело­век, скажем, написал за свою жизнь тридцать романов, то есть будете рассматривать его как плодовитого писателя, то вы не достигнете прозрения в его прошлую жизнь. Для исследова­ния его прошлых земных жизней гораздо важнее то, что дан­ный человек, например, хромает или же мигает глазами. Как раз такие кажущиеся мелкими особенности наводят оккульти­ста на тот путь, который только и позволяет, исходя из данной земной жизни человека, узреть его прошлую земную жизнь. Так вот, по отношению к Гарибальди руководящим признаком при оккультном исследовании его прошлой земной жизни было то, как Гарибальди в своем воплощении в XIX веке держался, поступая в отношении трех вышеупомянутых личностей, — как его жизнь сплеталась с их жизнями. И еще кое-что было для меня руководящим признаком в этом направлении. При внешнем наблюдении Гарибальди всегда кажется человеком, обеими ногами стоящим на почве земной действительности, он кажется человеком, исходящим только из реального жизненно­го опыта и т. д. Однако в такой образ действий Гарибальди вклиниваются более интимные фазы его жизни, ясно обнару­живающие то, что личность Гарибальди сильно возвышается над уровнем обыденных земных переживаний и событий, вы­падает из них. Можно указать уже на то, что он, будучи моло­дым, все снова и снова пускается в опасные плавания по Адри­атическому морю, несколько раз попадает в плен к пиратам, но каждый раз освобождается из плена самым авантюрным обра­зом. Можно дальше указать на то, что не всякому человеку доводится, как то произошло с Гарибальди, впервые прочесть свое имя напечатанным в газете — в тексте извещения о вы­несенном ему смертном приговоре. Он впервые увидел свое имя напечатанным, читая вынесенный ему смертный приговор. Он был присужден к смертной казни за участие в заговоре. Но этот смертный приговор остался неосуществленным. Гари­бальди не был повешен потому, что его никак не могли схватить. Гарибальди бежал в Америку и вел там жизнь, полную приключений, но вместе с тем полную всегда также и внутрен­ней силы, сосредоточенности.

Как мало власти имели над Гарибальди обыденные земные отношения, показывает, например, тот способ, каким он вступил в свой первый брак, необычайно счастливый на протяжении нескольких десятилетий. Он познакомился с дамой, на которой затем женился, весьма примечательным образом. Однажды он плыл на корабле довольно далеко от берега; разглядывая его в подзорную трубу, он заметил там одну даму и тотчас же влюбился в нее — через подзорную трубу. Это ведь не часто случается, чтобы человек влюбился через подзорную трубу, — для этого надо, чтобы он был чужд обыденным земным отно­шениям, возвышался над ними. Но что же произошло с Гари­бальди дальше? Он тотчас же высаживается на берег и встре­чается там с одним человеком; Гарибальди так понравился ему, что тот пригласил его к себе. Гарибальди приходит к нему на обед, и тут оказывается, что это отец той дамы, которую он увидел через подзорную трубу. Но здесь возникает маленькое препятствие: он умеет говорить только по-итальянски, а она только по-португальски. Не зная ее языка, он все же сумел дать ей понять, что им надо соединиться на всю жизнь, и она понимает его, хотя он говорит по-итальянски, а она знает толь­ко португальский. Так был заключен этот интереснейший и счастливейший брак. Она прошла вместе с Гарибальди через все те приключения и опасности, которые ему довелось испы­тать в Америке. Приведем только один пример. Распространи­лось известие, что Гарибальди пал на поле боя во время одной из битв. Жена Гарибальди, подобно некоторым женщинам из легенд, отправилась отыскивать его по всем местам недавних боев; она поднимала каждый брошенный труп, чтобы взгля­нуть на его лицо и убедиться, что это не Гарибальди, пока наконец во время своих скитаний она не узнала, что Гарибаль­ди остался в живых. Более того, во время этих скитаний она родила своего первого ребенка; для того чтобы он не погиб от холода, она привязала его к шее и носила, согревая у своей груди. Все это ведь совершенно выпадает из обычных буржу­азных, обывательских отношений; вообще этот брак никак не был буржуазным в обычном смысле этого слова. Но когда потом жена Гарибальди умерла, случилось так, что по проше­ствии некоторого времени он снова женился на некоей даме, — на сей раз следуя всем обыкновенным буржуазным отно­шениям, как было общепринято в то время. И вот этот брак, устроенный без посредства подзорной трубы, длился всего один день. Уже из всех этих приведенных моментов жизни Гари­бальди, а также из других подобных же, явствует, что в его жизни всегда происходило нечто особенное, знаменательное.