Феникс 2009 Потребностно-информационная теория личности в театральной системе П. М. Ершова

Биологические потребности человека объективно определимы, и современной наукой многие из них изучены. Поэтому их заболевания так же относительно легко определимы. Ими занимаются медицина и гигиена. Некоторые из этих болезней сравнительно безобидны (курение, например), а наиболее значительные (такие, как алкоголизм и наркомания вообще) возникают чаще всего от неудовлетворенности потребностей социальных. Поэтому даже те болезни потребностей, которые легко увидеть и установить, бывает трудно устранить. Для борьбы с ними средств медицины и гигиены недостаточно. В рассказе Ф. Абрамова «Собачья гордость» говорится: «ученые люди до всего додумались, и к звездам лететь собираются, а такого не придумают, чтобы мужика на водку не тянуло» (1, с. 179).

Извращения и болезни в трансформациях потребностей идеальных обычно не играют большой роли, потому что сами потребности эти у большинства людей не занимают ведущего положения. Серьезными заболеваниями их можно считать разные случаи массового фанатизма со всеми его последствиями, но эти эпидемические заболевания проявляются, поскольку овладевают массами, то есть подчиняют себе на какое-то время потребности социальные. Что же касается идеальных потребно­стей самих по себе, то, как бы необычно они ни трансформировались, они касаются только субъекта и его идеалов и потому опасности для других представлять не могут.

Таким образом, то, что проникает в потребности человека при их трансформациях вопреки их здравому содержанию и назначению, что мешает их удовлетворению и нормальному функционированию, что противоречит общественной природе человека, — все это относится к его социальным потребностям. Их главенствующее положение у большинства людей, их субъективность и ненасытность, отсутствие способов объективного их измерения и удовлетворения — все это делает их полем столь разнообразных и причудливых трансформаций, что среди них появляется большое число более или менее болезненных и уродливых. К тем же последствиям ведет и давление их на потребности биологические и идеальные. Примерами тому могут служить жестокость, сознательная ложь и лицемерие в любой деятельности.

Болезненные трансформации социальных потребностей, проникая всего лишь одной из составляющих в сложные потребности человека, где на первом месте — биологические или идеальные потребности, способны извратить те и другие и сделать весь данный комплекс уродливым. Так, скажем, биологическая ревность ведет к преступлениям под давлением уязвленного самолюбия, оскорбленной гордости и жажды мщения; так, давление тщеславия или задетой гордости может извратить деятельность ученого или художника до полной неузнаваемости, может даже совершенно увести их от цели, незаметно для них самих.

Человек стремится занимать определенное место в человеческом обществе — в умах людей. Это — его главенствующая потребность. Во множестве разнообразных производных трансформаций потребность эта присутствует в подавляющем большинстве его побуждений и осознаваемых целей. А имеет ли этот человек достаточные основания занимать то место, на которое притязает? Есть ли способ объективно определить это и может ли он сам знать об этом? Если бы даже существовал такой способ и с его помощью он получил бы подтверждение правомерности своих притязаний, то каким путем будет он реализовывать их? Достижение всякой сколько-нибудь отдаленной цели возможно различными способами — какой из них доступнее, короче, проще? Какой более и какой менее задевает потребности других людей? Может ли субъект — кто бы он ни был — дать обоснованный и квалифицированный ответ на все эти вопросы? — Едва ли.

Пока идет борьба за теплые места и изыскиваются способы овладения ими, до тех пор строго держаться общей нормы удовлетворения социальных потребностей — это значит отказаться от победы; а добиваться ее — значит норму эту нарушать. На то она и норма, чтоб стабилизировать положение, которое не удовлетворяет субъекта, стремящегося расширить занимаемое им место. Но нарушение нормы «для себя» расценивается окружающими именно как более или менее значительная вина или преступление. Здесь чаще всего и начинаются ложь, лицемерие, маскировка.

Болезни потребностей могут возникнуть, следовательно, чуть ли не в зародыше социальных потребностей — как только начинается насаждение справедливости по собственному усмотрению субъекта, хотя бы в самом скромном объеме — в ближайшем общественном окружении. Такие попытки насаждать свое наталкиваются на сопротивление тех, кто тоже хочет насаждать свое или не желает усваивать чужие представления о должном. Возникают трансформация и потребность «вооружить» себя, с тем чтобы обеспечить плацдарм — авторитет, послушание, уважение, власть, богатство. Нормальная, здоровая (исходная) потребность в справедливости забыта — она превратилась в потребности, для удовлетворения которых приходится прибегать к нравственно недозволенному, поскольку выясняется недостаточность дозволенного.

Но, допустим, цель достигнута — место захвачено; авторитет, право, власть, деньги приобретены. Казалось бы, пришла пора заняться справедливостью уже не «для себя», а «для других». Но нет. Если хорошее место досталось дорого, то нужно закрепиться на нем; если же оно недостаточно хорошо, то надо добиваться лучшего. Главенствующая потребность по природе своей ненасытна.

Нарушение общей нормы данного общественного ранга — условие улучшения места внутри этого ранга и перехода в ранг вышестоящий. С повышением ранга повышается норма, и нарушения ее делаются все более значительны. Недозволенное подчиненному дозволительно начальствующему. Не с этого ли начинаются самые опасные болезни потребностей?

Такое умножение зла в XX в. можно объяснить как следствие двух взаимосвязанных процессов. Оба они относятся к развитию науки.

К началу XIX в. наука, движимая бескорыстной потребностью познания, дала множество знаний, весьма продуктивных. Из бескорыстной причуды познание превратилось в первое звено деятельности отнюдь не бескорыстной. Промышленная эксплуатация науки шла с ускорением, которое и привело к научно-технической революции наших дней. Историк науки Д. Бернал в заключение своего исследования пишет: «С развитием человеческого общества роль техники и науки, как мы уже видели, постоянно возрастает. Также возрастает и роль сознательной и логической науки в технике <...>. Эта тенденция не только не обнаруживает никаких признаков ослабления, а напротив, усиливается, идет по пути роста сознания человеческой деятельности, неся с собой больший контроль над окружающей средой благодаря пониманию ее законов» (23, с. 662).

Накапливая знания для решения все более трудных технических задач, наука «вооружает» социальные потребности — в том числе больные, извращенные — все более мощными средствами их удовлетворения. Теперь один человек может насаждать какие-нибудь суеверия в сознании сотен миллионов, пользуясь небывалыми ранее средствами массовой информации, дезинформации и контроля над мыслями, и может уничтожать десятки миллионов сопротивляющихся или недостаточно послушных. Но техническая вооруженность повысила в то же время нормы удовлетворения всех человеческих потребностей в их вещественно-материальном содержании. Материальная обеспеченность людей за последнее столетие небывало возросла: увеличилось население планеты, увеличились средняя продолжительность жизни человека и его средний рост; удовлетворение многих практических нужд чрезвычайно упро­стилось — тепло, свет, связь, транспорт — во всем этом и подобном бесспорен небывалый в истории прогресс.

Все это техническое вооружение, применимое для удовлетворения социальных потребностей любого содержания, достигнуто благодаря наукам объективным, точным. Умозрительные спекуляции, касающиеся духовной субстанции и души, оказались при этом совершенно не нужны. Так наука, не занимаясь суевериями, тем не менее подводит к отрицанию души. Вслед идут отмеченные выше последствия: рушатся идеальные обоснования нравственности, а далее — разрушается и она сама. Это — второй из двух процессов, умножающих зло.

Социальные потребности, овладевшие оружием небывалой силы, побуждают искать замену того, что объявлено несуществующим. Поэтому делаются настойчивые попытки довести до уровня абсолютных истин и догматов разные деловые логиче­ские построения. Таковы декларации об абсолютной ценности какой-либо научной доктрины, теории или философской концепции, об абсолютных правах какой-либо расы или нации, какого-либо общественного класса, исторического принципа и т. д. Общий признак подобных построений тот, что в скрытом или обнаженном виде они строятся на принципе: категорическая по ценности социальная цель оправдывает любые средства ее достижения. Такая цель, по сути, равнозначна божеству или велению Бога, как бы она ни называлась.

Эти заменители идеальных обоснований нравственности не в состоянии долго заменять их, так как они ниже нормы удовлетворения идеальных потребностей, которую призваны сменить как устаревшую. Поэтому они внедряются насильственно с использованием страха — давлением на биологические потребности. Но они не совершенствуют суеверий потому, что ведут не к «наилучшему суеверию» — вере в торжество добра и истины, — а опираются преимущественно на нужду или на ненависть, возникающую в борьбе конкурентов за места «для себя».

Абсолютизация любых социальных потребностей (в любой форме) консервативна — она отрицает идеальные потребности, пытаясь взять на себя их функции. Такие попытки игнорировать их («не иметь их перед глазами» — по выражению Стейнбека) есть скрытая охрана некоторой нормы в познании — попытка остановить процесс его накопления.

Науку и познание разумеется нельзя «обвинять» в том, что в XX в. они привели к умножению зла. Потребность познания как таковая не касается практического применения его плодов, как математика не входит в то, что с ее помощью может быть вычислено. Зло — это все, что препятствует жизни, функционированию потребно­стей — не только их удовлетворению в норме, но и их развитию, усложнению их структуры в целом. Так можно понять и определение, даваемое В. Соловьевым: «Зло выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Есть зло индивидуальное, — оно выражается в том, что низшая сторона человека, скотские и зверские страсти противятся лучшим стремлениям души и осиливают их в огромном большинстве людей. Есть зло общественное — оно в том, что людская толпа, индивидуально порабощенная злу, противится спасительным усилиям немногих лучших людей и одолевает их. Есть, наконец, зло физическое в человеке — в том, что низшие материальные элементы его тела сопротивляются живой и светлой силе, связывающей их в прекра­сную форму организма, сопротивляются и расторгают эту форму, уничтожая реальную подкладку всего высшего. Это и есть крайнее зло, называемое смертью» (229, т. 10, с. 183).

С этим определением, я полагаю, можно согласиться, если перевести его в область человеческих потребностей. Тогда зло в потребностях человеческих заключается в таких их трансформациях, при которых низшие делаются сильнее высших, подавляют их или препятствуют их удовлетворению, в частности — когда ослабевает естественное давление потребностей идеальных.

Гибель угрожает человечеству от неупорядоченности его собственных потребностей. Господство случайностей в их трансформациях, усиленное и обостренное в среде, насыщенной техникой, создает такие их структуры, которые не приспособлены к средствам, находящимся в их распоряжении. Это противоречие достигло максимальной остроты и актуальности, хотя само по себе оно известно с древнейших времен.

Современный человек больше чем когда-либо склонен сомневаться в том, что хорошо, но сделать он может несравнимо больше, в частности — самого плохого. Острота проблемы зла до сих пор служит ярким доказательством того, что издавна называлось «греховностью», «порочностью», «несовершенством» человеческой природы.

По мнению С. Моэма, «одна из самых жгучих проблем, стоящих перед обыкновенным человеком, это проблема зла» (172, с. 192). Проблема эта все обостряется. Но предположения о близкой и неизбежной гибели человечества едва ли все же основательны. История не повторяется — эта очевидность делает невозможными прогнозы, а их отсутствие часто наводит на мысль о «конце света». Так было не раз (конца света, например, ждали точно в 1836 г.), и всегда «конец света» отменялся, а история продолжалась. Так будет, вероятно, и с проблемой зла — уродливыми извращениями человеческих потребностей.

Исторический опыт, взятый в самом широком смысле, говорит, что решение проблемы зла можно ждать только от науки, и науки не спекулятивной или описательной, которая толкует о зле несколько тысячелетий, а от естествознания, стремящегося приблизиться к физике и математике, и пренебрегающей барьерами, огораживающими «общественные» науки нормами современных суеверий, при помощи которых ревнители этих суеверий охраняют свои места в общественной жизни. И. П. Павлов писал: «Здесь и сейчас я <...> отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!» (186, с. 196).

Количество зла в мире не уменьшилось, несмотря на развитие науки, не потому, что зло ей свойственно или борьба с ним ей недоступна, а потому, вероятно, что не злом она занималась. А занимается наука тем или другим не по собственной прихоти и не по заказу со стороны, а только согласно логике собственного развития.

Наука, устремленная во внешний по отношению к человеку мир как область, более доступную объективному познанию, обнаруживает закономерности, которые могут быть использованы и используются в первую очередь для удовлетворения его биологических потребностей. Ее интерес распространяется далее в области, каса­ющиеся социальных потребностей, но первоначально — с их физической, материальной стороны; так, скажем, в освоении космоса территориальный императив проявляется в его буквальном, вещественном смысле; так осваиваются сверхскоростные средства сообщения и сверхдальние, все более совершенные, средства связи. До таких степеней покорение физического пространства дошло на наших глазах.

К. Лоренц считал, что человек занял положение господства над землей, но он не совершил ни малейшего прогресса в деле овладения самим собой. Это «овладение самим собой» стоит на очереди. Может быть, логика развития науки определяется уровнем ее вооруженности? Тогда первоначально объектами изучения должны быть и являются величины, измеряемые средними, обычными мерами; потом и постепенно наука переходит к явлениям, не поддающимся таким измерениям и этим мерам — величинам космическим в одном направлении и внутриатомным — в другом. Может быть, так? Может быть, мозг человеческий и его работа относятся к явлениям того же порядка?

Пока наука занимается выяснением стоящего на очереди вопроса и устанавливает связанные с ним закономерности, в ее недрах назревает новый вопрос (или новая область изучения и новое оружие). В этой преемственности — логика ее развития, обусловленная вооруженностью. Можно предполагать, что в настоящее время так вызревает в различных отраслях современной науки проблема изучения человече­ских потребностей. Об этом свидетельствуют многие приведенные выше суждения разных авторов, вплоть до историка, этнолога и географа Л. Н. Гумилева.

Открытия академика П. В. Симонова поставили проблему потребностей во всей ее чрезвычайной значительности и актуальности, и в то же время с той конкретно­стью, какой требует объективная наука.

И. П. Павлов сказал 16 мая 1934 г.: «Душу можно взять в руки, взять в лабораторию, на собаках разъяснить законы ее деятельности» (186, с. 478). П. В. Симонов, если можно так выразиться, «добрался» до души человеческой этим именно путем. Ее сложность предстала во всем разнообразии ее причудливых богатств; оказалось, что много старых идеалистических и увековеченных традицией представлений не лишено оснований, но чуть ли не все они могут быть перевернуты «с головы на ноги», выиграв при этом в ясности и обоснованности.

Так наметились контуры (правда, пока не вполне отчетливые) решения некоторых актуальных вопросов и выяснения закономерностей, ранее не поддававшихся решению.

Душа человеческая — это, в сущности, в каждом случае своеобразный вариант, «букет» или «набор» потребностей, который может быть понят как определенная структура. Структура эта вооружена органическими средствами удовлетворения составляющих ее потребностей. Человеческая жизнь есть одновременно удовлетворение, производство и обслуживание потребностей; эти три процесса осуществляются всем, что составляет человеческий организм, в меру средств, способностей, возможностей каждого; обслуживание происходит через трансформацию потребностей наличной вооруженностью каждого, а трансформация приспосабливает потребно­сти к окружающей среде и среду — к потребностям. В этом тройственном процессе удовлетворения, производства и обслуживания всегда содержится и общее, присущее всем людям, и индивидуальное, характеризующее каждого данного человека, его личность, его душу.

Н. Винер: «Физическое постоянство личности не состоит из материала, из которого она сделана. Современные методы мечения элементов, участвующих в обмене веществ, показывают гораздо более быстрый, чем долгое время считали возможным, цикл обновления не только тела в целом, но и каждой составляющей его части. Биологическая индивидуальность организма, по-видимому, заключается в известном постоянстве процесса и в запоминании организмом последствий своего прошлого развития. Это, по-видимому, также имеет силу и для его духовного развития» (43, с. 109).

Процесс, о котором идет речь, можно понять как производство и обслуживание потребностей.

По мысли Гегеля, «что человек делает, таков он и есть» (52, с. 235).

Так как исходные потребности трансформируются по-разному — разные люди делают разное и с разными степенями страстности; поэтому за поверхностью видимых дел скрываются те или другие потребности; и потому всегда (более или менее) «чужая душа — потемки». Нет и не может быть двух тождественных душ — «наборов» потребностей, сформировавшихся и формирующихся при трансформации всеобщих исходных, даже при сходных способностях и прочем вооружении. «Наборы» эти бесконечно разнообразны, хотя в основе структуры каждого действуют три исходные потребности в шести вариантах и соединяющиеся с ними две промежуточные («гибридные») и две вспомогательные. Причины разнообразия тоже уже были рассмотрены: сила давления биологических и идеальных, соотношение силы со сдерживающей общей нормой удовлетворения, преобладание негативной («нужды») или позитивной («роста», «развития») стороны в той или иной степени в каждой потребности и бесконечное разнообразие в их вооруженности.

Проще говоря, в «наборы» потребностей, составляющие душу человека, разнообразие вносится не только их составом и строем, но сверх того — сдержанностью, волей, привязанностями и воодушевленностью; еще проще — нравственностью (чувством долга), любовью и одаренностью.

Но разнообразие душ человеческих не исключает возможности и обобщенных, суммарных характеристик. Бывают души «низкие», а бывают и «возвышенные»; душевная «узость» и «великодушие» не выдуманы — они реально существуют. При этом — чем лучше душа вооружена и чем больше в ней страсти и воли, тем яснее то или другое ее качество.

В человеке нельзя игнорировать душу; именно она отличает одного человека от всех других. В ней — личность и индивидуальность как таковые. Забота о ней на современном уровне развития человечества есть дело первостепенной важности. Душа человека является деятельностью его физического тела, но пока практически единственным способом воздействия на нее, в частности и прежде всего, на ход трансформаций потребностей, то есть на развитие и формирование души, является информация. Это не исключает, конечно, того, что в принципе и в перспективе можно себе представить успешное вмешательство в трансформации потребностей и других средств, вплоть до нейрохирургии... Ведь удалось же П. В. Симонову обнаружить у животных участки мозга — «четыре структуры», осуществляющие трансформации потребностей, — где происходит их столкновение и формируются конкретные побуждения (39, c. 223, 224).

Поскольку воздействия на трансформацию потребностей, а значит, на их наличную структуру, — возможны, в принципе открывается перспектива научно обоснованного «лечения» и воспитания человеческой души — преодоления всяческих заболеваний потребностей и явлений «малодушия». К возвышенному «великодушию» и к преодолению зла в принципе возможны, следовательно, объективно обоснованные пути.

На этих путях приобретает настоящее значение диагностика и тренировка способностей — врожденных средств удовлетворения потребностей. Может быть, в итоговой продуктивности вооруженности каждого реального человека решающую роль играет соответствие вооруженности, приобретаемой им (иногда дорогой ценой), той, которая получена им от рождения? Во всяком случае, обратное — несоответствие приобретаемого врожденному — часто бывает источником многих огорчений у многих людей.

Расширение и размножение — естественные свойства живой материи. Поэтому путь к максимальной содержательности человеческой жизни заключается, вероятно, не в подавлении потребностей, как думал Л. Н. Толстой, следуя древней восточной философии, а в их оздоровлении и рациональном «вооружении», за которыми следует субъективная свобода и все более полное подчинение мертвой природы живому веществу и совершенствование самого этого вещества.
8. Проблема человековедения
Обязательным звеном в трансформациях потребностей является поступление информации. Человеку нужно срочно быть на Дальнем Востоке, потому что он как-то узнал об этом; он едет по определенному адресу и достает билет на определенный рейс, потому что знает этот путь достижения своей цели. Больной записывается на прием к определенному врачу в определенном месте, потому что знает этот путь к здоровью.

Так происходит естественная, «здоровая» трансформация потребностей. Так же происходят и их извращения. Человек узнает, что украсть легче, чем заработать; что соврать выгоднее, чем сказать правду. Человек знает, что заглушить потребность в справедливости алкоголем легче, чем добиться самой справедливости; знает, что «у сильного всегда бессильный виноват», и молчит, чтоб избежать обвинений. Человек поверил кому-то, что ни совести, ни души не существует, что цель оправдывает средства, что вождь всегда прав и т. д. и т. п. Так возникают уродства потребностей. Они бывают более или менее значительны и распространены.

Заблуждения и ложь в поступающей информации лежат в основе всех болезненных извращений в трансформациях потребностей. Но так как между заблуждением и ложью, с одной стороны, и истиной, с другой, нет незыблемой границы, то практически ее заменяет (может быть, точнее сказать — корректирует) разграничение трансформаций на консервативные (служащие индивиду) и прогрессивные (служащие роду) или — на эгоистические и альтруистические, «для себя» и «для других». Правда, разграничение это касается потребностей биологических и социальных и не касается идеальных. Но добросовестные бескорыстные заблуждения, возникающие в ходе удовлетворения идеальных потребностей, не только не являются болезнью, но без них поиски истины невозможны. Такие заблуждения делаются болезнью, став суеверием — нормой удовлетворения социальных потребностей. Она охраняется теми, кто использует ее «для себя». Далее заблуждение легко превращается в ложь при низкой норме удовлетворения идеальных потребностей и при ослаблении их давления — при малой требовательности к истине и при забвении ее.

Значит, преодолению заблуждений и лжи должны служить именно идеальные потребности. В частности — объективные науки, максимально свободные от давления социальных потребностей «для себя». А так как плоды познания всегда содержат в себе некоторое суеверие, то значительным делается его содержание. Поэтому наиболее продуктивны для здоровой трансформации потребностей те истины и та информация, относительность и неполнота которых возмещена любовью к человеку, добротой.

Проникновение объективного физиологического исследования в область, которая была для естествознания «запретной» и шла по ведомству гуманитарному, было начато П. В. Симоновым с «информационной теории эмоций». Это та область, о которой Л. С. Выготский писал, что «нет в психологии глав более темных». Такой вывод обоснован ссылками. «Психология чувства, — говорит Титчинер, — пока еще в широких размерах есть психология личного мнения и убеждения» (46, с. 250).

Выяснив структуру и роль чувства (эмоции) в обслуживании потребностей, П. В. Симонов открывает перспективу научного проникновения в область неосознаваемых, а потому часто извращаемых или игнорируемых способностей человеческого организма, благодаря которым эгоизм не одерживает окончательной победы над альтруизмом в человеческом обществе, вопреки биологическим потребностям индивида.

Знание «причинной структуры» нужно практически для предохранения потребностей от заболевания и для лечения извращенных. К этому и ведет знание человеческой природы и тех ее свойств и способностей, которые до последнего времени не поддавались объективному изучению. Впрочем, оздоровлением потребностей всегда, в сущности, занимались все талантливые и добросовестные педагоги и воспитатели «по призванию». Причем они руководствовались не только интуицией, чутьем, но, главным образом, верой в возможность добра и любовью к нему и к воспитуемым. Поэтому речь идет, в сущности, не о создании или проектировании какого-то нового вида деятельности, а о новом вооружении деятельности, древней как само человечество, о новом масштабе этой деятельности и о ее чрезвычайной актуальности в эпоху научно-технической революции.

Вслед за оздоровлением трансформаций должно, вероятно, происходить и совершенствование структур потребностей. Господствующая потребность в справедливости в ее субъективно пристрастной интерпретации должна и может функционировать под боўльшим, чем в настоящее время, и все возрастающим давлением потребностей идеальных — с учетом достигнутых объективных знаний и с верой в существование истины, в познаваемость мира.

Любовь к делу объективно полезному и беспрерывное совершенствование в умении искусно выполнять его могут сократить и ослабить борьбу за места в человече­ском обществе — трансформировать в соревнование в любимом деле.

Как бы ни были впечатляющи технические достижения нашего времени, научно-техническую революцию нельзя считать происшедшей, пока не улучшена человече­ская «порода». Ее неупорядоченность и неизученность обесценивают все иные достижения, и потому пробел этот должен быть восполнен. Многовековые попытки (насильственно или проповедями) принудить человеческую природу быть не такою, какова она есть, не привели к положительным результатам. Они свидетельствуют лишь о давней нужде в искомых усовершенствованиях, о законности этой нужды.

«Логикой страсти обуздать нельзя, — писал А. И. Герцен, — так как судом нельзя их оправдать. Страсти — факты, а не догматы» (54, т. 2, с. 64).

Во всех тех направлениях человеческой деятельности, где человек вмешивается в естественные природные процессы, единственный обнадеживающий путь — выращивание, воспитание. Так созданы культурные сорта растений и породы животных. Продуктивность выращивания всегда обусловлена уровнем знаний, вооруженно­стью. Выращиванию человеческих потребностей должно, вероятно, предшествовать накопление знаний, еще не достигнутых человечеством — они только еще появляются...

С. Моэм пишет: «Аристотель, пытаясь определить, какая функция свойственна только человеку, решил, что поскольку он способен к росту, как растения, и к чувствованию, как животное, но, кроме того, наделен разумом, значит, его специфиче­ская функция — деятельность разума. Из этого он заключил, что человеку следует развивать не все эти три формы деятельности (что было бы логично), но лишь ту, которая присуща ему одному» (172, с. 45). Может быть, с Аристотеля и начались попытки опираться только на разум и игнорировать потребности.

Односторонность другого рода не менее стара и традиционна. Д. Неру рассказывает: «И греки, и индийцы, и китайцы, и иранцы всегда искали такую религию и философию жизни, которые охватывали бы всю их деятельность и создавали бы равновесие и чувство гармонии» (179, с. 154). В этом «чувстве гармонии» — односторонность абстрактности, и опять — игнорирование реальных потребностей.

Вероятно, многие и разные подходы к «полноте», к «гармонии» и вообще к душе человеческой страдают общим недостатком: сам «человек» рассматривается либо абстрактно, либо так или иначе упрощенно — берется одна какая-то его сторона, качество, свойство, а другие игнорируются как незаконные, низкие, греховные и т. п.

Преодоление этого недостатка — в признании решающей роли потребностей и в широком взгляде на их естественное разнообразие и на их всевозможные трансформации.

Воспитание человеческих потребностей требует знаний, исключительных по сложности — знаний объективных закономерностей разносторонней деятельности человеческой души. Они были невозможны, пока душа находилась в ведении умо­зрительных спекуляций, а объективное опытное знание душу отрицало как за­блуждение, суеверие, невежество. Павлов начал естественнонаучное изучение души. У А. П. Чехова можно видеть предчувствие плодотворности такого подхода. Он писал в 1889 г. А. С. Суворину: «Все, что живет на земле, материалистично по необходимости. В животных, в дикарях, в московских купцах все высшее, неживотное обусловлено бессознательным инстинктом, все же остальное материалистично в них и, конечно, не по своей воле. Существа высшего порядка, мыслящие люди — материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать ее больше им негде, так как видят, слышат и ощущают они одну только материю. По необходимости они могут искать истину там, где пригодны их микроскопы, зонды, ножи <...>. Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины <...>» (280, т. 11, с. 357).

Едва ли можно ясно представить себе возможные и отдаленные последствия проникновения науки в упорядочение трансформаций человеческих потребностей. Последствия эти должны быть грандиозны. Даже первый непосредственный результат их относительного оздоровления представляется осуществлением давней мечты человечества: конец преступлениям, лжи, равнодушию к делу, бюрократизму, карьеризму, лести, зависти и пр., и пр. В неразрывной связи с этим — занятость каждого тем делом, которое он любит, умеет делать и стремится усовершенствовать.

В. И. Вернадский считал возможным совершенствование породы людей. Он писал: «Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длинной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее. И если его предки имели менее совершенный мыслительный аппарат, то его потомки будут иметь более совершенный, чем он имеет» (42, т. 2, с. 55).
9. Контуры перспектив
Развитие производительных сил — это та область, где плоды бескорыстного познания одиночек превращаются в накопление прикладных знаний многими и где эти знания делаются явлением общественным — средством удовлетворения потребно­стей, уровнем технической вооруженности, принадлежащим и человеческому обществу на данном этапе его развития.

Развиваясь, производительные силы должны претерпевать значительные изменения в широком диапазоне в зависимости от того, какими качествами они обогащаются, какие теряют и какие общечеловеческие потребности обслуживают. Они должны быть, следовательно, разными на разных этапах истории человечества. Ведущая роль принадлежит, видимо, тем производительным силам, которые служат наиболее актуальным человеческим потребностям в данное время и которые наиболее производительны.

Вслед за изменениями в характере, объеме и содержании производительных сил должны происходить изменения и в классовой структуре общества.

Так, скажем, в первобытном обществе решающую роль играли силы, которые могли обеспечить удовлетворение самых основных биологических потребностей — борьбу за существование в самом ближайшем окружении — с голодом, жаждой, холодом, с хищными животными, со стихийными силами природы. Здесь и силы нужны самые примитивные и грубые — физическая вооруженность, немногим превосходящая ту, которой обладают хищные животные, и вооруженность простейшими умственными способностями.

Далее, по мере накопления человеческих знаний, производительные силы все усложняются и отдаляются от непосредственного применения их в процессе удовлетворения потребностей. Вместе с повышением общего уровня жизни людей и все большей обеспеченности самым биологически необходимым потребностей у них делается все больше — те же исходные потребности все шире и разнообразнее трансформируются, — и среди них все большее место занимают потребности социальные, а потом — идеальные.

Вместе с ростом и умножением конкретных потребностей обогащается и вооруженность человеческого общества — умножаются средства и возможности удовле­творения этих потребностей. Сперва к собственной мускульной силе добавляются физические силы домашних животных, потом силы ветра и воды, потом — пара, газа и взрыва, потом — электричества; так — вплоть до атомной энергии. К естественным материалам камня, дерева, кожи и шерсти добавляются металлы и сплавы — вплоть до материалов синтетических; и даже к силам интеллектуальным добавляется ЭВМ...

Увеличивается дистанция между бескорыстным познанием и техникой, обслуживающей удовлетворение потребностей (то есть вооруженностью). Но вместе с тем техника делается все могущественнее. Она позволяет человеку выходить в космос и проникать внутрь атомного ядра.

На достигнутом уровне вооруженности решающей производительной силой общества делается наука и создающий именно ее человек — его реализуемая возможность управлять колоссальными силами природы и овладевать своей собственной природой. Но и сам человек делается иным. Развитие современной науки немыслимо без согласованных усилий и, следовательно, без участия множества высококвалифицированных специалистов. Как своеобразная, не оформленная и не осознающая сама себя корпорация, армия специалистов превращается в общественный класс, в руки которого все отчетливее переходят все процессы производства и развития производительных сил общества.

Все это не может не отразиться на основах деления общества на классы. Реша­ющим фактором накопления средств и способов удовлетворения потребностей все более ясно делается не сама по себе рабочая сила, создающая прибавочный продукт, а оснащенность этой силы знаниями и умениями. Причем роль и объем необходимых знаний возрастает в небывалом темпе. Прогрессивным общественным классом все яснее выступает не класс неимущих, которых гонит на борьбу нужда, а класс созидателей, которых влекут к борьбе новые, достаточно созревшие, но не реализованные возможности. Это непосредственно сказывается на составе и содержании социальных потребностей; а именно — в давлениях на них потребностей биологических и идеальных: в ослаблении первых и усилении вторых.

Если первоначально «мир голодных и рабов» противостоял классу сытых и довольных, то далее для тех, кто недоволен господствующей нормой удовлетворения социальных потребностей, все меньшую роль в искомой справедливости играет сытость и материальная обеспеченность сами по себе. По мере ослабления давления биологических потребностей и возрастания давления идеальных, общественная справедливость все яснее выступает как категория нравственная по преимуществу.

На смену антагонистической борьбе за средства физического существования идет борьба за и против прогрессивного развития. В этом можно видеть результат многовекового развития производительных сил и завоевание человечества в борьбе с противостоящими ему силами природы.

Вероятно, признаком принадлежности к тому или другому из новых общественных классов опять должно быть отношение к средствам производства. Но теперь производительные силы — это владение знаниями: современная профессиональная квалификация в любой области, противостоящая консервативным притязаниям на власть и господствующее положение в обществе, вопреки отсутствию квалификации, тех, кто не владеет знаниями современного уровня. Таковы всякого рода «чиновники» — администраторы, владеющие законами и нормами. Их знания — квалификация в торможении процесса развития производительных сил. Пока торможение это не переходит границ и не превращается в господствующую силу бюрократизма, оно выполняет целесообразную функцию охраны достигнутого в общественном развитии.

В уменье не переходить границ целесообразного в этом торможении, в уменье держаться своей сферы, а следовательно, знать пределы своей компетенции — профессиональная квалификация этого консервативного общественного класса. Такова его надобность в диалектике общественного развития на данном этапе развития производительных сил человеческого общества.

Дело как таковое — его назначение в удовлетворении возрастающих потребно­стей человеческого общества и производительность труда — это та область, в которой опять находит себе диалектическое «примирение» (по принципу дополнительности) противоречие между справедливостью «для себя» и «для других» как противоречие между общественными классами созидателей и охранителей — производителей и потребителей.

Можно предполагать, что в дальнейшем, по мере все большего распространения справедливости формальной (алогической, нормативной) и ее совершенствования, в ней все больше должны будут проявляться и играть все большую роль идеальные основания — идеалы как таковые.

Так, на смену антагонистической борьбе за кусок хлеба вместе с ростом благосо­стояния идет борьба между тем, кто считает достигнутое достаточным, и тем, кто достигнутым не удовлетворен, как недостаточно полным, универсальным в удовлетворении социальных потребностей в справедливости.

Борьба эта должна быть, в сущности, борьбой за познание того, что дает основание существовать в умах людей тому или другому идеалу; борьба за расширение и углубление познания человека и окружающего его мира. Такое познание, вероятно, может быть использовано как прикладное для упорядочения трансформаций человеческих потребностей. Если же они могут быть и будут упорядочены, то может быть найден путь и к полной ликвидации антагонистической борьбы между людьми. Принуждение и насилие тогда могут окончательно уступить место воспитанию и лечению — т. е. борьбе с природой за здоровое, нормальное функционирование потребностей.

Совершенствование воспитания и обучения можно себе представить процессом бесконечным. В его развитии стремительность должна, вероятно, уравновешиваться тенденциями консервативными, охранительными, оберегающими достигнутое прежде. Так, на смену антагонистической борьбе придет целесообразное разделение труда на широком фронте наступления человечества на окружающую его природу.

Здесь вспоминается «спор двух утопистов» — Л. Н. Толстого и библиотекаря Румянцевского музея Н. Ф. Федорова, утверждавшего «философию общего дела». «Кто наш общий враг единый, всегда и везде присутствующий, в нас и вне нас живущий, но тем не менее враг лишь временный? — спрашивал Федоров и отвечал: — Этот враг — природа. Она — сила, пока мы бессильны, пока мы не стали ее волею. Сила эта слепа, пока мы неразумны, пока мы не составляем ее разума» (225, с. 179).
10. «Жизнь человеческого духа» на сцене
Так же как Гёте был прав, утверждая началом человеческой жизни дело, которое одно, согласно общественной природе человека, может наполнить его жизнь значительным содержанием, так же прав и К. С. Станиславский, утверждающий, что дело искусства — воплощение жизни человеческого духа.

Современная наука настойчиво выдвигает на первый план проблемы «человековедения»; в современном искусстве повышается интерес к сложным и сложнейшим процессам жизни человеческого духа. Надо полагать, что с этим связано и повышение роли режиссуры в синтетическом искусстве театра.

Искусство всегда занято человеком, к нему обращается оно за подтверждением находимых им истин. К театру это относится вдвойне. Без живого, вполне реального и конкретного человека, как предмета изображения, инструмента и носителя материала — действия — театр существовать не может. Так было всегда — неискусством в искусстве театра был реальный человек. В современном театральном искусстве это уточняется — не человек вообще, а более конкретно — течение жизни человеческого духа должно превращаться на сцене в искусство. Искусно понятая, построенная и воплощенная действительная жизнь человеческого духа делается искусством актера и режиссера — искусством театра.

Хотя содержание режиссерского искусства, как и всякого другого, — качество познания, категорию количества занимает человеческая душа — структура человече­ских потребностей. А более конкретно: наличный состав и строй производных потребностей (нужд, влечений, желаний, целей, страстей, привязанностей) действующих лиц драмы, происхождение каждой производной от той или другой, исходной (в тех или других вариантах каждой), изменения, происходящие в потребностях каждого (процесс их трансформаций), и — проявления всего этого, обусловленные борьбой, в которой реализуется конфликт драмы.

Общие закономерности формирования и строения человеческих потребностей сами по себе никакого отношения к искусству не имеют. Частный случай своеобразных проявлений этих закономерностей — данная человеческая душа — может быть предметом изображения и неискусством в искусстве режиссуры. Этот «частный случай» есть, в сущности, продукт воображения и плод ассоциаций, возникших у режиссера под впечатлением от драмы и в результате ее изучения. Наилучшее, неповторимо своеобразное осуществление этого частного случая, осуществление, в котором присутствует только то, что через ассоциации выражает обобщающий смысл данного случая, и в котором все, не имеющее этого смысла, устранено как лишнее, — такое осуществление есть искусство воплощения человеческой души — жизни человече­ского духа.

Это искусство, помимо его основного художественного назначения, может иметь и должно иметь значение познавательное. Во-первых, оно заинтересовывает жизнью человеческого духа как таковой — показывает человеческую душу как явление бесконечно интересное; во-вторых, удовлетворяя эту заинтересованность, дразня ею, подводит к обобщениям, касающимся логики формирования потребностей, их структуры, их значений. Так, моделируя душу человеческую и обнажая ее как истинную, должную, театр утверждает познаваемость души и тем активизирует стремление к познаванию ее зрителем.

При восприятии искусства познание происходит как узнавание знакомого — то, что знакомо поверхностно, узнается в его сущности. Такой сущностью каждого действующего лица драмы и спектакля является его душа, лишь в малой степени осо­знаваемая им самим в реальной жизни. В искусстве ее сложность обнажена и очищена от случайностей, и чем больше (полнее, разностороннее) обнажена и строже очищена — тем выше искусство. Красота искусства — в преодолении этой сложности.

Л. Н. Толстой писал: «Обыкновенно, получая истинно художественное впечатление, получающему кажется, что он это знал и прежде, но только не умел показать» (250, с. 400). И в другом месте: «Произведение искусства только тогда настоящее, когда воспринимающий не может себе представить ничего иного, как именно то самое, что он видит, или слышит, или понимает. Когда воспринимающий испытывает чувство, подобное воспоминанию — что это, мол, уже было, и много раз, что он знает это давно, только не умел сказать, а вот это ему и высказали его самого. Главное, ко­гда он чувствует, что это, что он слышит, видит, понимает, не может быть иначе, а долж­но быть именно такое, как он его воспринимает» (250, с. 604).

Я думаю, что так же или подобно тому обстоит дело и с потребностями. Каждый человек, в сущности, знает, что его душа есть сложное переплетение и взаимосвязь его разнообразных влечений, привязанностей, пристрастий, отвращений и потенциальных возможностей, готовых проявиться и реализовать себя. А все это есть не что иное, как функционирование его потребностей. Они — и на поверхности, и в глубине, и глубина бездонна, а сознание то углубляется, то скользит по поверхности. В глубине — сущность.

Согласно некоторым распространенным психологическим теориям, находящим себе продуктивное применение и на практике, человеку свойственно выполнение в своем повседневном поведении определенной, той или иной роли. Эта роль представляет собою стереотип поведения, характеризуемый определенными чертами, которые логически взаимообусловлены; роль строится на основе склонностей, способностей самого ее носителя и одновременно под влиянием окружающих людей, навязыва­ющих ему ту, а не другую роль. Она оказывается удобна субъекту, поскольку соответствует его наклонностям и отвечает предъявляемым к нему требованиям. Поэтому она облегчает ему жизнь — вносит порядок и экономию сил в его поведение.

Подобного рода роль есть, в сущности, определенная структура норм удовлетворения потребностей. А поскольку — норм, постольку и определенной культуры.

Роли различны потому, что различны эти нормы, как и культуры. То, что для одной роли достаточно, для другой недостаточно, для третьей — избыточно. Одна роль состоит из одних обязанностей, другая — из других; одна требует владения одним оружием, другая — другим. Человек, выполняя роль, должен, следовательно, обладать известными возможностями, влечениями, привязанностями, отвращениями, правами и обязанностями — определенным набором трансформаций всех исходных общечеловеческих потребностей. Выполняя же другую роль, человек должен обладать другим их набором. К каждому правомерны требования в пределах его роли.

Всякого рода конфликты, внутренние и между людьми, возникают, когда человек уклоняется от исполнения своей роли, путает свою роль с чужой или когда к нему предъявляются требования, не соответствующие его роли. Человек, например, путает роль наставника с ролью ученика или мечется между ролями вождя и пророка, администратора и проповедника и т. д.

Подобного рода конфликты весьма распространены. Они свидетельствуют в пользу «теории ролей». Теорию эту можно рассматривать поэтому как некоторый вывод из того факта, что индивидуальные структуры норм удовлетворения потребностей действительно существуют, что они поддаются даже систематизации, что существуют, следовательно, некоторые повторяющиеся стереотипы, наборы норм и что считаться с фактом их существования целесообразно. В структурах этих видно и то, что человек — это не только «букет» или «набор» потребностей внутреннего происхождения, но и комбинация границ, пределов, налагаемых на эти потребности его социальным окружением, его культурой, а в широком смысле — общественными отношениями, в которые он включен своей социальной природой.

Речь о «человеке» может идти, значит, в разных аспектах: как о личности, участвующей в строительстве общественных отношений, и как об индивидуальности, возникающей вследствие этих отношений. Тот и другой в той или другой степени присутствует в любом.

Устойчивая доминанта — главенствующая потребность — строит общественные отношения — в том или другом, непосредственно или через ряд посредствующих звеньев, более или менее активно и успешно в зависимости от ее силы, вооруженности и наличных окружающих обстоятельств. Все другие его потребности, удовлетворяющиеся общественно-исторической нормой среды, к которой он принадлежит, составляют в нем то, что делает его же продуктом общественных отношений.

Осуществляется эта сложная работа «четырьмя структурами», открытыми академиком П. В. Симоновым, о которых речь уже была. Они практически реализуют и приспосабливание человека к среде, и приспосабливание человеком среды к своим многочисленным нуждам. Они же строят в определенный иерархический порядок и сами эти нужды. В сущности, в том, как именно все это взаимоприспособление протекает в каждом отдельном случае, обнаруживается и неповторимый характер каждого данного человека, и характер его как определенного типа, и его принадлежность — приспособленность или неприспособленность — к роли.