Глава 11 Сообщения о моей смерти сильно

права. «Талибану» наша поддержка нужна гораздо больше, чем нам –
их».
Он был вежливым и уверенным в себе человеком, по крайней мере
снаружи. Но я заметил, что он не будет рисковать лишний раз жизнями
людей, когда возникало хоть малейшее предположение, что «Талибан»
наступает. Я думаю, именно поэтому мы оказались ночью на крыше.
А еще у него не было ни малейшего интереса к наградам. Я
предложил отдать ему свои часы в благодарность за его нескончаемую
заботу обо мне. Я умолял его взять у меня часы, потому что больше
ничего не мог ему предложить. Но он всегда отказывался их
принимать. И даже что касается денег – как он мог бы их
использовать? Их здесь было не на что тратить. Магазинов нет,
ближайший город за много километров отсюда, да и этот путь
приходится делать пешком.
Несколько насмешливых детей действительно просили у меня
деньги – подростки, может быть, шестнадцати-семнадцати лет. Но они
планировали присоединиться к «Талибану» и уйти из Сабрэя, чтобы
бороться за «свободу». Гулаб сказал мне, что у него нет намерений
уезжать отсюда. Я это понимал. Он был частью этой деревни.
Однажды он станет старейшиной. Его дети вырастут здесь. Это все,
что он когда-либо знал, и все, чего он когда-либо хотел. Это был очень
красивый уголок Гиндукуша, место, где был его дом. Зачем могли
понадобиться деньги Мохаммаду Гулабу из Сабрэя?
Последний из детей ушел из моей комнаты, и я лежал, раздумывая
над ситуацией, когда раздался громкий пинок в дверь, из-за которого
она почти слетела с петель. Никто не выбивает дверь таким образом,
кроме талибской группы захвата. Я мог себе представить только это.
Но здесь, где двери не подходят под проемы, хороший удар ногой –
единственный способ открыть проход, недостаточно просто со всей
силы налечь плечом.
Но внезапный шок от того, что в двух метрах от твоей головы кто-
то вышибает дверь, – это немного неприятный опыт. У меня до сих пор
от этого нервный тик. Потому что звук выломанной двери – последнее,
что я слышал перед тем, как меня начали пытать. Иногда я слышу его в
своих кошмарах. Я просыпаюсь в поту, резкий звук эхом проносится у
меня в голове. Неважно, где я нахожусь – мне обязательно нужно

проверить дверной замок перед тем, как снова лечь спать. Это
временами бывает до чертиков неудобно.
Как бы то ни было, на этот раз пришли не талибы. Это были лишь
мои ребята: они пытались открыть дверь, которую, должно быть,
слишком плотно захлопнули дети. Мое сердце снова начало биться, и в
моей комнате оставалось более-менее тихо до середины утра, когда
дверь просто вынесли с яростным грохотом, который потряс всю гору,
не говоря уже о комнате. И снова я чуть не выпрыгнул из своего
афганского костюма. На этот раз ребята звали меня. Я не мог понять
что, но что-то явно происходило – вся деревня начала двигаться. Боже
правый! В чем дело? Повсюду бегали и взрослые, и дети, вперемешку,
и все кричали одно и то же: «Парашют! Парашют! Парашют! Доктор
Маркус, идем быстрее!»
Я вышел на улицу, но с каждым шагом меня пронзала острая боль.
Я решил принять еще одну порцию опиума, как только вернусь. Лица
всех были направлены вверх, прямо на ясно-голубое безоблачное небо.
Что мы видели? Ничего. Что бы ни прилетело, было уже внизу, и я
долго пытался объяснить жителям деревни, что мне обязательно
нужно знать, был ли человек на конце парашюта, и если так, сколько
этих парашютов было. Была ли это зона высадки моих ребят, которые
придут и спасут меня?
Но попытки мои не увенчались успехом. Никто не понимал меня.
Дети, которые на самом деле и заметили парашют или парашюты,
были так же озадачены моими вопросами. Все часы изучения языка,
которые мы провели вместе, сошли на нет.
Было созвано срочное собрание, и большая часть взрослых ушла. Я
вернулся в дом. Жители вернулись, может, минут через пятнадцать и
принесли с собой все мое снаряжение, которое было спрятано
подальше от глаз «Талибана». Они вернули мне ружье и патроны, мою
разгрузку, в кармане которой лежало портативное внутреннее радио,
«PRC-148», наушники для которого я потерял. На ней все еще было
немного заряда, а аварийный маяк до сих пор работал.
Я знал, что, если возьму быка за рога, пойду на улицу и сделаю
передачу через устройство связи, я снова буду живым сигналом
бедствия, который американцы наверняка смогут засечь из летающих в
небе вертолетов. С другой стороны, талибы, прятавшиеся за холмами,
едва ли упустят меня. Я находился в довольно трудной ситуации.

Но ребята из Сабрэя, отвечающие за оружие, также принесли мне
лазер и одноразовую камеру. Я взял винтовку и прижал к себе, словно
любовь всей своей жизни. Это было оружие, которым меня наградил
Бог. Насколько я мог судить, он все еще хотел, чтобы оно у меня было.
Мы прошли вместе долгий путь, и я, вероятно, заслуживал какую-то
награду за скалолазание. Может быть, мне даже как-нибудь вручат
Гран-при Гиндукуша, и величать меня будут Шерпой Маркусом.
Ой, простите, я имел в виду, награду за скалопадание, Гран-при
Гиндукуша, которым наградят печально известного шерпу Маркуса
Неустойчивого.
Выйдя на улицу, я надел свою разгрузку, зарядил и поставил на
предохранитель ружье и приготовился к тому, что могло нас ожидать.
Но когда мне вернули разгрузку, я сразу пошел к детям. В ней у меня
лежала тетрадь, и мы нашли в деревне простую шариковую ручку.
Я пригласил детей в дом и аккуратно нарисовал два парашюта на
листе. Под первым я нарисовал человека, под вторым – коробку. Потом
я показал обе картинки детям и спросил у них, какая правильная?
Двадцать маленьких пальчиков взлетели вверх, направленные на
парашют с коробкой.
Отлично. У меня были разведданные. Прислали какую-то
продовольственную помощь. И так как местные жители не используют
ни воздушные суда, ни парашюты, эти припасы должны быть
американскими. Они должны были быть направлены остаткам моей
команды. И так как все остальные были мертвы, я был этими
остатками.
Я спросил детей, куда именно упал парашют, и они лишь указали
на гору. Потом они выбежали из дома и двинулись в ту сторону – я
думаю, чтобы попытаться показать мне. Я стоял на улице и наблюдал
за детьми, все еще не до конца разобравшись. Меня как-то нашли мои
приятели? Или старик добрался до Асадабада? Так или иначе, было бы
просто невероятным совпадением, если бы американцы скинули
гуманитарную помощь всего в нескольких сотнях метров от того
места, где я укрывался. Горы здесь были бесконечными, и я мог
прятаться где угодно.
Я вернулся обратно в дом, чтобы дать отдых ноге и немного
поговорить с Гулабом. Он не видел, как сбросили помощь, и понятия
не имел, насколько далеко ушел его отец. У меня в голове вертелись

факты, которые известны каждому солдату: армия Наполеона
наступала на Москву со скоростью один километр каждые десять
минут, с полной экипировкой и мушкетами. Это шесть километров в
час, ведь так? Таким образом, старейшина должен был пройти
расстояние до базы, может, часов за одиннадцать.
Но надо принять во внимание отягчающие обстоятельства: (1) ему
было около двух сотен лет, (2) гора, которую он пересекал, имела
наклон немного более отвесный, чем Монумент Вашингтона, по
крайней мере, мне так казалось. И если старейшина дойдет до базы до
конца Рамадана 2008 года, мне еще повезет.
Часом позже это снова повторилось. Бум! Чертова дверь
громыхнула, как бомба. Даже Гулаб подпрыгнул. Но не так высоко, как
я. В дом вошли дети, сопровождаемые группой взрослых. Они
принесли какой-то документ – белый лист, который выглядел здесь,
как снежный шар в угольной шахте, здесь, в мире, где слова «мусор»
просто не существует.
Я забрал у них лист и понял, что это инструкция для мобильного
телефона.
– Откуда вы это взяли? – спросил я.
– Там, доктор Маркус. Там!
Все указывали на склон горы, и у меня не было проблем с
переводом.
– Парашют? – сказал я.
– Да, доктор Маркус, да. Парашют.
Я снова отправил их туда, пытаясь объяснить им, что нужно
обыскать склон горы и найти нечто похожее на рисунок в инструкции,
нечто, что могло упасть в ящике.
Мои ребята не сбрасывают инструкции к мобильникам, но может
быть, они пытались отправить мне телефон, а инструкция просто к
нему прилагалась. В любом случае, сам я не мог это выяснить, так что
мне пришлось попросить ребят сделать это за меня. Гулаб остался, но
остальные ушли с детьми, как толпа фанатов гольфа, которая ищет мяч
Тайгера Вудса на неровном поле. Мы с Гулабом сели. Мы выпили по
чашке чая и съели по несколько вкусных маленьких конфеток, потом
откинулись на большие подушки. Внезапно – бум! Дверь почти
пушечным выстрелом слетела с петель. Я разлил чай по всему ковру, и
внутрь снова вошла целая ватага ребят.

На 
этот 
раз 
они 
нашли 
радиобатарейку 
«55—90»
и индивидуальный рацион питания – сухой паек. На базе, наверное,
думали, что я голодал. И правильно думали. Но батарейка не
подходила к моему радио «PRC-148», что было отвратительно, потому
что в противном случае я мог бы тут же настроить постоянный сигнал
тревоги прямо в небо над деревней. А со старой батарейкой я не был
уверен, что радиосигнал сможет достичь уровня выше крыш.
У меня не было нужды расспрашивать детей дальше. Если что-
нибудь на горе осталось, они бы это нашли. Но очевидно, ничего там
не было. Что бы ни содержала посылка, талибы опередили детей.
Единственной хорошей новостью было то, что у них, вероятно, теперь
был сотовый телефон или телефоны, и, по всей видимости, они
попытаются ими воспользоваться. Вся электронная система разведки
США в провинции Кунар будет отслеживать местоположение
звонящего.
Но потом я заметил то, что привело меня в ярость. Почти все дети
были довольно сильно избиты. У них на лицах были синяки, порезаны
губы и разбиты носы. Эти ублюдки побили моих детей, били их по
лицам, чтобы те не вытаскивали вещи из посылки. Нет конца
бесчинствам, на которые пойдут террористы, чтобы выиграть эту
войну.
И я никогда не забуду, что они сделали с детьми Сабрэя. Я потратил
остаток дня, обрабатывая их раны, и все эти смелые маленькие
ребятки старались не плакать. Я потратил почти все содержимое
медицинской сумки Саравы. Каждый раз, когда я слышу слово
«Талибан», я сразу же вспоминаю тот день.
Со стратегической точки зрения теперь можно было предположить,
что американские военные надеялись на оставшихся в живых, по
меньшей мере, на одного. Теперь под вопросом оставались их
дальнейшие действия. Никто не хотел рисковать, посылая еще один
вертолет «MH-47», ведь талибы научились их сбивать. Имейте в виду,
что у них была большая практика еще в те времена, когда они
использовали старые управляемые ракеты «Стингер», чтобы сбивать
русские вертолеты.
Мы все знали, что самым уязвимым моментом была посадка, когда
открывался для высадки грузовой отсек. Именно тогда горцы и
целились гранатой прямо в хвостовую часть, чтобы взорвать ее в

области топливного бака. Думаю, что летные экипажи США не могли
быть полностью уверены в безопасности подлета ни к одной
афганской деревне, которая могла бы быть под властью талибов, наши
солдаты не могли точно знать, какое оружие у них было и насколько
хорошо они умели его использовать.
Я считал, что нашим отрядам следовало запустить хорошую
воздушную атаку, чтобы зачистить местность, прежде чем они
подлетят и заберут меня. Я отчаянно желал дать им какой-то ориентир
и поэтому приспособил свой радиомаяк, чтобы он мог передать сигнал
через открытое окно. Я не имел ни малейшего понятия, сколько еще
осталось заряда аккумулятора, так что просто включил его, поставил
повыше и оставил на краю окна в надежде, что он укажет мое
местоположение любому рейсу воздушных сил или «Ночным
сталкерам».
К моему удивлению, реакция США последовала гораздо быстрее,
чем я предполагал – тем же днем. ВВС США громогласно ворвались в
небеса над горами, кидая бомбы весом по 5500 килограмм на склон за
деревней, там, где талибы забрали содержимое из посылки с
помощью.
Взрывы были невероятной силы. Я лежал в доме и думал, что все
здание скоро рухнет. Камни и пыль клубами влетали в комнату. Одна
из стен дала сильную трещину, пока взрыв за взрывом сотрясали гору
от вершины до основания. Снаружи кричали люди, а бомбы падали на
землю. Соломенные крыши сдувало взрывными волнами, на улице
бушевала пылевая буря. Женщины и дети бежали в укрытия, мужчины
были в полнейшей растерянности. Все слышали о воздушной мощи
американцев, но никогда не видели ее воочию, вот так.
Ни одна бомба не ударила по Сабрэю, наверное, так и было
задумано. Но они падали очень близко. До ужаса близко. По всему
периметру деревни. Американцы, должно быть, решили преподать
афганцам простой урок. Если вы позволяете «Талибану» и «Аль-
Каиде» встать лагерем вокруг вашей деревни, ничего хорошего из
этого не выйдет.
Однако жителям деревни это принесло много хлопот, пока они
пытались убрать беспорядок, вернуть на место крыши и стены и
успокоить испуганных детей. У большинства малышей день выдался
совсем уж неудачным. И все это из-за меня. Я оглядел опустошение,

царившее вокруг, и почувствовал глубокую печаль. И Гулаб понимал,
что я переживаю. Он подошел, обнял меня и сказал: «Ах, доктор
Маркус, «Талибан» – очень плохо. Мы знать. Мы сражаться».
Господи. Это как раз то, что мне было нужно. Еще одна, новая
битва. Мы оба вернулись в дом и просидели там какое-то время,
пытаясь составить для меня план, который бы вызвал как можно
меньше проблем для пастухов Сабрая.
Было очевидно, что мое присутствие здесь вызывало все более и
более угрожающее отношение «Талибана», и последнее, чего я хотел, –
стать причиной боли и несчастий этих добрых людей, которые меня
приютили. Но мои варианты были ограниченны, несмотря на то, что
американцы, казалось, уже идут по моим следам. Одной из главных
проблем было то, что отец Гулаба не передал нам ни весточки – ведь
он никак не мог этого сделать. Так что мы не могли узнать, добрался
ли он до военной базы.
Талибы, вероятно, не были в восторге от бомбардировки
Воздушных сил США и, вероятно, их войска понесли серьезные
потери на этой горе. Мы оба – я и Гулаб – считали, что слово «месть»
должно быть уже на языке у этих наполненных ненавистью
мусульманских фанатиков и что я пока представляю собой самую
удобную мишень.
Могли возникнуть большие проблемы, и, вероятно, окончились бы
они потерей жизней многих людей Сабрэя. Гулаб сам был под
постоянным давлением с тех пор, как получил угрозу от «Талибана». У
него были жена, дети и много родственников, о жизни которых он
беспокоился. В конце концов, решение пришло само собой. Стало
понятно, что мне нужно уходить, иначе деревня превратится в
большое поле боя. До сих пор локхай отлично работал, но мы оба не
могли быть уверены, что мистический народный фольклор сможет
удержать раненых и посрамленных бойцов «Талибана» и «Аль-
Каиды».
Бомбардировка горного склона вертолетами США на какое-то
время укрепила мои надежды и ожидания. В конце концов, мои ребята
атаковали этих дикарей из Средних веков высокотехнологичными
современными орудиями. Это должно быть неплохо, разве не так?
Но были в этом свои минусы. Мысль о каре, которая постигнет
меня и моих защитников, была сейчас главной в моей голове. Один

человек как-то заметил, что каждый плюс в нашей жизни содержит в
себе минус – думаю, это изрек старый нефтяной магнат Жан Пол
Гетти. И он был прав.
Вопрос был в том, куда теперь мне идти. И вот здесь мои варианты
были очень ограниченны. Я бы никогда не смог пройти долгий путь до
базы в Асадабаде, и в любом случае, направиться туда было бы глупо,
ведь старейшина деревни или уже дошел, или подходил к базе. И
единственным ближайшим местом, где я мог укрыться, был блокпост
США в Монаги, в трех километрах через крутую гору.
Не скажу, что этот план мне нравился, так же, как и парням,
которым пришлось бы помогать мне на этом пути. Но по крайней
мере, по нашему с Гулабом мнению, нам не оставалось ничего другого,
кроме как приняться за дело и подготовиться к атаке талибов, а я очень
не хотел подвергать этому местных жителей. Особенно детей.
Мы решили, что я должен буду пойти с ним и двумя другими
парнями через гору к деревне Монаги, название которой хоть и звучит
по-ирландски, но она исключительно пуштунская и сотрудничает с
военными силами США. План был подождать немного до темноты,
потом прокрасться до высоких пастбищ где-то около одиннадцати
часов вечера и украдкой прошмыгнуть мимо носа у спящих часовых
«Талибана».
Я мог лишь надеяться, что моя левая нога переживет это
путешествие. Хоть я и похудел уже на целую тонну, но все еще был
слишком крупным, чтобы меня тащили на себе хрупкие афганские
ребята, большинство из которых были ростом не выше метра
семидесяти и весили по 50 килограммов – одни кожа да кости. Но
Гулаба, казалось, это не слишком беспокоило, и мы решили ждать до
темноты, до одиннадцати часов, чтобы совершить побег.
Довольно резко опустилась ночь, как всегда бывает здесь, на
вершинах, когда солнце окончательно опускается за них. Мы не
зажигали фонарей, чтобы не обращать на себя внимание талибов. Мы
просто сидели в темноте, попивая чай и ожидая правильного момента,
чтобы уйти.
Внезапно прямо из небесной синевы прозвучал оглушающий гром.
И тут же пошел сильный, хлесткий дождь, стекающий прямо по
крутым склонам. Это был такой дождь, который обычно называют
циклонным, когда показывают по погодному каналу.

Он обрушился на деревню Сабрэй. Все окна и двери тут же наглухо
были закрыты, чтобы в дома не проник муссонный дождь, пришедший
с юго-запада. Никто бы не сунулся из дому в такую погоду, потому что
ветер и дождь просто смыли бы любого с горы.
Снаружи широкие потоки водопадами текли вниз по крутой тропе
через деревню. Казалось, что деревня стояла посреди реки, и вода
неслась мимо передней двери нашего дома. Такую местность, конечно,
не затопит, потому что склон здесь слишком крутой, чтобы удержать
воду. Но намочить почву здесь может очень сильно.
У нашего дома была крепкая каменно-глиняная крыша, по которой
громко стучали капли, но я все думал, как люди спасались в домах
ниже. В деревне все было общее, включая приготовление пищи, так
что, я полагаю, все просто столпились в целых домах, подальше от
дождя.
Высоко над нами вершины гор были освещены ударами
раздвоенных молний цвета голубого льда – ярких электрических
разрядов в ночном небе. Гром прокатился по всему Гиндукушу. Мы с
Гулабом уселись у толстой каменной стены в дальней стороне
комнаты, потому что наш дом, вне всяких сомнений, был ниже уровня
воды. Но дождь не просачивался через щели в камнях и глине. Наш
закуток был сухим, но мы все еще были оглушены и ослеплены тем
злодейством природы, которое разворачивалось снаружи.
Шторм такой силы может быть невероятно пугающим, но когда он
продолжается так долго, начинаешь привыкать к его ярости. Каждый
раз, когда я выглядывал из окна, мелькала молния, разрывая небо над
самыми высокими пиками. Но изредка она освещала небо позади
ближайшей цепи холмов, и это был самый жуткий вид, какой только
можно представить в мире, словно злобная ведьма Гиндукуш сейчас
взлетит в эти небеса на своей метле.
Молния спереди, яркая и грозная, – дело одно. Но такие же молнии,
спрятанные от взора, придают небесам странную электрическую
голубизну и делают пейзаж неземным, очерчивая огромные черные
вершины, застывшие на фоне вселенной. Это была грозная картина
для воина, привыкшего к плоским техасским равнинам.
Понемногу я начал к этому привыкать и, наконец, глубоко уснул,
растянувшись на полу. Наше время отправления, назначенное на 23.00,
уже давно прошло, а дождь все еще бушевал. Наступила полночь, а

вместе с ней и новая дата в календаре – третье июля, воскресенье,
которое в этом году выпало на середину выходных в честь Дня
независимости. Это время большого праздника в США, по крайней
мере, в большей их части, кроме людей, которые находились в
глубокой печали из-за пропавших в бою солдат.
Пока я пережидал бурю, настроение дома, на ранчо, как мне
рассказывала мама, становилось все более угнетающим. Я числился
пропавшим вот уже пять дней. У нас собралась толпа численностью
почти три сотни человек. Они так и не уехали, но теперь проблема
расположения становилась очень серьезной.
Вокруг участка все еще стоял полицейский кордон. К местным
шерифам еще присоединились судьи, и полиция штата была очень
занята, разъезжая в эскорте из полицейских машин, расположенных
спереди и сзади колонны из «морских котиков» на тренировочных
пробежках дважды в день.
На ежедневные молитвы приходили местные пожарные, строители,
владельцы ранчо, владельцы книжных, инженеры, механики, учителя
и даже два капитана чартерных рыболовных судов. Здесь были
продавцы, кредитные брокеры, юристы из Хьюстона и местные
адвокаты. Все они боролись с известием о моей смерти лучшим
способом, который только знали.
Мама говорит, что дом был всю ночь освещен огнями автомобилей.
Некоторые семьи привезли с собой жилые вагончики, и не было ни
намека на то, что люди собираются уезжать. Во всяком случае, до тех
пор, пока они не узнают, что я все еще жив. Как рассказывала моя
мама, все разделились на группы: одна молилась каждый час, другая
пела гимны, третья пила пиво. Местные леди, которые знали Моргана
и меня с самых малых лет, не могли сдержать слез. Все они
присутствовали здесь лишь по одной причине – чтобы успокоить моих
родителей, если обнаружится самое худшее.
Я не так много знаю о традициях в других штатах, потому что мой
опыт в Калифорнии ограничивался строго территорией базы
спецвойск. Но, по моему мнению, это недельное дежурство было
полностью сымпровизировано людьми Техаса, а это много о них
говорит, об их сострадании, их щедрости и любви по отношению к
близким, особенно проявляющееся в часы невзгод.

Мама и папа не очень уж хорошо знали всех этих людей, но никто
никогда не забудет самоотверженную цель их приезда сюда. Они лишь
хотели помочь, чем только могут, просто хотели быть здесь, потому
что один из их людей потерялся на боевой операции, очень-очень
далеко.
Во время праздников вокруг дома не слышны были взрывы
хлопушек, не развевался в небе американский флаг. Я думаю, люди не
были уверены, стоит ли поднимать его наполовину. Мой отец говорит,
было понятно, что у людей мужество уже иссякало – ведь регулярно
поступал сигнал из Коронадо: «Новостей нет». Да еще каждый день
все слушали мрачные доводы СМИ, которые объявляли: «Надежда на
поиски пропавшего «морского котика» угасает… Предполагается, что
доклады о смерти всех четверых были точны… Техасская семья
оплакивает их потерю… Морской флот все еще отказывается
подтверждать сообщения о смерти офицеров SEAL…»
Это меня дико бесило. В военном обществе, если мы чего-то не
знаем наверняка, то так и говорим или молчим потом до тех пор, пока
не узнаем. Некоторые высокооплачиваемые шарлатаны в СМИ думают,
что очень даже неплохо высказать свою догадку и выдать ее за правду,
а потом сказать паре миллионов человек, что это железобетонные
факты на случай, если они окажутся правдой.
Что ж, я надеюсь, что они гордятся собой, потому что почти
разбили сердце моей маме, и если бы не железный авторитет главного
старшины Криса Готро, я думаю, у нее мог бы случиться нервный
срыв.
В то утро Готро увидел, как она тихонько плачет в уголке, и тогда
решил взять ситуацию в свои руки. Он поднял ее на ноги, повернул к
себе лицом и приказал смотреть ему прямо в глаза. «Слушай, Холли, –
сказал он, – Маркус пропал в бою. На нашем языке это звучит как «M-
I-A». Вот и все. Пропал – это значит пропал. Это значит, что мы просто
не можем обнаружить его. Но это не значит, что он умер. И он не мертв
до тех пор, пока я не скажу тебе об этом, поняла? Тело его не
обнаружили, но зато обнаружили движение на земле. Прямо сейчас мы
не можем сказать, кто это и сколько их. Но никто, повторяю, никто из
спецвойск не верит, что он погиб. Я хочу, чтобы ты это четко
понимала».

Строгие слова профессионала, должно быть, возымели действие.
Мама воспряла после этого. Ее также успокаивал и Морган, который
все еще уверял, что был со мной в контакте и, что бы там ни
происходило, я точно не умер.
Теперь на нашем ранчо присутствовали тридцать пять «морских
котиков», включая капитана Джеффа Бендера, офицера по связям с
общественностью адмирала Магуайра, что очень воодушевляло всех
присутствовавших. Капитан SEAL Трэй Вогн из Коронадо был
духовным зарядом силы. Все хотели с ним поговорить, и он
справлялся с ситуацией с оптимизмом и надеждой на лучшее. Когда
настроение окружающих становилось нездоровым, когда слишком
многие поддавались горю, он настраивал всех на позитив. «Сейчас же
престаньте плакать, вы нам нужны, нам нужны ваши молитвы, и
Маркусу нужны ваши молитвы! Но больше всего нам нужна ваша
энергия. Не сдавайтесь, слышите меня?» Никто никогда не забудет
Трэя Вогна.
Также приехали и два капитана флота из местного управления, и
появились они буквально из ниоткуда. Командир Брюс Мисекс, глава
рекрутов морпехов из Хьюстона, который знал меня давно, прибыл на
ранчо и больше не уезжал. По мере того как проходили дни, сюда
стали приходить поставки морепродуктов из портов пролива на юге:
свежие креветки, моллюски и морская рыба. Одна женщина привозила
огромную партию суши каждый день. И семьи, которые вот уже
несколько поколений жили на юге, всегда придерживались старой
южной традиции приносить с собой на поминки особое блюдо –
глиняные горшочки с курицей и клецками.
Отец думал, что это было несколько преждевременно, но дома
было слишком много людей, которых надо было накормить, и он
предложил выделить команду на кухню. Люди были благодарны им за
все. Папа говорит, что это все было странно, но никогда не возникало
даже мысли, что кто-то поедет домой. Все собирались остаться здесь,
надеясь на лучшее и готовясь к худшему.
Тем временем под звуки чертовой грозы я спал как младенец. Я
стал уже на четырнадцать килограмм легче, чем тогда, когда
отправился на эту миссию, и сил у меня оставалось все меньше.
Впервые за неделю я спал глубоким сном, впервые отключился от

окружающего мира, не думая ни о погоде, ни о «Талибане». Гулаб
сказал, что дождь шел в течение почти шести часов без остановки.
Я спал всю ночь и проснулся от ярких лучей солнца, выглянувшего
после дождя. Я посмотрел на часы и повернулся к Гулабу. Я уже
должен быть в Монаги, ради всего святого, почему они не разбудили
меня и мы не двинулись туда? Каким же он был проводником, если
позволил мне все проспать?
Гулаб же был в приподнятом настроении. Мы уже довольно
успешно могли общаться, и он смог мне все объяснить. Он знал, что
это был первый раз, когда мне удалось поспать долго, и думал, что
меня будет лучше оставить в покое. В любом случае, Гулаб сказал, что
мы не могли выйти из деревни в такую погоду, потому что это было
слишком опасно. Ночная прогулка до Монаги даже не обсуждалась.
Так или иначе, я очень плохо это воспринял. Я выбежал из дома,
пораженный очередным разочарованием: вертолеты так и не
прилетели, Сарава внезапно исчез на несколько часов, пока я был в
пещере, деревенский старейшина ушел без меня. И теперь
путешествие в Монаги провалилось. Боже! Мог ли я дальше верить
тому, что говорят эти люди?
Я спал так долго, что решил поскорее исполнить долгий акт
мочеиспускания. Я вышел на улицу в разгрузке, с очень грустным
выражением лица, на минуту забыв, что своей жизнью я обязан
жителям этой деревни. Винтовку я оставил дома. Очень медленно я
спустился вниз по крутому холму, который сейчас был адски
скользким из-за дождя.
В заключение жизненно необходимой операции по опорожнению
мочевого пузыря я поднялся немного на склон и сел на высыхающую
траву. Не пошел обратно я потому, что не хотел грубить Гулабу
больше, чем уже нагрубил, а еще я просто хотел побыть один какое-то
время и поразмыслить.
Я все еще считал, что лучшим выходом для меня будет в
кратчайшие сроки добраться до ближайшей американской военной
базы – а это была Монаги. Я уставился на нависающую надо мной
гору, которую придется в таком случае преодолеть. Дождь и роса
блестели в раннем утреннем солнце, гора казалась такой огромной,
что, думаю, я заметно вздрогнул.

Подъем был ужасный, почти отвесный, и моя нога уже болела, но
не из-за мыслей о нем, а из-за того, что я прошел всего сотню метров:
раны от пуль обычно довольно долго затягиваются. Также, несмотря
на все усилия Саравы, я чувствовал, что в ноге все еще полным-полно
шрапнели, которая будет только ухудшать мое состояние во время
перехода через горные пики.
В любом случае, я просто сидел на склоне горы, пытался очистить
свои мысли и решить, могу ли я что-нибудь сделать или придется
просто сидеть здесь и дожидаться следующей ночи, когда Гулаб со
своими парнями сможет помочь мне добраться до Монаги. И все время
я взвешивал вероятность того, что «Талибан» нагрянет в деревню и
предпримет какую-нибудь мстительную атаку в отместку за
вчерашнюю бомбардировку.
Сейчас я был живой движущейся целью, равно как и сигналом
бедствия. Где-то в горах сидел могучий Шармак, а также его
заместитель, Командор Абдулла, и большая, хорошо натренированная
армия, и всем им, похоже, было нечего делать – только охотиться за
мной. Если им удастся пробраться в деревню и окружить дом, в
котором я остановился, мне повезет, если я смогу дать им отпор и
избежать короткого путешествия в Пакистан для съемки в рекламе
«Талибана» и казни.
Боже, этим парням больше ничего не надо – только схватить меня и
провозгласить по арабским телевизионным каналам, что они победили
одну из самых сильных команд SEAL. Не просто победили, а
разгромили ее в битве, уничтожили спасательную команду, взорвали
вертолет, казнили выживших и вот нашли последнего из команды.
Чем больше я об этом думал, тем более безвыходной казалась моя
ситуация. Могли ли пастухи Сабрэя драться плечом к плечу и спасти
меня? Или грубые убийцы «Аль-Каиды» и «Талибана» в конце концов
добьются своего? Это было странно, но я все еще не мог понять всю
силу закона локхай. Никто так до конца мне и не объяснил, как он
действует. Я слышал о чем-то подобном ранее, но этот древний
племенной закон все еще оставался для меня загадкой.
Я оглядывал холмы, но никого за пределами деревни не видел.
Гулаб и его ребята всегда вели себя так, будто сама гора была скрытой
опасностью, и раз уж он оказался плохим будильником, то хотя бы

должен быть экспертом по бандитской стране, которая окружает его
собственный Сабрэй.
С нарастающим внутри волнением я смотрел, как Гулаб несется ко
мне. Он в прямом смысле слова поднял меня на ноги и толкнул вниз по
тропе по направлению к нижним домам деревни. Он бежал, пытался
заставить меня бежать с ним наравне, продолжал кричать и махать
руками, снова и снова: «Талибан»! «Талибан» тут! В деревне! Беги,
доктор Маркус, ради бога, беги!»
Он толкнул свое правое плечо под мою левую руку, чтобы взять на
себя хоть немного моего веса, так что я наполовину хромал,
наполовину бежал, наполовину падал вниз с холма. Конечно, по моим
недавним стандартам, это был не бег, а прогулка по пляжу.
Я внезапно понял, что нам, может быть, придется сражаться, а
ружье я оставил дома. У меня в разгрузке лежали патроны, но стрелять
ими было не из чего. И теперь была моя очередь кричать: «Гулаб!
Гулаб! Стой! Стой! У меня нет оружия!»
Он ответил что-то, наверное, на пушту это значит: «Что за сраным
идиотом ты оказался?»
Но что бы ни заставило его так сильно испугаться, оно все еще
находилось в деревне, и у него не было ни малейшего намерения
останавливаться до тех пор, пока мы не найдем укрытие. Вдвоем мы
ныряли и лавировали между нижними деревенскими домами до тех
пор, пока не дошли до дома, который Гулаб, очевидно, искал. Он пнул
дверь, захлопнул ее за собой и помог мне аккуратно опуститься на пол.
Я не был вооружен и по сути ничего не мог сделать, ничем помочь,
только сидеть и бояться того, что может произойти в следующий час.
Гулаб без единого слова открыл входную дверь и быстро убежал.
Он пронесся мимо окна, словно ракета, взобрался по крутому наклону,
вероятно, пытаясь поставить рекорд Гиндукуша на 100 метров. Бог
знает, куда он убежал.
Через три минуты Гулаб снова распахнул дверь и влетел обратно в
дом. Он нес мое ружье, а еще свой «AK-47». У меня осталось всего
семьдесят пять патронов. Я думаю, что у него в сумке был какой-то
запас. Гулаб хмуро отдал мне ружье «Mark 12» и просто сказал:
«Талибан», доктор Маркус. Мы сражаться».
Он выглядел серьезным, таким я его никогда не видел. Он был не
испуган, но очень сосредоточен. Наверху, на этой горе, когда Сарава

впервые увидел меня, он и его друзья приняли решение, что мне,
раненому американцу, необходимо предоставить локхай. Доктор
отлично знал с первого момента, как приметил меня у этой несущейся
горной реки, что ситуация может дойти до чего угодно. Даже если я не
дойду до деревни.
Это решение с самого начала повлияло на всех в деревне. Я думаю,
что большинство людей хорошо его восприняли, оно определенно
было одобрено деревенским старейшиной. В деревне я видел
несколько мрачных лиц, полных ненависти, но они были не в
большинстве. И теперь служитель закона и порядка Мохаммад Гулаб
готовился исполнить эту невысказанную клятву, которую его люди мне
дали.
Он делал это не ради личной выгоды, но из чувства чести, которое
росло на протяжении многих поколений, целых две тысячи лет
традиции «Пуштунвали»: защищайте своего гостя до смерти. Я
украдкой смотрел, как Гулаб вставлял новый магазин в свой «AK».
Этот человек готовится столкнуться со смертью лицом к лицу. Я видел
мягкое свечение добра и преданности в его темных глазах, как всегда
бывает, когда человек совершает смелый и самоотверженный
поступок.
Я поблагодарил Гулаба и вставил новый магазин в ружье. Я
выглянул в окно и оценил поле боя. Мы сейчас находились внизу,
практически на плоской земле, но атака талибов будет осуществляться
с более высоких точек – как они обычно это делают. Я спрашивал себя,
в скольких каменно-глиняных домах в Сабрэе люди так же готовятся к
битве.
Ситуация была серьезной, но не отчаянной. У нас было
великолепное укрытие, и не думаю, что враги точно знали, где я
находился. Но насколько я мог судить, битва за скалу Мерфи
представляла собой палку о двух концах. Прежде всего талибы,
должно быть, тряслись от гнева из-за того количества их людей,
которых в бою убили Майки, Акс, Дэнни и я. Это могло даже значить,
что они пошлют сюда террориста-смертника или совершат
опрометчивую атаку и будут рисковать любым количеством воинов,
лишь бы достать меня. Я не был в восторге от любого из этих
вариантов.

С другой стороны, они могут быть слегка напуганы перспективой
столкнуться даже с одним человеком из крошечной американской
команды, которая стерла с лица земли почти 50 процентов талибской
ударной группировки.
Конечно, террористы знали, что я ранен, но они также знали, что я
буду хорошо вооружен: даже если потерял свое оружие, его мне
предоставят жители деревни. Я догадывался, что они либо бросят все
свои силы ради моего захвата, и неважно, чего это будет стоить, или
спокойно будут обыскивать дом за домом до тех пор, пока не загонят в
угол меня и Гулаба.
Но подобная атака требует быстрого и экспертного планирования.
Я должен был действовать быстро и объяснить Гулабу нашу тактику.
Он моментально отступил перед моим военным опытом, и я понял, что
он так до конца и не поверил в историю о том, что я доктор. Он знал,
что я сражался на скале, и сейчас Гулаб был готов действовать на моих
условиях.
Нам нужно было прикрыть две точки – дверь и окно. Было бы не
очень хорошо, если бы я стрелял через окно в талибов вверху улицы и
пара юрких ублюдков пробралась бы в дом через дверь и застрелила
меня в спину.
Я объяснил Гулабу, что его задача – прикрывать вход и
предупреждать в случае чего – тогда у меня будет хотя бы доля
секунды, чтобы повернуться и сразить врагов прежде, чем они смогут
открыть по мне огонь. Я бы предпочел, чтобы он заранее предупредил
меня о приближении врага. Таким образом, я мог спрятаться в тени, в
углу, и убрать пять-шесть человек сразу, а не просто застрелить
первого вошедшего.
В идеале мне бы подошла какая-нибудь тяжелая мебель, чтобы
подпереть дверь, таким образом обеспечив себе дополнительное
время. Но мебели здесь не было – лишь большие подушки, очевидно,
недостаточно тяжелые для этого.
В любом случае, Гулаб понял стратегию и четко кивнул, как делал
всегда, будучи в чем-либо уверен. «О’кей, Маркус», – сказал он. И от
моего внимания не ускользнуло, что он пропустил часть «доктор».
Когда начнется битва, Гулаб займет место у края окна, что даст ему
лучший обзор двери. Я буду сосредоточен на прямой атаке. Мне

придется стрелять точно, не промахиваясь ни разу, так же как Акс и
Дэнни делали это на горе, когда Майки руководил операцией.
Я попытался объяснить Гулабу, что нужно сохранять спокойствие,
стрелять точно, не делать ничего необдуманного. В таком случае мы
сможем победить или, по крайней мере, отбросим талибов на какое-то
время.
Гулаб выглядел немного безучастно. Я видел, что он не понимает
меня. Так что я решил взбодрить его фразой, которую мы всегда
используем перед столкновением с врагом: «Ладно, ребятки, давайте
устроим им рок-н-ролл».
На самом деле стало только хуже. Гулаб решил, что я собираюсь
преподавать ему уроки танцев. Это было бы смешно, если бы не было
так серьезно. Потом мы оба услышали первые залпы огня,
доносившиеся из верхней части деревни.
Стреляли много. Слишком много. Частота огня была просто
невероятной, если только талибы не решили стереть население Сабрэя
полностью с лица земли. Но я знал, что они этот вариант даже не
рассматривали, потому что такая резня определенно скажется на
отношении к ним деревенских племен здесь, в горах.
Нет, талибы этого делать не стали бы. Я им был нужен, но они бы
никогда не убили целую сотню афганцев, включая женщин и детей,
чтобы добраться до меня. «Талибан» и «Аль-Каида» были
беспощадными и жестокими группировками, но Бен Шармак не был
глупцом.
Да и к тому же я не слышал боевого ритма в выстрелах. Они
производились не короткими и резкими залпами, как делают солдаты,
выискивая цель, – нет. Огонь шел длинными залпами, не было
очевидных ответных выстрелов. Я внимательно слушал и через
некоторое время понял, что происходит.
Эти сумасшедшие спустились в деревню с горы и стали стрелять в
воздух, не целясь никуда, как они часто делают, а просто прыгая вверх
и вниз и крича: «Смерть неверным!» Тупые ушлепки.
Цель этого мероприятия была напугать людей до смерти, и сейчас,
кажется, им это удавалось. Я слышал, как кричали женщины, плакали
дети, но не было слышно ответного огня от жителей Сабрэя. Я точно
знал, как это звучит, и его не было.

Я посмотрел на Гулаба. Он подготовился к действиям,
высунувшись вместе со мной из окна и одним глазом поглядывая на
переднюю дверь. Мы оба щелкнули предохранителями.
Наверху все еще слышались крики, но выстрелы затихли. Эти
уроды, вероятно, били детей. Одна мысль об этом могла заставить
меня вернуться туда и в одиночку накинуться на целую армию
джихадистов, но я сдерживался, сдерживал огонь и ждал.
Мы просидели, может, минут сорок пять, и потом наступила
тишина. Словно талибов и не было. Вернулось неуловимое
деревенское спокойствие, ни одного признака паники вокруг, ни вида
раненых людей. Я передал Гулабу право командовать. «Талибан»
уйти», – сказал он просто.
«Что теперь? – спросил я его. – «Баграм?»
Гулаб потряс головой. «Баграм», – сказал он. Потом уже в сотый
раз ткнул пальцем в небо: «Вертолет приходить».
Я поднял глаза. Я уже слышал всю эту фигню про вертолет. И у
меня были новости для Гулаба. «Вертолет не прилетит», – сказал я ему.
«Вертолет лететь», – ответил он.
Как всегда, я не мог на самом деле понять, что именно Гулаб знал и
откуда знал. Но теперь он считал, что «Талибан» зашел в дом, где я
останавливался раньше, и понял, что меня там уже нет. Никто меня не
предал, и террористы не смели производить обыск из страха, что они
оттолкнут от себя людей, в особенности деревенского старейшину.
Вооруженные дикари были зациклены на том, чтобы выгнать
американцев и их правительство, и они не могли функционировать
здесь, в этих горах, абсолютно одни. Без поддержки местных их
примитивные поставки угаснут, и они быстро начнут терять рекрутов.
Армиям нужны еда, укрытие и поддержка, и «Талибан» мог только
задирать нос и ругать на чем свет стоит лидеров тех деревень, которые
предпочли в итоге американцев.
Вот почему талибы только эвакуировали Сабрэй. Они все равно
окружили бы деревню, ожидая шанса меня схватить, но не стали бы
рисковать и нарушать ежедневное течение жизни обитателей деревни.
Я находился здесь вот уже в течение пяти дней, включая ночь в
пещере, а эти дикари пересекли границы Сабрэя лишь два раза – один
раз ради нескольких часов жестоких пыток поздно вечером и один раз
только что, всего на один час.

Гулаб был уверен, что они ушли, но в равной степени он был
уверен, что нельзя возвращаться обратно в дом. К тому моменту было
почти десять часов утра, и Гулаб готовился уйти в горы еще раз и
забрать меня с собой.
В Техасе уже перевалило за полночь, и дежурство на нашем ранчо
продолжалось. СМИ все еще пропагандировали свое мнение, что
команда «морских котиков» погибла, и совсем недавно из Коронадо
поступил очередной телефонный звонок. Обо мне все еще не было
новостей. Все уже знали, что еще раз сюда позвонят в 4.00, и как
рассказывает мама, в эту жаркую июльскую ночь надежды людей все
сильнее угасали по мере того, как текло время.
Люди начинали рассуждать, как я мог выжить, если ни одна
американская база не знала, где я. Но новостей было не так уж много,
кроме тех, что выдумали некоторые репортеры. Мои друзья стали
терять надежду.
Все, кроме Моргана и других офицеров SEAL. Ни один из них не
считал, что я умер. «Пропал в бою, – продолжали повторять солдаты. –
Всего лишь пропал в бою. Он не мертв, пока нет этому доказательств».
Морган продолжал говорить всем, что думал обо мне, а я думал о
нем. Он был в контакте со мной, даже несмотря на то, что больше не
был никто. Старшина Готро постоянно следил за настроением моей
мамы и был готов опять поддержать ее в случае, если она расклеится.
Мама помнит ту ночь до сих пор, помнит, как люди становились
все печальнее с каждой минутой, как «морские котики» держались, а
священники, офицеры, не офицеры, приказывали всем успокоиться и
просили сохранять веру.
«Вы нужны Маркусу!» – говорил капеллан Трей Вогн этой
большой и разношерстной публике. «Бог защищает его, а теперь
повторяйте за мной слова Двадцать третьего псалма: «Если я пойду и
долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой
жезл и Твой посох – они успокаивают меня».
Многие из самых суровых мужчин в военных силах США
торжественно стояли плечом к плечу с капелланами SEAL, и каждый
из них думал обо мне как о старом и, я надеюсь, доверенном друге и
члене команды. Каждый из них в эти моменты был наедине со Своим
Богом. Как и я был со Своим за полмира отсюда.

В 4.00 поступил очередной звонок из Коронадо. Все еще нет
новостей. «Морские котики» снова начали подбадривать остальных,
делясь своим оптимизмом, объясняя, что я был отлично подготовлен и
умею справляться с такими суровыми испытаниями. «Если кто и
сможет с таким справиться, то это Маркус, – сказал капеллан Вогн. – И
он почувствует энергию ваших молитв, вы придадите ему сил – и я
запрещаю вам терять в него веру. Господь приведет его домой».
Слова гимна Военно-морских сил эхом раскатывались в ночи по
сухим летним лугам, на которых паслись тысячи коров. Соседей
разбудить этим они не могли. Каждый, кто жил на расстоянии
нескольких километров, был теперь на нашем ранчо. Мама говорит,
что в ту ночь присутствовали все, снова их было три сотни. И
полицейские, и трое судей, и шерифы, и все остальные
присоединились к маме, отцу и стальным воинам из спецвойск,
выстроившимся на переднем дворе и распевающим изо всех сил:
«Услышь наш зов, стремящийся к тебе, от SEAL, в небе, в воде и на
земле».

А в Сабрэе мы с Гулабом пытались бежать. Сжимая в руках
оружие, мы покинули маленькое глиняное убежище в нижней части
деревни и направились дальше, вниз по склону. Преодолевая боль, я
прошел две сотни метров до плоского поля, с которого уже собрали
урожай. Теперь его верхний слой состоял из грязи, и она была
разрыхлена, будто готова к новой посадке.
Я уже видел это поле раньше из окна второго дома,
расположенного теперь в 350 метрах вверх по горе. Я думаю, что этот
луг по размеру был примерно равен двум американским футбольным
полям. Вокруг него была сухая каменистая граница. Это было бы
идеальное место для приземления вертолета – подумал я, –
определенно единственный подходящий клочок земли из всех, что я до
сих пор видел здесь. Сюда пилот мог свободно подлететь на «MH-47»,
не рискуя при этом столкнуться с деревьями, свалиться в пропасть или
приземлиться в центре талибской засады.
В течение нескольких минут я раздумывал, стоит ли написать
большие буквы SOS на земле, но Гулаб был серьезно встревожен и
наполовину нес, наполовину волочил меня по земле, в поля и обратно,
к зеленым склонам гор. Там, недалеко от тропинки, он нашел мне
место для отдыха, где я мог укрыться под кустом. Здесь я обнаружил
дополнительный бонус: на кусте висела целая гроздь черники. Я лежал
в тени, в роскоши, и жевал ягоды, которые были не совсем спелыми,
но на вкус казались мне просто божественными.
Вокруг снова было очень тихо, и мой натренированный слух
снайпера, который теперь был острее, чем когда-либо, не приметил
необычных звуков в подлеске. Ни разломившейся ветки, ни шуршания
травы, ни необычной тени за деревом. Ничего.
Мы недолго посидели, потом Гулаб поднялся, немного отошел,
повернулся ко мне и прошептал: «Мы идти сейчас». Я взял ружье,
перекинул его на правую сторону и приготовился подняться, что от
меня на этой неделе требовало серьезной концентрации и невероятных
усилий.
Не знаю почему, но что-то заставило меня взглянуть наверх, на
холм позади нас. Очень тихо, ничем себя не выдавая, направив свой
взгляд прямо на меня, там притаился Шармак – талибский лидер,
человек, которого я пришел схватить или убить.

До этого я видел лишь нечеткую, плохого качества фотографию, но
для меня этого было достаточно. Я был уверен, что это он. Думаю, он
понял, что я узнал его. Это был человек стройного телосложения, как и
все афганцы, лет сорока с небольшим. У него была длинная черная
борода с редкими рыжими вкраплениями. На нем были черный
афганский наряд, рыжеватая куртка и черный тюрбан.
Кажется, у него были зеленые глаза, наполненные ненавистью,
которая растопила бы даже бронированный танк. Он смотрел прямо на
меня и не говорил ни единого слова. Я заметил, что он не был
вооружен, и я покрепче сжал «Mark 12» и очень медленно повернул
ружье на него, так, чтобы дуло было направлено прямо между его глаз.
Он не испугался. Он не моргнул, не двинулся, и у меня было дикое
желание застрелить на месте этого урода, прямо тут, на горе. В конце
концов, за этим я и явился сюда: убить или схватить его, и последнее
уже точно не произойдет.
Шармак был окружен своей армией. Если бы я его пристрелил, моя
дальнейшая жизнь не продлилась бы и двадцати секунд. Его парни
пристрелили бы меня и Гулаба и потом, без своего любимого
главнокомандующего, вероятно, перебили бы всех в деревне, включая
детей. Я подумал об этом и отбросил мысль пристрелить его.
Я также подумал, что Шармак, очевидно, не собирается меня
убивать. Присутствие Гулаба делало положение безвыходным, и
Шармак не собирался приказывать своим ребятам стрелять в старшего
сына старейшины Сабрэя. Равно как и я не намеревался совершать
самоубийство. Никто не открывал огонь.
Шармак просто сидел и смотрел на нас. Потом Гулаб кивнул главе
талибов, который в ответ едва заметно наклонил голову, словно
вратарь, распознавший сигнал нападающего. Гулаб медленно подошел,
чтобы поговорить с ним, Шармак встал, они повернулись ко мне
спинами и двинулись дальше по склону, за пределы моего видения.
Они могли обсуждать только один вопрос. Согласятся ли люди
деревни Сабрэй сдать меня талибам? И я не знал, как далеко Гулаб и
его отец зайдут, чтобы защищать меня.
Я просто забился обратно, под куст черники, неуверенный в своей
дальнейшей судьбе, неуверенный, что решат два этих дикаря. Потому
что каждый из них до сих пор показал себя непреклонным в своих
принципах. Безжалостный убийца, который считал себя воином за

свободу Афганистана, теперь обсуждал мою судьбу с деревенским
полицейским, который готов был рисковать всем ради того, чтобы
меня защитить.

жүктеу/скачать 2,07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: