Когда натянули брезент, кондитер протянул ему первый
выпеченный пирожок. Сантьяго его с удовольствием съел,
поблагодарил и пошёл дальше. И, только сделав несколько шагов, он
вспомнил, что, пока они ладили палатку, кондитер говорил по-
арабски, а он — по-испански, и оба понимали друг друга.
«Выходит, есть язык, который не зависит от слов, — подумал
он. — Я на нём объяснялся со своими овечками, а теперь вот
попробовал и с человеком».
«Всё одно целое», как говорил старик.
Сантьяго решил пройтись по улочкам Танжера не торопясь,
чтобы не пропустить знаки. Это
потребует терпения, но
всякий пастух
первым делом учится этой добродетели. И снова подумал он, что в
новом мире ему
пригодится то, чему научили его овцы.
«Всё одно целое», — снова вспомнились ему слова Мелхиседека.
* * *
Торговец Хрусталём смотрел, как занимается новый день, и
ощущал обычную тоску, томившую его по утрам. Вот уже тридцать
лет сидел он на крутом спуске в своей лавчонке, куда редко
заглядывали покупатели. Теперь уже поздно было что-либо менять в
жизни; торговать хрусталём — вот всё, что он умел. Было время, когда
в лавке его толпились арабские торговцы, английские и французские
геологи, немецкие солдаты — все люди с деньгами. Когда-то торговля
хрусталём была делом выгодным, и он мечтал, как разбогатеет и
старость его будет скрашена и согрета красивыми жёнами.
Но изменилось время, а вместе с ним и город. Сеута разрослась и
затмила Танжер, и центр торговли сместился. Соседи-торговцы
разъехались, на спуске осталось лишь несколько лавочек, и никто не
хотел подниматься в гору, чтобы зайти в одну из них.
Но у Торговца Хрусталём выбора не было. Тридцать лет
занимался он тем лишь, что продавал и покупал хрусталь, а теперь
было уже поздно менять жизнь.
Целое утро он смотрел, как проходят мимо редкие прохожие. Это
повторялось из года в год, и он наперёд знал, когда появится тот, а
когда — этот. Но за несколько минут до обеда у его витрины
— До рассвета перемою весь товар, — ответил юноша. — А вы
мне за это дадите денег добраться до Египта.
Старик снова рассмеялся.
— Если ты даже целый год будешь мыть хрусталь в моей лавке,
если будешь получать хороший процент с каждой покупки, всё равно
придётся одалживать деньги. От Танжера до пирамид тысячи
километров пути по пустыне.
* * *
На минуту стало так тихо, словно весь город погрузился в сон.
Исчезли базары, торговцы, расхваливавшие свой товар, люди,
поднимавшиеся на минареты и выпевавшие слова молитвы, сабли с
резными рукоятями. Сгинули куда-то надежда и приключение, старый
царь и Своя Стезя, сокровища и пирамиды. Во всём мире воцарилась
тишина, потому что онемела душа Сантьяго. Не ощущая ни боли, ни
муки, ни разочарования, он остановившимся взглядом смотрел сквозь
маленькую дверь харчевни и страстно желал только умереть, мечтая,
чтобы всё кончилось в эту минуту раз и навсегда.
* * *
Продавец глядел на него в изумлении — ещё утром, совсем
недавно, он был так весел. А теперь от этого веселья и следа не
осталось.
— Я могу дать тебе денег, чтобы ты вернулся на родину, сын
мой, — сказал продавец.
Юноша не ответил. Потом встал, одёрнул одежду и поднял
котомку.
—
Я остаюсь работать у вас, — сказал он.
И, помолчав ещё, прибавил:
—
Мне нужны деньги, чтобы купить несколько овец.