326
327
и Кантемир активно использовал открывающиеся здесь возможности,
обращаясь и к теодицее (I ода), и к похвале наук (II ода), и к про-
славлению благой воли Творца (II ода), во всех случаях создавая
«уникальные образцы горацианской оды в собственном смысле»
56
,
не знающие себе равных в русской поэзии XVIII столетия. Эти со-
XVIII столетия. Эти со-
столетия. Эти со-
чинения Кантемира в большей мере соответствуют простоте и есте-
ственности, которые делали оды Горация «тем идеалом, к которому
стремились»
57
многие европейские поэты. Многие стремились — но
отнюдь не многие достигали этого в такой мере, как Кантемир.
Можно только сожалеть, что силлабический стих, с фактурой ко-
торого неразрывно связаны все поэтические произведения Кантеми-
ра, препятствовал (после реформы стиха) прямому воздействию
Кантемировых од на развитие поэзии
XVIII
в. Типологически они
(как и его сатиры) обнаруживают глубинную — и очень интересную
в перспективе исторической поэтики — связь с одами Державина,
однако о прямом влиянии здесь говорить вряд ли приходится. Осо-
знанно русское литературное общество обратилось к стихотворному
наследию Кантемира как к поэтическому явлению, заключающему
в себе могучие художественные возможности, лишь в последней
трети ХХ в., когда начала обнаруживаться некоторая исчерпанность
силлаботоники.
К весьма разносторонним стихотворным упражнениям, откры-
вающим богатые, хотя во многом не использованные русским поэти-
ческим словом перспективы, надо присовокупить и постоянную
работу Кантемира над прозаическими произведениями. Трудно не
согласиться со словами Л. В. Пумпянского: «В истории русской по-
вествовательной прозы Кантемир не составляет даты. Датой будет
„Езда в остров любви“ Тредиаковского (1730)»
58
. Тем не менее про-
заические предприятия разносторонни и успешны. В особенности
это относится к переводу трактата Б. Фонтенеля «Разговоры о мно-
жестве миров». Перевод этот осуществлялся, по словам самого ав-
тора, в 1730 г. (возможно, начало работы над ним датируется самым
концом 1720-х; также нельзя исключить, что Кантемир возвращался
к нему и позднее, — во всяком случае, в 1730 г. он передал книгу
для печатания в Академию наук
59
). Книга эта — прославившая Бер-
56
Алексеева Н. Ю.
Русская ода. Развитие одической формы в XVII–XVIII веках. С. 75.
57
Там же. С. 36.
58
Пумпянский Л. В.
Кантемир. С. 187.
59
См. подробнее о переводе Кантемира:
Сорокин Ю. С.
У истоков литературного
языка нового типа (перевод «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля) // Литератур-
ный язык
XVIII
века. Проблемы стилистики. Л., 1982.
нарда Ле Вовье де Фонтенеля и оставившая его имя в веках — по-
явились в 1686 г. К тому моменту, когда Кантемир начал перелагать
ее на русский язык, она давно уже перестала быть новостью, однако
приобрела статус знаменитого, чуть ли не образцового сочинения.
Написана она легко и изящно, являясь «примером высокого мастер-
ства научной популяризации и вместе с тем литературным шедев-
ром»
60
, и переводчику, несмотря на неимоверные трудности в поис-
ках русских соответствий французским словам и оборотам, удалось
создать — настолько это было возможным по тому времени — нечто
эквивалентное подлиннику. По мнению Ю. С. Сорокина, «и как па-
мятник литературы, и как источник для истории русского языка
перевод „Разговоров о множестве миров“ должен быть с полным
правом поставлен в один ряд с переводом „Езды в остров любви“ и
в чисто языковом плане по некоторым признакам может получить
преимущество перед ним»
61
. Перевод Кантемира пользовался несо-
мненной популярностью и выдержал в
XVIII
в. три издания (1740,
1761, 1802).
На русской почве «Разговоры о множестве миров» приобрели,
так сказать, дополнительные достоинства. Во-первых, книга эта в
России явилась одним из первых (если не вообще первым) примером
занимательного и доступного не одним лишь ученым сочинения,
пропагандирующего знания. Для того чтобы свободно и увлекатель-
но излагать научные идеи, требовалась высокая культура речи, не-
обходима была свобода в способах облечения мыслей в легко вос-
принимаемые слова. Доселе в России ничего подобного еще не
видели, и Кантемиру во многом удалось сделать «Разговоры о мно-
жестве миров» чем-то вроде образцового в стилистическом отно-
шении текста, способного во многом служить в качестве учебного
пособия: приступая к не лишенному галантной светскости рассказу
о серьезных вещах, современник Кантемира отчасти ориентировал-
ся на его перевод. Во-вторых (и это прямо обусловлено первым
обстоятельством), «Разговоры о множестве миров» можно рассма-
тривать как позднюю реплику на петровскую заботу об организации
досуга — они поучали, будучи интересными. В этом отношении
данное сочинение можно поставить в один ряд с Кунсткамерой.
Наконец, в-третьих, учитывая малую просвещенность крайне не-
многочисленной читательской публики того времени, нетрудно по-
60
Достарыңызбен бөлісу: