ИсторИя русской лИтературы XVIII века 1700–1750 е годы

362
363
уровне стилистическом, что было в то время совершеннейшею но-
востью. Пытаясь ответить на данный вопрос (ответить не теорети-
ческими рассуждениями, а художественной практикой), Тредиаков-
ский последовательно проводит через «Езду в остров Любви» про-
тивопоставление речи прозаической и речи поэтической
50
. Принци-
пиально важным здесь оказывалось то обстоятельство, что «стихо-
творные вставки зачастую не продолжают повествование, но, на-
рушая его линейность, воспроизводят уже описанную в прозе сю-
жетную  ситуацию.  Таким  образом,  повествование  строится  как 
двуплановое, когда вымышленная действительность освещается сра-
зу с двух равноправных точек зрения — поэтической и прозаиче-
ской… Тредиаковский осмысляет прозаическую речь как легкую, 
„простую“, рассчитанную на непосредственное читательское вос-
приятие, а стихотворную — как „темную“, затрудненную, которая 
при лаконизме стихотворных вставок создавала резкий стилистиче-
ский контраст с развернутыми, но ясными поэтическими периодами»
51
. 
Надо, впрочем, сказать, что «темность» поэтической речи в «Езде в 
остров Любви» еще относительна, позднее (и очень скоро по издании 
романа) Тредиаковский свой поэтический стиль усложнит гораздо 
более значительно и осознанно. Но общие контуры будущего по-
нимания писателем поэтической речи в переводном романе прояви-
лись с достаточной мерой отчетливости.
Эстетических  проблем  подобного  рода  словесность  начала 
XVIII
 столетия не знала, они для нее просто не существовали
52
; 
Тредиаковский же, как писатель типологически более поздний, уде-
лял им самое пристальное внимание: для него (как и для его писа-
тельского поколения в целом) понятие литературности, связанное с 
зарождающимся осознанием самодостаточности литературы, имело 
принципиальную важность.
V. В свете вышесказанного культурная позиция раннего Тредиа-
. В свете вышесказанного культурная позиция раннего Тредиа-
ковского становится совершенно очевидной: он полагал, что даль-
50 
См. о художественной структуре «Езды…», рассмотренной в интересующем нас 
плане: 
Кузнецов В. А.
 Тредиаковский. С. 410–411.
51 
Там же. С. 411.
52 
Это утверждение нуждается все же в смягчающих его категоричность оговорках: 
нельзя исключить возможности обращения и писателей, бесспорно относящихся к Петров-
ской эпохе, к проблемам такого рода. В качестве возможного примера можно обратить 
внимание на поэму П. Буслаева «Умозрителство душевное…», где в ряде случаев проза-
ический комментарий ограничивается пересказом соответствующего поэтического фраг-
мента, в чем можно усмотреть некую параллель к художественным усилиям Тредиаков-
ского и Кантемира. Однако сколько-нибудь ответственные суждения здесь могут быть 
сделаны лишь после основательных филологических разведок в данной области.
нейшее вхождение отечественной словесности в европейское лите-
ратурное пространство может ограничиваться развитием и усовер-
шенствованием петровской культуры без сколько-нибудь резких ее 
трансформаций; ближайшее литературное прошлое не препятствует 
функционированию русской литературы в качестве полноправной 
европейской, это прошлое само по себе — в глазах Тредиаковско-
го — вполне европейское
53
. Здесь он выступает полным единомыш-
ленником А. Д. Кантемира; в это время они — соратники в деле 
усовершенствования русского слова
54
. Причем традиционализм та-
кого типа (а скорее, ощущение неисчерпанности потенций к даль-
нейшей европеизации в рамках уже отчасти устоявшихся традиций) 
нисколько не препятствовал новаторству; как новатор Тредиаков-
ский — автор «Езды в остров Любви» современниками и был вос-
принят. Но это было новаторство за счет ранее неслыханного усо-
вершенствования уже заложенных в культуре европейских начал, а 
не результат перехода в новое литературное пространство.
Представления подобного рода определили работу не над одной 
«Ездой в остров Любви», они сказались и во втором важнейшем 
литературном деле Тредиаковского первой половины 1730-х — опы-
те создания русской пиндарической оды. Опыт этот связан прежде 
всего с «Одной торжественной о сдаче города Гданска» (1734).
Надо отметить, что «гданская» ода была далеко не первым сти-
хотворным панегирическим сочинением Тредиаковского, даже и не 
первой его торжественной одой — ей предшествовали «Ода при-
ветственная… Анне Иоанновне в день отправляющегося торжества, 
то есть 19 генваря для радостного всем нам восшествия е. в. на 
всероссийский престол» (1733), ряд панегирических песен (то есть 
кантов): «Песня, сочиненная в Гамбурге» (1730), новогодняя «Песнь, 
сочиненная на голос и петая пред е. и. в. Анною Иоанновной» (1732) 
и панегирические же стихотворения «Стихи… Анне Иоанновне по 
слове похвальном» (1732), «Стихи ее высочеству… Екатерине Иоан-
новне…» (1732); к ним — в качестве своеобразной прозаической 
53 
Вспомним, что обучение в астраханской школе капуцинов с особой силой вы-
светлило в глазах Тредиаковского европейский характер той культуры, что доминирова-
ла в петровское время.
54 
Стоит обратить внимание на то, что, близость с Кантемиром проявилась и в оди-
наковом видении эстетических проблем стоящих перед литературой, в частности — про-
блемы стилистической дифференциации русского литературного пространства: Кантемир 
(как это отмечалось в соответствующем месте) также — хотя в значительно менее осо-
знанном виде — вводил дихотомию поэзии и прозы — при помощи прозаических ком-
ментариев к поэтическим текстам.

364
365
параллели — примыкает и его «Панегирик или слово похвальное 
Всемилостивейшей Государыне Императрице Самодержице Всерос-
сийской Анне Иоанновне…» (1732), ставший, кстати сказать, первым 
образцом русского светского панегирика
55
. Такая высокая степень 
панегирической активности явно свидетельствует о пристальном и 
осознанном интересе автора к вопросу о наиболее адекватных жан-
ровых формах воплощения в русском слове панегирического со-
держания.
Насколько можно судить, на рубеже 1720–1730-х Тредиаковский 
полагал, что современная ему словесная культура в целом готова к 
решению и данного вопроса (как она оказалась готова — по его мне-
нию — к созданию собственного аналога европейской галантной 
литературы); она располагает для этого соответствующими жанро-
выми, стилистическими и стиховыми средствами. Первые его пане-
гирические стихотворные упражнения представляют собою нечто 
вроде усовершенствованных кантов, причем одновременно с этим 
Тредиаковский предпринимает в сочинениях по теории словесности 
(«Рассуждение об оде», 1734, и «Новый и краткий способ к сложению 
российских стихов», 1735) попытку соотнести жанр канта с европей-
ской традицией, видя в нем своего рода аналог станса
56
. Этим он — 
уже в слове теории, как до того в слове поэзии, — говорит, что для 
дальнейшей европеизации русская словесность не требует резких 
перемен, здесь достаточно плавного, хотя и усердного развития.
Однако вскоре, к 1734 г., позиция Тредиаковского в данном вопро-
се несколько переменилась. Именно несколько: в главном его воз-
зрения остались прежними, и все же наличные литературные средства 
для создания подлинного эквивалента доминирующей в европейской 
литературе разновидности стихотворного панегирика ему уже кажут-
ся недостаточными — требуется пиндарическая ода, а для ее создания 
необходимо некоторое обновление жанрового порядка, переключаю-
щее панегирический дискурс русской литературы в иную, пока в ней 
не существующую парадигму. Так и явилась в русскую словесность 
«Ода торжественная о сдаче города Гданска». В ней русская муза 
впервые попыталась совладеть с пиндарической одой.
Создание «гданской» оды было подлинно новаторским поступком. 
По своему характеру, по внутреннему горению (что придавало ей 
55 
См. о стихотворных панегириках молодого Тредиаковского: 

жүктеу/скачать 2,89 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: