Дездемона:  Беда! Он ложно окле- ветан, я погибла. Отелло

не о потерянном любовнике.
Ошибка Отелло является отличным при-
мером и того, как предвзятые мнения могут
создавать у верификатора предубежденные
суждения. Отелло убежден в неверности же-
ны еще до того, как приходит в спальню, и по-
тому игнорирует любые иные объяснения ее
поведения, не считает, что они могут доказы-
вать и совершенно обратное. Он ищет только
подтверждения своих подозрений, даже и не
пытаясь на самом деле проверить, действи-
тельно ли Дездемона виновна. Отелло конеч-
но же являет собой крайний пример, однако
предвзятые мнения очень часто приводят к
неправильным выводам, вынуждая верифи-
катора пренебрегать соображениями, воз-
можностями или фактами, не соответствую-
щими его уже сложившейся точке зрения.
Отелло мучается из-за лжи любимой жены,
но это отнюдь не заставляет его пойти в дру-
гом направлении и попытаться оправдать ее.
Он толкует поведение Дездемоны только в от-
ношении подтверждения подозрений, как бы
ни были они на самом деле болезненны.
Такие предвзятые мнения, искажающие

суждения и ведущие к совершению ошибок
неверия правде, могут происходить по мно-
гим причинам. Убежденность Отелло в невер-
ности жены была работой Яго, его смертель-
ного врага, стремящейся ради собственной
выгоды к падению мавра и потому создающе-
го и питающего самые черные его мысли. Но
ведь Яго мог бы и не преуспеть в своих наме-
рениям, если бы Отелло не был столь ревнив.
А ревнивым людям иногда не требуется даже
Яго — их ревность загорается сама по себе и
толкает на любые действия, только бы под-
твердить самые худшие опасения и уличить
в обмане весь мир. Из недоверчивых людей
получаются ужасные верификаторы, поголов-
но подверженные ошибкам неверия правде.
Легковерные же люди, как правило, впадают
в противоположную крайность и постоянно
совершают ошибки веры лжи, порой даже не
подозревая, что их обманывают.
Но когда ставки высоки, когда ложь подо-
зреваемого может стоить очень дорого, тогда
к неверным выводам часто приходят даже и
далеко не ревнивые люди. Когда верификатор
рассержен или боится унижения, которое

ждет его в случае, если оправдаются самые
худшие его подозрения, он может игнориро-
вать все, что могло бы разуверить его, и стре-
мится как раз к тому, что только увеличит его
страдания. Он скорее согласится принять уни-
жение сейчас, чем впоследствии, когда вдруг
обнаружится, что он все-таки был не прав.
Лучше пострадать сейчас, чем продлить пыт-
ку неведения. Беспочвенно ревнующий муж
гораздо сильнее боится поверить лжи, чем не
поверить правде. Но выбор здесь делается не
рационально; верификатор сам становится
жертвой того, что я называю вспышкой
ослепления. Эмоции выходят из-под контроля
и требуют все новой и новой пищи; не слабея
со временем, как это происходит в обычных
случаях, а, наоборот, усиливаясь. В ход идет
все, что питает эти ужасные чувства и увели-
чивает их разрушительную силу. Находяще-
гося в таком эмоциональном аду человека
трудно чем-либо переубедить — он сам уже
не желает ничего другого и всеми своими
действиями лишь усиливает свои пережива-
ния, каковы бы они ни были, превращая
страх в ужас, гнев в ярость, неприязнь в от-

вращение, а страдание — в горе. Эта вспышка
поглощает все, что попадается на ее пути:
предметы, мысли, любимых и самое себя, — и
никто обычно толком не знает, из-за чего она
возникла и когда закончится. Известно толь-
ко то, что существуют люди, подверженные
таким вспышкам ослепления в большей сте-
пени, чем другие. И такие люди, безусловно,
являются чудовищными судьями, во всем ви-
дящими только то, что приносит лишь все
большие и большие страдания.
Но в целом совершение ошибок неверия
правде (то есть вера в несуществующий об-
ман) происходит не из-за вспышек ослепле-
ния, ревности или какого-нибудь Яго. В боль-
шинстве случаев люди склонны подозревать
обман потому, что обман является наиболее
впечатляющим и удобным объяснением зага-
дочного и ставящего в тупик мира. Вот что
пишет человек, 28 лет проработавший в ЦРУ:
«Люди вообще предпочитают все объяснять
обманом, поскольку такое объяснение вполне
рационально. Когда другие объяснения недо-
ступны (причем часто лишь из-за того, что
мы просто чего-то не знаем или сами уже на-

городили кучу ошибок), обман представляет-
ся самым удобным и простым из них. Удоб-
ным потому, что офицеры разведки вообще
очень уязвимы в вопросах правды и лжи и
обнаружение обмана часто принимают за по-
казатель тщательного логического анализа…
Простым же потому, что на практике почти
любой факт можно истолковать как свиде-
тельство обмана. Ведь все мы прекрасно зна-
ем, что, если уж кто-то заподозрил обман,
разуверить его в этом практически невоз-
можно» [113].
И эти наблюдения верны не только по от-
ношению к работе полиции или разведки.
Стоит только кому-либо посчитать, что его
ребенок, отец, друг или партнер вышел из до-
верия, ошибки неверия правде становятся
практически неизбежными; обман подозре-
вается везде и всюду, ибо человек пытается
объяснить необъяснимое. Потому что, раз
возникнув, предвзятое мнение начинает ме-
тодично отсекать всю информацию, которая
могла бы опровергнуть его.
Верификатор должен стремиться ясно от-
давать себе отчет в возможности собственно-

го предвзятого отношения к подозреваемому.
И не важно, каким именно образом эти пред-
взятые мнения появляются: благодаря харак-
теру человека, вспышке ослепления, устало-
сти, потребности избавиться от неуверенно-
сти, прошлому опыту, сведениям и соображе-
ниям других; если они осознаны и поняты, у
верификатора еще есть шанс победить их и
избавиться от одностороннего толкования
фактов. В крайнем случае верификатор спосо-
бен хотя бы понять, что является жертвой
своих же предубеждений, и не выносить по-
спешных суждений о подозреваемом.
Верификатор никогда не должен забывать
о возможности того, что эмоция является не
признаком обмана, а лишь реакцией на подо-
зрение в нем. Верификатор должен обосно-
вать, какие эмоции скорей всего будет испы-
тывать подозреваемый не только тогда, когда
лжет, но, что более важно, когда говорит
правду. При этом не следует забывать и того,
что далеко не всякий лжец обязательно будет
испытывать во время обмана какие-либо чув-
ства, как и правдивый не всегда будет эмоци-
онально возбужден из-за незаслуженного об-

винения. В главе 2 (Глава 2 ПОЧЕМУ ЛОЖЬ
ИНОГДА НЕ УДАЕТСЯ) мы рассмотрели, как
установить, что именно испытывает подозре-
ваемый: боязнь разоблачения, угрызения со-
вести или восторг надувательства. Теперь да-
вайте рассмотрим, как верификатор может
определить эмоции, которые испытывает че-
ловек правдивый.
Здесь сразу же следует сказать, что вери-
фикатор может оценить эти чувства только
на основе знания личности самого подозрева-
емого. В начале этой главы я говорил о том,
насколько важно для снижения числа оши-
бок, основанных на первом впечатлении,
предварительное знакомство и знание того,
как может меняться поведение человека в за-
висимости от обстоятельств. Теперь нам тре-
буется совершенно другой род знания. Вери-
фикатору нужно знать эмоциональные ха-
рактеристики подозреваемого для того, что-
бы не считать признаками обмана проявле-
ния подлинных эмоций подозреваемого. Да-
леко не все, когда их вдруг заподозрят во лжи
или противоправных действиях, склонны ис-
пытывать страх, вину, гнев и так далее. Это

во многом зависит от личности подозревае-
мого.
Человек, уверенный в собственной непо-
грешимости, будучи обвиненным во лжи, мо-
жет возмутиться, но не испытает при этом ни
страха, ни вины. Пугливый, неуверенный в
себе и привыкший к неудачам, может испу-
гаться, но не почувствует ни вины, ни возму-
щения. А о тех, кто ощущает себя и так посто-
янно виновным во всем, мы уже говорили
немного выше; такие люди редко испытыва-
ют страх, гнев, удивление, страдание или воз-
буждение. Словом, верификатор не должен
считать эмоции верным признаком обмана,
даже если подозреваемый демонстрирует
именно те эмоции, которые обычно выказы-
вает лжец. Разные люди одни и те же вещи
переживают по-разному.
Во многом зависит это и от того, в каких
отношениях подозреваемый находится с ве-
рификатором. Отец из «Мальчика Уинслоу»
знал, что Ронни считает его справедливым.
Он никогда незаслуженно не обвинял его и
не наказывал. И благодаря таким отношени-
ям отцу не нужно было сомневаться относи-

тельно признаков страха. У мальчика не бы-
ло причин бояться, что ему не поверят; един-
ственное, чего он мог бояться, это разоблаче-
ния. У людей, которых часто незаслуженно
обвиняют, которым постоянно не верят, когда
они говорят правду, устанавливаются с други-
ми очень двусмысленные отношения, в ре-
зультате чего и признаки страха становятся
двусмысленными. Жена, которую постоянно
обвиняют в изменах и подвергают за это сло-
весному или физическому оскорблению, бу-
дет бояться вне зависимости от того, говорит
она правду или нет. Ее муж, помимо всего
прочего, утратил возможность верного ис-
пользования признаков страха. Верификатор
также не должен считать эмоцию верным
признаком обмана, если его отношения с по-
дозреваемым могут заставить последнего вы-
казывать ее, даже говоря правду.
При первой встрече, несмотря на отсут-
ствие прошлого опыта, человека тоже можно
заподозрить во лжи. Например, один прия-
тель может подумать, что другой скрывает
факт своей женитьбы, или ищущий работу
может посчитать, что работодатель обманы-

вает его, уверяя, что для принятия решения
ему нужно побеседовать еще с несколькими
кандидатами; преступник может подозревать
следователя в том, что тот намерен вынудить
сознаться его сообщника и тем самым повер-
нуть доказательства против него самого. По-
купатель может заподозрить агента по недви-
жимости в том, что тот пытается завысить це-
ну, когда говорит, что хозяин даже не будет
рассматривать предложение с такой низкой
ценой. Без предварительного общения с подо-
зреваемым верификатор всегда будет лишен
основы и потому полон сомнений, ибо ни ин-
формация о личности подозреваемого, ни ин-
формация о его манере поведения не помогут
верификатору точно квалифицировать харак-
тер проявляемых в данный момент эмоций.
Обеспечить надежную основу для оценки
этих эмоций может только знание того, что
подозреваемый ожидает от верификатора.
Однако подобные ожидания четко сформу-
лированы далеко не у каждого подозреваемо-
го; и далеко не каждый, у кого они есть, их
проявит. Предположим, что подозревают че-
ловека, имеющего доступ к секретной инфор-

мации. Подозревают, поскольку его видели
вместе с теми, кого считают советскими аген-
тами. У него никогда не было никаких кон-
тактов с агентами ФБР — и потому нет и ни-
каких ожиданий в их отношении. Если он ве-
рит, что ФБР никогда не совершает ошибок и
всегда поступает честно, то нет оснований со-
мневаться в признаках страха и можно смело
интерпретировать их как боязнь разоблаче-
ния. Но если он считает, что ФБР — заведение
весьма идиотское, созданное лишь для фабри-
кования гнусных улик, тогда в признаках
страха стоит все-таки очень и очень усо-
мниться. Человек может просто-напросто
очень бояться того, что ему не поверят. Вери-
фикатор не должен считать эмоцию верным
признаком обмана, если ожидания могут вы-
нудить подозреваемого демонстрировать ее,
даже говоря правду.
До сих пор я говорил только об ошибках,
возникающих благодаря чувствам людей,
незаслуженно обвиненных во лжи. Но бывает
и так, что их эмоциональные реакции, наобо-
рот, проясняют ситуацию, помогая отличить
их от лжецов. Путаница начинается тогда, ко-

гда и говорящий правду, и обманщик могут
эмоционально одинаково реагировать на по-
дозрение; ясность же — когда их реакции на-
верняка должны быть различными, и прав-
дивый, оказавшись под подозрением, будет
испытывать одни чувства, лжец — совершен-
но другие.
Например, «Мальчик Уинслоу». Его отец
располагал обширной информацией (он знал
характер своего сына и имел большой опыт
общения с ним), что давало ему возможность
очень точно оценить, как именно должен
чувствовать себя его сын, говоря правду, и
как — обманывая. Он знал, что Ронни не пси-
хопат и не прирожденный лжец, не страдает
от чувства неизбывной вины и разделяет от-
цовские ценности. А значит, в случае лжи
должен страдать от сильных угрызений сове-
сти. Напомню, ложь заключалась бы в отри-
цании кражи. Отец знал и то, что его сын в
случае совершения преступления испытывал
бы колоссальное чувство вины вне зависимо-
сти от того, лгал бы он при этом или нет.
Итак, если Ронни на самом деле совершил
кражу и утаил это, его могли выдать два

очень сильных чувства: вина за свою ложь и
вина за преступление. А если бы Ронни, отри-
цая кражу, говорил правду, то никакой вины
не испытывал бы.
Кроме того, отец знал, что сын ему полно-
стью доверяет; их прошлые отношения не да-
вали Ронни повода усомниться в искренно-
сти отца. Таким образом, Ронни мог не боять-
ся, что ему не поверят. Чтобы усилить боязнь
разоблачения, отец, как настоящий оператор
детектора лжи, постарался убедить сына в си-
ле собственных возможностей: «…если ты
мне солжешь, я все равно узнаю это, потому
что ложь между мной и тобой невозможна.
Я узнаю правду, Ронни. Подумай об этом,
прежде чем решишься отвечать». И Ронни, ос-
новываясь, вероятно, на прошлом своем опы-
те, поверил в сказанное отцом, в результате
чего мог очень бояться оказаться пойманным
на лжи. И, наконец, отец предложил ему в
случае признания прощение:
«Я не буду сердиться на тебя, Ронни, в том
случае, если ты скажешь мне правду». Этим
утверждением отец поднял ставку очень вы-
соко; если бы Ронни солгал, он стал бы объек-

том отцовского гнева и к тому же был бы
сильно пристыжен, если бы действительно
украл и запирался в этом. Отец мог бы ска-
зать еще и о том, что прекрасно понимает,
как легко поддаться подобному соблазну, и
объяснить, что главное — не скрывать сде-
ланное, а честно во всем признаться.
Предположив, какие эмоции должен испы-
тывать Ронни в случае лжи (страх и вину) и
имея большой предшествующий опыт обще-
ния с мальчиком, позволяющий увидеть вся-
кое несоответствие обычному поведению сы-
на, отцу все же следовало сделать еще один
шаг, дабы уменьшить возможность ошибки в
толковании поведения своего сына. Надо бы-
ло добиться полной уверенности в том, что,
говоря правду, Ронни не будет испытывать
ни одной из тех эмоций, которые походят на
страх или вину. Ведь мальчик мог рассер-
диться на учителя за ложное обвинение в
краже, и тогда следовало бы усомниться в
признаках страха, возникающих при упоми-
нании о школе; к тому же мальчик мог чув-
ствовать настоящее горе из-за того, что попал
в такую переделку, и эта горечь могла отра-

зиться на всем его поведении. И тогда отец
мог, приняв эти проявления за чувства страха
или вины, истолковать эти признаки как сви-
детельства лжи, хотя гнев и горе могли оди-
наково проявляться и в том случае, если бы
Ронни говорил правду.
Но даже когда обстоятельства очерчены
столь четко (известно, какие эмоции должен
выказывать подозреваемый в случае обмана
и в случае правды), истолкование поведенче-
ских признаков обмана может таить в себе
немало опасностей. В поведении, как прави-
ло, проявляется не одна, а много эмоций, и ес-
ли одна из них указывает на то, что подозре-
ваемый лжет, а другая — что говорит правду,
в них надо усомниться. Табл. 1 и 2 (Таблица 1
«Соответствие типов умалчиваемой инфор-
мации поведенческим проявлениям (класси-
фикация по поведенческим проявлениям)» и
Таблица 2 «Соответствие типов умалчивае-
мой информации поведенческим проявлени-
ям (классификация по типам информации)»)
приложения предлагают ключ, позволяющий
определять, какие именно эмоции стоят за
различными поведенческими признаками.

Предположим, отец заметил, что Ронни по-
крывается испариной и судорожно сглатыва-
ет слюну. Эти признаки ничего ему не дали
бы, поскольку они одинаково свидетельству-
ют как о положительных, так и об отрица-
тельных эмоциях. В случае лжи они свиде-
тельствовали бы о чувствах вины или страха,
а в случае правды — гневе или горе. Если бы
мальчик демонстрировал много манипуля-
ций, в них тоже казалось бы мало проку, по-
скольку количество манипуляций возрастает
при любой эмоции. Но даже признаки исклю-
чительно отрицательных эмоций, например
понижение голоса, тоже надо было поставить
под сомнение. Тон мог понизиться из-за чув-
ства вины, и это являлось бы признаком об-
мана; но это же самое могло случиться и из-за
печали или страдания — а Ронни мог очень
страдать вне зависимости от того, лгал он
или говорил правду. Признаком обмана мож-
но считать только то поведение, которое вы-
казывает страх или вину, а не гнев, печаль
или страдание. Поведение же, выдающее гнев
или страдание, а не страх или вину, должно
истолковываться как признак честности. Изу-

чение табл.1 и 2 (Таблица 1 «Соответствие ти-
пов умалчиваемой информации поведенче-
ским проявлениям (классификация по пове-
денческим проявлениям)» и Таблица 2 «Соот-
ветствие типов умалчиваемой информации
поведенческим проявлениям (классификация
по типам информации)») показывает, что вне
зависимости от того, лгал Ронни или нет, он
мог выказывать следующие признаки обма-
на: речевые и эмблематические оговорки,
микровыражения и движения верных лице-
вых мышц. Только это дает информацию, на
основе которой можно с достаточной точно-
стью отличить страх или вину от гнева или
страдания. И если бы Ронни заставили прой-
ти испытание на детекторе, вряд ли из этого
что-нибудь получилось. Детектор только от-
мечает степень возбуждения и не раскрывает
характера эмоций. Ронни, как виновный, так
и невиновный, все равно был бы эмоциональ-
но возбужден. Изучив работу детектора, я
установил, что его точность едва ли превы-
шает результат случайного угадывания, хо-
тя ошибки неверия правде присутствовали
лишь в небольшом количестве исследований.

Но все это мы обсудим в следующей главе.
Оценить, какие эмоции будет испытывать
говорящий правду и как они будут отличать-
ся от эмоций лгущего, весьма непросто, что я
и попытался показать на примере «Мальчика
Уинслоу». Это требует наличия хорошей ин-
формации о подозреваемом, которой, как пра-
вило, на практике не хватает. Но даже при
наличии исчерпывающей информации ули-
чить лжеца удается далеко не всегда. Может
оказаться, что и обманывая, и говоря правду
подозреваемый испытывает одну и ту же эмо-
цию, как это было в примере с Дездемоной.
Но даже когда предполагаются разные эмо-
ции, оценке может помешать двусмыслен-
ность поведенческих признаков. К тому же
никто никогда не будет выражать эмоции на-
столько отчетливо, что по ним сразу же мож-
но будет отличить лгущего человека от прав-
дивого. Во всех приведенных мной примерах
явно не хватало знания, необходимого для
оценки эмоций подозреваемого; одна и та же
эмоция испытывалась и в случае обмана, и
при отсутствии такового; или же эмоции бы-
ли разными, зато поведенческие признаки

двусмысленными, и верификатор не мог их
использовать[114].
И только полное понимание всех этих
трудностей может помочь верификатору из-
бегать ошибок неверия правде и видеть свою
уязвимость для ошибок веры лжи. Разумеет-
ся, иногда даже простой анализ того, какие
эмоции будет испытывать лжец, а какие че-
ловек, говорящий правду, может помочь вы-
числить лжеца. В примере с «Мальчиком
Уинслоу» такой анализ выделил признаки,
однозначно являющиеся признаками честно-
сти (или обмана), чем упростил задачу и по-
мог идти в нужном направлении.
Все эти возможные ошибки и меры предо-
сторожности касались пока лишь тех ситуа-
ций, когда обвинение уже предъявлено подо-
зреваемому. В жизни же бывает и так, что го-
ворящие правду люди и не подозревают о
том, насколько тщательно изучается каждое
их слово, каждый жест и каждое выражение
лица. А бывает и наоборот: правдивым людям
кажется, что их подозревают, тогда как на са-
мом деле ничего подобного нет. Лжецы тоже
не всегда знают, подозревает жертва об их об-

мане или нет. Порой самое утонченное изви-
нение, призванное предотвратить всякую
возможность подозрения, может вызвать со-
вершенно обратный эффект. Жертвы, заподо-
зрившие обман, сами могут начать лгать,
скрывая это подозрение и усыпляя собеседни-
ка ложными реакциями. Или бдительность
обманщика усыпляют по другим причинам.
Например, в контрразведке, когда шпион уже
раскрыт, разоблачение всячески скрывается
для того, чтобы иметь возможность дезин-
формации противника. А кто-то скрывает раз-
облачение лишь для того, чтобы насладиться
переменой ролей и посмотреть, как обман-
щик продолжает плести свою паутину и не
подозревая о том, что уже сам стал жертвой.
Ситуация, когда человек не знает о том,
что его подозревают, имеет для верификатора
как выгодные, так и невыгодные стороны. Не
зная о подозрении, лжец может не скрывать
своих трюков, не извиняться, не репетиро-
вать линию поведения, не предугадывать во-
просов — словом, не принимать никаких мер
предосторожности. По прошествии времени,
когда жертва будет, по его мнению, полно-

стью запутана во лжи, он может даже рассла-
биться настолько, что одна только самонаде-
янность выдаст его с головой. Впрочем, это
несколько омрачается тем, что лжец, самона-
деянный до беспечности, скорее всего, не бу-
дет испытывать боязни разоблачения, так что
ошибки беспечности верификатор покупает
ценой ошибок, сделанных из-за боязни разоб-
лачения. Но верификатор теряет в этом слу-
чае не только поведенческие признаки обма-
на, происходящие из-за боязни, — пропадает
дезорганизующий эффект страха, который
мог бы спутать первоначальные планы об-
манщика. И возможно, самой тяжелой поте-
рей для верификатора является в этом случае
та буря эмоций, которая порой возникает от
боязни попасться, а без нее вряд ли и вообще
возможно спровоцировать лжеца на призна-
ние.
Росс Маллэни, специалист в области подго-
товки следователей, отстаивает так называе-
мую стратегию троянского коня, которая за-
ключается в том, что полицейский притворя-
ется полностью доверяющим подозреваемо-
му, давая ему тем самым возможность разго-

вориться и запутаться в собственных же хит-
росплетениях. В таком случае, как утвержда-
ет Маллэни, даже при снижении боязни раз-
облачения, подозреваемый склонен совер-
шать заметные ошибки: «Полицейский спо-
собствует развитию обмана, раскручивая уже
полученные подробности и подталкивая по-
дозреваемого вперед. Говоря откровенно, он
тоже обманывает… Но повредить делу такая
ложь не может. Если полицейский ошибся в
своих подозрениях с самого начала и подозре-
ваемый вовсе не лжет, то такая техника рас-
следования не приведет ни к какой неспра-
ведливости. Бояться ее следует только лгуще-
му» [115].
Эта стратегия является прямой реминис-
ценцией совета Шопенгауэра: «Подозревая,
что кто-нибудь лжет, притворимся, будто мы
верим ему; тогда он становится наглым, лжет
еще больше, и маска спадает» [116].
В то время как утверждение, что вера об-
манщика в отсутствие подозрений снижает
боязнь разоблачения, вполне обосновано,
трудно сказать, насколько эта же вера влияет
на другие связанные с ложью чувства. Неко-

торые лжецы могут испытывать усиление
угрызений совести за свой обман, особенно
когда имеют дело с доверчивой жертвой, дру-
гие же могут вовсе не испытывать их, объяс-
няя это тем, что, пока жертва находится в
неведении, она и не мучается, а значит, ей и
не причиняют никакого вреда. Такие обман-
щики могут верить в то, что их ложь мотиви-
рована в первую очередь добротой, объясняя
ее лишь жалостью к чувствительности жерт-
вы. Восторг надувательства тоже может то
усиливаться, то уменьшаться. Надуватель-
ство ничего не подозревающей жертвы мо-
жет стать особенно сладостным, сопутствуя
чувству презрения; а надувательство жертвы,
заподозрившей обман, гораздо острей из-за
присутствия в нем вызова.
Таким образом, невозможно предсказать,
когда лжец станет совершать больше прома-
хов: когда его жертва спокойна или когда она
что-то подозревает. Конечно, всегда есть
шанс, что подозрения беспочвенны и подо-
зреваемый честен. Но проще ли определить,
говорит подозреваемый правду или лжет, ес-
ли он не знает о существовании подозрения?

Если он не знает этого, он и не боится того,
что ему не поверят; нет у него и гнева или
страдания из-за того, что его подозревают
несправедливо, и даже для снедаемого чув-
ством вины не представится возможности ве-
сти себя так, будто он сделал что-то плохое.
Но все это хорошо лишь постольку-посколь-
ку, ибо признаки любой из этих эмоций могут
быть с легкостью истолкованы как признаки
обмана, в то время как на самом деле будут
изобличать лишь вполне честного человека,
незаслуженно заподозренного во лжи. Увы,
это приобретение покупается ценой уже упо-
минавшейся потери; ведь некоторые чувства
относительно лжи, которые и создают при-
знаки обмана (в частности, боязнь разоблаче-
ния), будут явно слабей в том случае, если не
знающий о подозрении действительно лжец.
Если человек не знает о существовании подо-
зрения в его адрес, верификатор обычно со-
вершает меньше ошибок неверия правде, по-
скольку признаки эмоций в этом случае, ско-
рей всего, являются признаками обмана; од-
нако здесь возрастает возможность ошибок
веры лжи, потому что чувства обманывающе-

го обычно недостаточно сильны, чтобы вы-
дать обманщика. Когда же о подозрении из-
вестно, все происходит наоборот: больше
ошибок неверия правде и меньше — веры
лжи.
Положение верификатора в ситуации, ко-
гда подозреваемый не знает о тяготеющем
над ним подозрении, осложняется и еще дву-
мя проблемами. Первая: у верификатора мо-
жет не быть выбора; далеко не каждая ситуа-
ция позволяет жертве скрыть свои подозре-
ния. Но даже когда это возможно, далеко не
каждый станет их скрывать и не каждый нач-
нет обманывать, дабы поймать обманщика.
Кроме того, далеко не каждый верификатор
обладает талантом лжи в такой мере, чтобы
успешно поддерживать обман.
Вторая проблема гораздо тяжелее. Пытаясь
скрыть свои подозрения, верификатор риску-
ет не преуспеть в этом — да так, что и сам то-
го не заметит. Рассчитывать же на правди-
вость своего оппонента в этом случае было
бы безумием! Некоторые лжецы могут хлад-
нокровно продолжать свое дело, заметив, что
жертва что-то заподозрила, а поняв, что жерт-

ва хочет скрыть свои подозрения, даже на-
чать лгать еще охотней. Лжец может прики-
нуться оскорбленным праведником из-за то-
го, что жертва не только не высказывает пря-
мо своих подозрений, но еще и таким недо-
стойным образом лишает его последней воз-
можности самому признаться во всем. Прав-
да, такая игра весьма редко выглядит убеди-
тельно, но на какое-то время может все же
напугать жертву.
Однако не все обманщики настолько наг-
лые, некоторые просто не покажут вида, что о
чем-то догадались, чтобы выиграть время и
замести следы или приготовить достойное от-
ступление. К несчастью, скрыть подобную до-
гадку способен не только лжец; правдивые
люди тоже могут утаить обнаруженное ими
подозрение в свой адрес. И делают они это по
множеству разнообразных причин. Одни —
для того чтобы избежать сцен, другие — что-
бы выиграть время и собрать доказательства
в свою защиту, третьи — чтобы предпринять
некие ходы, которые заставят подозреваю-
щих решить дело в их пользу и т. д.
Одно из самых сильных преимуществ зна-

ния о существующих в твой адрес подозрени-
ях — возможность избежать топкого болота
неуверенности. Причем даже если жертва
знает, что ей не удалось скрыть от верифика-
тора свою догадку, все равно правдивый че-
ловек, равно как и лжец, могут попытаться
скрыть любые свои чувства относительно
этого понимания.
Поскольку подозрение стало известно,
лжец может захотеть скрыть боязнь разобла-
чения, а говорящий правду — страх перед
тем, что ему не поверят, гнев или страдание,
возникшие вследствие этого подозрения, не
подумав о том, что эти чувства могут быть
неверно истолкованы. Увы, если бы только
лжецы пытались скрывать свои чувства, на-
сколько проще было бы обнаруживать обман!
Хотя и в этом случае нашлись бы ловкачи, ко-
торые научились бы, наоборот, выказывать
нужные чувства…
Другое преимущество незнания жертвы о
подозрении заключается в возможности при-
менения в этом случае так называемого теста
на знания виновного. Дэвид Ликкен, психо-
лог-физиолог, критикующий использование

детектора лжи, убежден, что этот тест может
значительно улучшить точность результа-
тов. Тест на знания виновного производится
следующим образом: следователь спрашива-
ет подозреваемого не о том, совершил ли он
какое-либо конкретное преступление, а о том,
что может знать только действительно ви-
новный. Предположим, кого-то подозревают
в убийстве (у подозреваемого есть причина
совершить преступление, его видели непода-
леку от места преступления и так далее). В
этом случае можно попытаться восстановить
картину, которая в подлинном виде известна
только следователю и только действительно
виновному. Например, у подозреваемого мо-
гут спросить: «В каком положении находился
убитый — лицом вниз, лицом вверх или на
боку?» После каждой части вопроса подозре-
ваемый должен сказать «нет» или «я не
знаю». Тот, кто действительно совершил
убийство, знает, что убитый лежал, напри-
мер, лицом вверх. В своих лабораторных ис-
следованиях Ликкен обнаружил, что у чело-
века, обладающего знанием виновного, при
упоминании истинного положения дел тут

же происходят изменения в ВНС, фиксируе-
мые детектором; в то время как невиновный
на все вопросы реагирует одинаково. И,
несмотря на любые попытки виновного
скрыть факт своего знания, в случае примене-
ния этой техники детектор обязательно обна-
руживает обман[117].
Преимущество этого теста заключается в
том, что при его применении все необычные
реакции невиновного человека никак не от-
носятся к тому, в чем именно его заподозри-
ли. Даже если он опасается, что ему не пове-
рят, или разгневан, или страдает из-за того,
что попал в столь тяжелую ситуацию, все рав-
но возможность того, что невиновный силь-
ней всего эмоционально отреагирует на «ли-
цом вверх», практически равна случайности.
А таких вопросов задается немало. Короче го-
воря, тест на знания виновного устраняет са-
мую большую опасность, существующую при
попытках обнаружения лжи, — ошибку неве-
рия правде, происходящую из-за того, что чув-
ства заподозренного во лжи, но говорящего
правду человека, путают с чувствами лжеца.
К несчастью, эта многообещающая техни-

ка обнаружения лжи еще не стала предметом
обширных научных исследований, и ее точ-
ность до сих пор под вопросом, ибо несколько
проведенных на эту тему исследований не
подтвердили той абсолютной точности, кото-
рую предполагал Ликкен в своей первона-
чальной работе. Недавнее заключение БТО
[118], касающееся использования детектора
лжи, отмечает, что «тест на знания виновного
показывает более низкий уровень процент-
ного отношения выявленных виновных, чем
другие, обычно применяемые детекторные
техники». Было выявлено, что при его приме-
нении относительно высока доля ошибок ве-
ры лжи, зато низок уровень ошибок неверия
правде[119].
Кроме того, тест на знания виновного име-
ет весьма ограниченное применение где-ли-
бо, кроме уголовных расследований. Слиш-
ком уж часто человек, предполагающий, что
стал жертвой обмана, не обладает той инфор-
мацией, которая есть у лжеца, а без этого про-
ведение теста бессмысленно. В романе Апдай-
ка «Давай поженимся» Руфь знает, что у нее
роман, и знает с кем. У Джерри, ее мужа, есть

только подозрения, и поскольку он не владе-
ет информацией, доступной только виновно-
му, то и не может применить тест на знания
виновного. Чтобы применять его, верифика-
тору необходимо точно знать, что произошло,
и сомневаться только в том, кто это сделал.
Также если верификатор лишь предпола-
гает, как все произошло, тест этот не может
применяться для того, чтобы выяснить дей-
ствительную картину происшествия. Он тре-
бует абсолютной уверенности со стороны ве-
рификатора во всем, что касается происше-
ствия, кроме исполнителя. Если же неизвест-
но ни то, что именно сделал виновный, ни то,
что он при этом чувствовал, — если верифи-
катору неизвестны все обстоятельства дела,
применять тест на знания виновного нельзя.

О

жүктеу/скачать 2,32 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: