Глава 12 «Два-два-восемь! Это два-два-

Я просто шел наверх вместе с афганцами без какого-либо
вразумительного плана. Нога болела все сильнее, я едва мог поставить
ее на землю, и двое парней, которые несли меня, полностью взяли на
себя вес моего тела. Мы наткнулись на небольшой пролет грубых
каменных ступеней, вырезанных в откосе. Парни толкали меня вверх
по ним сзади, упираясь в меня плечами и давя всем весом своих тел.
Я шел первым, и как только сделал шаг на ступени, тут же
столкнулся лицом к лицу с вооруженным афганским бойцом, которого
раньше не видел. Он нес «АК-47», держал его в готовой к бою позиции
и, когда увидел меня, тут же поднял автомат. Я посмотрел на его шляпу
и увидел на ней значок со словами, от которых у меня чуть сердце не
остановилось: «БУША В ПРЕЗИДЕНТЫ!»
До меня дошло, что он – боец афганских спецвойск, и меня
охватила паника, потому что на мне был костюм афганских племен,
такой же, какие носят талибы. Но прямо за афганцем, продираясь
через подлесок, шли двое армейских рейнджеров США в боевой
форме с оружием на изготовку. Их лидером был большой
афроамериканец. Позади меня, сохранив невероятное присутствие
духа, Гулаб кричал номер моего класса BUD/S, который он видел на
моей татуировке с трезубцем: «Два-два-восемь! Это два-два-восемь!»
Лицо рейнджера внезапно осветилось огромной улыбкой. Он
бросил взгляд на мою двухметровую фигуру и резко отчеканил:
«Американец?» Я лишь успел кивнуть, и он тут же издал крик,
который эхом пронесся над горами: «Это Маркус, парни! Он у нас, он
у нас!»
Рейнджер подбежал ко мне, заключил меня в объятия, и я
почувствовал запах его пота, боевого снаряжения и автомата – запахи
дома, запахи, с которыми я живу. Американские запахи. Я пытался
оставаться сильным и не разрыдаться, в основном потому, что
«морской котик» никогда не показал бы свою слабость перед
рейнджером.
«Эй, брат, – сказал я, – как я рад тебя видеть».
К этому времени в горах начался хаос. Солдаты выходили из леса
со всех сторон. Я видел, что они были очень побитые, в потасканном
боевом снаряжении, и все с приличной щетиной, росшей, видимо,
несколько дней. Они были грязные с ног до головы, растрепанные – и
все широко улыбались. Я догадывался, и как оказалось, верно, что они

разыскивали мою команду с раннего утра среды. Боже, они были всю
ночь на улице в ту грозу! Неудивительно, что они выглядели немного
помятыми.
Сегодня было воскресенье. И Боже, каким наслаждением было
снова услышать английский язык, простые повседневные слова,
многообразные американские акценты, выражения дружбы и
фамильярности. Могу вас уверить: после определенного времени,
проведенного во враждебной иностранной среде, где никто толком не
может ничего объяснить, быть спасенным своими людьми – стойкими,
уверенными, 
организованными 
парнями, 
натренированными
профессионалами, вооруженными до зубов и готовыми ко всему,
которые окружают тебя дружелюбием, – это вызывает чувство самого
высшего восторга. Но я бы не рекомендовал готовиться к такому
моменту.
Они тут же принялись за дело. Капитан армии приказал солдатам
отнести меня на более высокую позицию. Они подняли меня вверх по
склону и посадили рядом с загоном для коз. Санитар США Трэвис тут
же принялся за мои раны. Он снял старые бинты, которые дал мне
Сарава, обработал антисептиком и наложил чистую повязку. Он также
дал мне чистую воду и антибиотики. К тому времени, как он закончил,
я чувствовал себя почти человеком.
Атмосфера вокруг была неизбежно радостной, потому что все
ребята чувствовали, что их миссия завершена. Все американцы,
воевавшие на передовой, понимали это чувство праздника. Все мы
понимали: несмотря на то, что столько моментов пошло не так, мы
еще очень многих избежали благодаря знаниям боевых условий, ведь
еще много раз что-то могло пойти совсем не тем путем.
Эти рейнджеры и «зеленые береты» ничем не отличались. Каким-
то образом на площади в сотни квадратных километров горной
местности они нашли меня, и нашли живым. Но я знал, что на самом
деле они не до конца осознавали огромную опасность, в которой мы
все находились. Я доложил о количестве воинов «Талибана», которые
располагались неподалеку, о том, сколько их было против нас на скале
Мерфи, о присутствии Шармака и целой его армии, вероятно,
наблюдающей за нами в этот момент. Нет, не так – определенно
наблюдающей за нами. Мы были вместе и составляли внушительную
военную мощь в случае атаки, но нас было гораздо меньше по

численности, и мы находились внутри талибского окружения. Не
только я.
Я рассказал все настолько подробно, насколько мог, прежде всего
объяснив, что мои ребята мертвы – Майки, Акс и Дэнни. Это было
невероятно трудно, потому что раньше я никому не говорил об их
смерти. Раньше было некому доложить, и определенно никто бы в
деревне не понял, что значили для меня эти ребята и какую огромную
зияющую дыру их гибель оставила в моей душе.
Я вытащил тетрадь, где у меня все еще были понятные карты
дорог, отметки расстояний и местности. Я показал рейнджерам места,
где, по моим сведениям, были укрытия талибов, помог отметить их на
больших картах. «Здесь, здесь и здесь, парни, – вот они где». На самом
деле эти ублюдки были везде, вокруг нас, и ждали своего шанса. У
меня было чувство, что Шармак может испугаться прямого
столкновения с тяжелой американской огневой мощью. Половина его
армии погибла в горах от рук только нас четверых. Теперь
американцев, собравшихся вокруг загонов для коз, пока Трэвис делал
свою работу, здесь было гораздо больше.
Я спросил у капитана рейнджеров, каким количеством личного
состава он здесь располагал. Он ответил: «Нас достаточно. Двадцать».
По моему мнению, это было несколько легкомысленное заявление,
так как Шармак мог легко вернуться с подкреплением в 150 или даже
200 воинов, присланных из «Аль-Каиды».
«У нас есть боевые вертолеты, «шестьдесят четвертые» «Апачи»,
неподалеку, – сказал он. – Что бы нам ни понадобилось, все есть».
Я еще раз подчеркнул, что мы, без сомнения, были окружены, и он
ответил: «Принято, Маркус. Мы будем действовать соответственно».
Прежде чем мы ушли, я спросил, как они меня обнаружили.
Оказалось, что сработал мой аварийный радиосигнал в окне
небольшого каменного домика в горах. Экипажи вертолетов засекли
его, когда летали над горой, и потом отследили до деревни. Они точно
знали, кто был владельцем этого радио «PRC-148» – член
первоначальной команды «морских котиков», но командованию
пришлось учесть тот факт, что маяк могли украсть и талибы.
Они, однако, не считали, что включили его афганские дикари. Было
очень маловероятно, что маяк включили, настроили и направили в

небо ребята, которые не имели ни малейшего понятия, для чего он
предназначен.
Таким образом, на базе заключили, что один из «морских котиков»
находился в этой деревне или недалеко от нее. Так что бойцы
подходили к месту моего предполагаемого пребывания, каким-то
образом миновав сеть талибских засад. И тут внезапно появился я,
одетый, как заместитель Усамы бен Ладена, висящий на плечах пары
дикарей. Мы были похожи на трех пьянчуг, постоянно падающих с
холма, а завершал картину деревенский полицейский, шедший прямо
позади и кричавший: «Два-два-восемь!»
Под руководством Гулаба отряд отправился в деревню и
направился во второе мое убежище, где мы пережидали ураган.
Военные организовали безопасное оцепление вокруг Сабрэя и отнесли
меня в главную комнату, положив напротив окна. Я заметил на дереве
петуха, он сегодня вел себя довольно тихо, но воспоминания о его
серенадах все еще заставляли меня бороться с желанием снести ему
голову.
Хозяева организовали чай, и мы уселись для детального
обсуждения и моего рассказа. В Сабрэе наступил полдень. База
отправила за мной очень серьезную группу армейского состава,
начиная от капитанов и ниже, в основном здесь были рейнджеры и
«зеленые береты». Прежде чем мы начали собрание, я был вынужден
сказать ребятам, что надеялся быть спасенным «морскими котиками»,
потому что теперь мне определенно придется вынести много
насмешек: «Вот видишь, «морские котики» попадают в передрягу, и
нужно посылать регулярную армию, чтобы их вытащить, как всегда».
Это заявление было принято с бурной радостью, но не
замаскировало мою бесконечную благодарность за то, чем они
рисковали, чтобы меня спасти. Парни вели себя как мастера своего
дела и контролировали ситуацию как истинные профессионалы.
Сначала они передали по радио на базу, что меня нашли, что я в
стабильном состоянии и вряд ли умру, но, к сожалению, остальные три
члена команды погибли в бою. Я слышал, как они подтвердили, что я в
безопасности, но ведь мы все еще находились в потенциально
враждебной афганской деревне и были окружены войсками
«Талибана» и «Аль-Каиды». Они запрашивали ночную эвакуацию.

Мой рассказ занял много времени, так как я подробно объяснял
детали своих действий на поле боя и вне его. Все время в дом
прибегали дети, чтобы со мной увидеться. Они были повсюду – висели
у меня на руках, обнимая руками шею, болтали, кричали, смеялись.
Взрослые из деревни также заходили, и мне приходилось настаивать,
чтобы они остались, особенно Сарава, который опять появился из
ниоткуда, и Гулаб, который так и не уходил. Каждому из них я был
обязан жизнью.
До сих пор никто так и не нашел тела Майки, Дэнни и Акса. Мы
потратили много времени, просматривая фотографии со спутников,
чтобы я указал точные места их гибели. У армейцев была некоторая
информация о битве, но своим рассказом я заполнил множество
пробелов. Особенно о том, как мы отступали под командованием
Майки, и продолжали отступать постоянно, что у нас не было другого
выбора – лишь устанавливать линию обороны ниже по склону, каждый
раз отходя все дальше и дальше.
Я вспомнил, как Акс держал наш левый фланг с такой
впечатляющей отвагой, и как Дэнни, уже раненный много раз,
продолжал стрелять до последнего вздоха, пытаясь удержать правый
фланг. И что, в конце концов, талибов было просто слишком много и у
них было слишком много оружия, слишком много русских гранат,
которые, в конце концов, и вывели нас с Аксом из битвы.
Потери талибов были, конечно, велики. Казалось, это все знали.
Думаю, что все в той маленькой комнатке, включая Гулаба, полагали,
что «Талибан» не станет рисковать еще одной лобовой атакой на
американцев. Так что мы ждали до тех пор, пока солнце не начало
заходить за горы. Я попрощался со всеми детьми, несколько малышей
плакали. Сарава просто тихо ушел. Я больше никогда его не видел.
Гулаб отвел нас вниз на плоское поле у основания деревни, и,
включив линию коммуникации, мы ждали. Часовые рейнджеров
стояли по всему периметру поля на случай, если талибы вздумают
предпринять последнюю попытку атаки. Я знал, что они следят, и не
сводил глаз с горного склона, пока все мы ждали вертолет, – около
двадцати членов армейского состава и где-то десять жителей деревни,
которые были со мной с самого начала.
Мы сидели в темноте, прислонившись спинами к каменной скале,
смотрели на поле и просто ждали. Далеко, за высоким горизонтом из

гор, незадолго до 22.00 мы услышали ни с чем не сравнимый треск
большого военного вертолета США, пролетавшего над горами.
Мы видели, как он кружит, держась подальше от склонов, где, как я
считал, находились лагеря «Талибана» и «Аль-Каиды». И тогда
внезапно Гулаб взял меня за руку и прошипел: «Маркус! Маркус!
«Талибан»!»
Я посмотрел на выступ и в темноте увидел быстро
передвигающиеся по склону горы огни. «Талибан», Маркус!
«Талибан»!» – Гулаб был очень взволнован, так что я позвал
армейского капитана и указал на опасность.
Все среагировали моментально. Гулаб, который пришел без
оружия, взял мое ружье, потом он и двое его парней помогли мне
взобраться на выступ скалы и спуститься вниз с гораздо более
глубокого уступа на другой стороне. Несколько жителей деревни со
всех ног побежали вверх по склону к своим каменным домам. Только
не Гулаб. Он занял позицию за скалой, целясь из моего ружья прямо во
врага на широком склоне горы.
Армейские связисты принялись за дело, вызывая воздушную
армаду США, которая, по нашим сведениям, была в нашем
распоряжении – истребители и вертолеты были готовы атаковать эту
гору, если возникнет даже малейшее предположение, что талибы могут
попытаться ударить в подлетающий спасательный вертолет.
Я полагал, это было очевидно: они планируют одну последнюю
атаку, одну отчаянную попытку убить меня. Я схватил один прибор
ночного видения и занял позицию за скалой, пытаясь обнаружить
горцев, чтобы прижать их раз и навсегда.
Спасательный вертолет все еще находился далеко от нас, когда
Вооруженные силы США, которым уже поперек горла встал этот
долбаный Бен Шармак, наконец дали себе волю. Самолеты с ревом
приблизились к черным расщелинам и взорвали все на этих склонах:
бомбами, ракетами, всем, что у них было в наличии. Прогремел целый
ураган убийственных взрывов. Никто не мог бы там выжить.
В ту ночь свет «Талибана» погас. Все лучи света, костры и фонари
– в один миг выключилось все. А я просто сидел за скалой и передавал
информацию связистам рядом со мной, идентифицируя позиции
талибов. Я делал то, чему меня обучали. Потом я поднялся на ноги с
улыбкой на лице, глядя, как мои парни стирают в порошок этих

уродов, которые покалечили малышей из деревни и убили многих
офицеров моей роты. На хрен их, разве не так?
На моем лице играла хмурая улыбка, я признаю. Но эти ребята
гнались за мной, пытали меня, преследовали меня, пытались убить
меня уже сотни раз, взорвать меня, почти что похитили, угрожали меня
казнить. И теперь американские вояки всыпали им по первое число.
Прекрасно. Я видел доклад, подтверждающий, что тридцать два
человека – члены «Талибана» и «Аль-Каиды» – погибли в ту ночь на
горе. Мало.
Сотрясающий воздух грохот постепенно стих на высотах
Гиндукуша. Воздушная атака США закончилась. Зона высадки была
очищена, безопасность обеспечена, и спасательный вертолет подлетел
с юга на поле.
«Зеленые береты» все еще были на связи и дали пилоту указание
приземляться прямо на только что убранное деревенское опиумное
поле. Помню, как вертолетные лопасти вызывали в ночном воздухе
красивые зеленые биолюминесцентные помехи.
Я слышал, как наше судно снижается в нашем направлении, этот
ночной призрак ревущей воздушной мощи США. Это был
всеобъемлющий, 
дребезжащий, 
оглушительный 
гул, 
скорее
громыхающий, чем отражающийся эхом от высоких пиков Гиндукуша.
Ни один вертолет никогда не разрывал местные звуковые барьеры
более грубо. Зловещая тишина этих гор отступила пред вторым за ночь
нападением децибел. Земля тряслась. Пыль взвилась вверх песчаной
бурей. Лопасти визжали в чистом горном воздухе. Это был самый
великолепный звук, который я когда-либо слышал.
Вертолет медленно подлетел и приземлился в нескольких метрах
от нас. Погрузочный мастер спрыгнул на землю и открыл основной
отсек. Парни помогли мне забраться в кабину, Гулаб присоединился ко
мне. Мы тут же взлетели, и никто из нас не выглянул в темноту
неосвещенной деревни Сабрэй. Я – потому что знал, что все равно не
могу ничего разглядеть; Гулаб – потому что не был уверен, когда
вернется сюда. Угрозы талибов ему и его семье были гораздо более
серьезной проблемой, чем он когда-либо признавал.
Гулаб боялся вертолета и сидел, вцепившись в мою руку, на
протяжении всего короткого перелета до Асадабада. Там нас обоих
выгрузили. Я летел дальше, в Баграм, Гулаб же, по крайней мере, пока,

должен был остаться на этой базе в своей стране и постараться помочь
военным США. Я обнял его на прощание, этого загадочного дикаря,
который столько раз рисковал ради меня своей жизнью. Казалось, он
не ожидал ничего взамен, но я еще раз попытался отдать ему свои
часы. Он отказался, как отказывался уже четыре раза.
Для меня наше прощание было болезненным, потому что я не мог
выразить словами свою благодарность. Я этого никогда не узнаю, но,
вероятно, он бы тоже сказал мне что-нибудь, если бы только у него
нашлись подходящие английские слова. Это могли быть даже теплые
или дружеские слова, например: «Шумный подонок, слоноподобный,
неблагодарный сукин сын». Или: «Чем тебе не угодило наше лучшее
козье молоко, дебил?»
Но в такой ситуации большего нельзя было сказать. Я направлялся
домой. А он, может быть, никогда не сможет вернуться в свой дом.
Наши пути, которые пересеклись настолько внезапно и так сильно
изменили наши жизни, скоро разойдутся. Я сел в большой самолет «C-
130», летящий в Баграм, на мою базу. Мы приземлились на главную
посадочную полосу в 23.00, ровно через шесть дней и четыре часа
после того, как Майки, Акс, Дэнни и я заняли это самое место. Мы
тогда лежали на этой самой земле, любовались заснеженными
вершинами вдалеке, смеялись, шутили, как всегда, были
оптимистичны и не подозревали о том испытании огнем, которое
ожидало нас высоко в этих горах. Меньше недели. И будто тысяча лет
прошла.
Меня встретили два доктора и карета «Скорой помощи», которая
могла мне потребоваться. К самолету подошла небольшая группа
медсестер, одну из них я знал еще со времен добровольной работы в
госпитале. Остальные были шокированы при виде меня, но эта сестра
взглянула на меня, стоящего наверху трапа, и залилась слезами.
Я выглядел действительно ужасно. Я похудел на семнадцать
килограммов, на лице участками не хватало кожи после падения с
первой горы, мой сломанный нос нужно было хорошенько вправить,
меня перекосило от боли в левой ноге, мое сломанное запястье болело
адски, как и спина, как и должно быть с тремя сломанными
позвонками. Я потерял бог знает сколько литров крови. Я был белый,
как призрак, и едва мог ходить.

Медсестра лишь крикнула: «Боже, Маркус!» – и отвернулась от
меня, рыдая. Я отказался от носилок и облокотился на доктора,
игнорируя боль. Но он знал. «Давай, дружок, – сказал он. – Давай
положим тебя на носилки».
Но я покачал головой. Я принял порцию морфина и пытался стоять
без посторонней помощи. Повернувшись к доктору, я посмотрел ему
прямо в глаза и сказал: «Я пришел сюда на своих двоих и ухожу на
своих двоих. Пусть я ранен, но я все еще офицер SEAL, они меня не
прикончили. Я могу ходить».
Доктор лишь вздохнул. Он встречал таких парней, как я, и раньше
и знал, что спорить было бесполезно. Думаю, он понимал, что
единственной мыслью в моей голове было:
«Каким таким офицером SEAL я буду, если мне придется помогать
сойти с самолета? Нет, сэр. Я на это не согласен».
Так что я снова спустился по трапу своими ногами и ступил на
свою домашнюю базу, держась до тех пор, пока не дотронулся до
земли. Я заметил, что к тому моменту еще две сестры залились
слезами. Помню, как подумал: «Слава богу, мама меня не видит».
И сразу, как только я об этом подумал, упал. Доктора и медсестры
подбежали, чтобы помочь мне, положить в фургон и отвезти прямо на
больничную койку. Время личного героизма прошло. Я прошел через
все невзгоды, которые эта чертова страна могла мне предоставить, я
испытал еще одну адскую неделю, только в десять раз хуже, и теперь я
был спасен.
На самом деле теперь я чувствовал себя даже немного хуже.
Морфин обладал не таким сильным действием, как опиум, который
мне давали в деревне. Каждая клеточка тела болела. Меня официально
встретил шкипер SEAL, капитан Кент Перо, вместе с которым
подошел мой доктор, полковник Карл Диккенс.
Капитан Перо – высокопоставленный офицер SEAL – всегда
помнил мое имя, с первого дня нашего знакомства, и он зашел со мной
в фургон «Скорой помощи». Он сел рядом, взял меня за руку и
спросил, как я себя чувствую. Помню, как сказал: «Да, сэр, все
хорошо».
Потом я услышал, как он произнес: «Маркус» – и покачал головой.
Я заметил, что у этого невероятно сильного и сурового человека,
начальника моего начальника, слезы льются по лицу – я думаю, слезы

облегчения от того, что я был жив. Это забавно, но теперь впервые за
долгое время я находился рядом с человеком, который по-настоящему
заботился обо мне, впервые с тех пор, как погибли Майки, Акс и
Дэнни.
Я подумал, что это невероятно, и разревелся прямо там, в фургоне,
но потом взял себя в руки. Капитан Перо спросил, нужно ли мне что-
нибудь, неважно что, – он это достанет.
«Да, сэр, – ответил я, вытирая глаза о простыню. – Как вы думаете,
сможете достать мне гамбургер?»
В тот момент, когда я оказался в безопасности в Баграме, были
обнародованы новости о моем спасении. Я был с солдатами армии
США вот уже несколько часов, но я знал, что морской флот не хотел,
чтобы кто-то начал праздновать победу до тех пор, пока я не буду по-
настоящему в безопасности.
Звонок пролетел по миру, как управляемая ракета: Баграм – Барэйн
– управление спутниковой связи – Управление спецвойсками,
Коронадо – прямая телефонная линия на ранчо.
Телефонный звонок с обычными вестями поступил около часа в
тот день, и родители ожидали такого же в четыре. Но теперь телефон
зазвонил в три часа дня. Рано. Как рассказал мне отец, когда старшина
Готро вышел на улицу и прошел через толпу, чтобы позвать маму и
сказать ей, что поступил звонок из Коронадо, она чуть в обморок не
упала. Ей казалось, что для этого звонка могла быть лишь одна
причина, и это была смерть ее маленького ангела (который я).
Старшина Готро почти принес ее в дом, и когда они вдвоем
подошли к спальне, где был установлен телефон, то первое, что она
увидела, как Морган и мой второй брат, Скотти, рыдают и обнимают
друг друга. Они думали, что знали военные порядки и что могла быть
лишь одна причина для столь раннего звонка. Мое тело нашли в горах.
Старшина Готро подвел маму к телефону и поставил ее в
известность, что, как бы там ни было, ей придется узнать правду.
Голос на другом конце провода спросил:
– Старшина, вся семья в сборе?
– Да, сэр.
– Мистер и миссис Латтрелл?
– Да, – прошептала мама.
– Он у нас, мэм. Маркус у нас. Он в стабильном состоянии.

Мама начала падать прямо на пол в спальне. Скотти быстро
подставил руки, чтобы уберечь ее от удара. Лейтенант Д. Д. Джонс
подлетел к двери, встал на крыльцо и попросил тишины. Потом он
прокричал во всю глотку: «Они его нашли, парни! Маркуса спасли!»
Мне сказали, что рев, который пролетел над этими одинокими
пастбищами здесь, в глуши Восточного Техаса, можно было услышать
в Хьюстоне, за 90 километров отсюда. Морган говорит, что это был не
просто рев. Он был спонтанным. Оглушающим. Кричали все вместе,
изо всех сил, и это был будто чистый поток облегчения и радости для
мамы, отца и всей семьи.
Этот крик обозначил завершение пятидневной службы, в течение
которой триллион молитв за мою жизнь вознеслись к небу, за долю
секунды после объявления люди поняли, что Господь услышал эти
молитвы и ответил на них. Для людей это было подтверждением веры,
нерушимой надежды и оптимизма капеллана «морских котиков» Трэя
Вогна и всех остальных.
Тут же они подняли флаг, и звезды с полосами затрепетали на
горячем ветру. Потом «морские котики» пожали руки моей семье,
друзьям, соседям, людям, которых они могут больше никогда не
увидеть, но с которыми они были теперь связаны до конца своих дней.
Потому что никто, по словам моей мамы, не смог бы просто забыть
этот краткий момент радости, который они разделили между собой,
этот долгожданный момент избавления, когда страхам и сомнениям
пришел конец.
Я был жив. Думаю, этого было достаточно. Мои товарищи,
великолепные люди с сердцами шире техасских равнин, внезапно
начали петь: «Боже, храни Америку, землю, которую я люблю».
Миссис Герзогг и ее дочери, Билли Шелтон, старшина Готро, мама
и папа, Морган и Скотти, лейтенант Энди Хаффэль и его жена
Кристина, Эрик Руни, капитан Джеф Бендер, Даниэль, мастер-сержант,
лейтенант Д. Д. Джонс и все остальные, кого я уже упоминал. Пять
дней и пять ночей они этого ждали. И вот он я, в безопасности, на
больничной койке за тринадцать тысяч километров, думаю о них,
равно как они думают обо мне.
На самом деле в тот момент я придумывал, какую бы шутку
сыграть с Морганом, потому что мне сказали, что меня соединят с
семьей по телефону. Я догадывался, что Морган будет там, и если я

смогу придумать что-нибудь особенно веселое и беззаботное, он будет
уверен, что я в порядке. Конечно, поговорить с ним было не настолько
важно, как поговорить с мамой. Мы с Морганом были на связи все
время, как и бывает у настоящих близнецов.
Примерно в то же время ко мне приставили ответственного, унтер-
офицера первого класса Джефа Делапента (из 10-й роты SEAL),
который ни на шаг от меня не отходил. Помните: почти все на базе
хотели прийти и поговорить со мной. По крайней мере, мне так
казалось. Но Джефф никого не пускал. Он охранял мою комнату, как
немецкая овчарка, отвечая всем и каждому, что я еще очень болен, мне
нужен отдых и покой и он, унтер-офицер первого класса, пристально
проследит за соблюдением этих указаний доктора.
Доктора и сестры – хорошо. Офицеры SEAL высших чинов – что
ж, ладно, но ненадолго. Все остальные – забудьте. Джефф Делапента
разворачивал генералов! Говорил им, что я отдыхаю, что меня нельзя
беспокоить ни при каких обстоятельствах. «Строгие приказы
докторов… Сэр, для меня это будет стоить больше, чем моя карьера,
если я позволю вам войти в эту комнату».
Я наедине поговорил с семьей по телефону и ради мамы
воздержался от упоминания, что подхватил какой-то горный афганский
вирус, который атаковал мой желудок. Клянусь богом, я заразился от
этой долбаной бутылки из-под пепси. Эта хрень могла бы отравить все
население Гиндукуша.
Однако это не помешало мне насладиться тем чизбургером,
который принес капитан. Как только я отдохнул, начался по-
настоящему интенсивный брифинг. Именно на нем я узнал впервые
обо всех последствиях закона локхай, о том, что люди Сабрэя были по-
настоящему готовы сражаться за меня до тех пор, пока никого не
останется в живых. Один парень из разведки рассказал мне об этих
деталях, о которых я подозревал, но наверняка о них не знал.
На этих брифинговых встречах я получил необходимые данные,
чтобы точно указать, где остались тела моих парней. Это было очень
тяжело. Просто глядя на фотографии, я вспоминал моменты их гибели.
Никто и никогда не сможет понять, как священно для меня место, где
погиб мой лучший друг. Я пытал себя, снова и снова размышляя, мог
ли я тогда его спасти. Мог ли я сделать больше? В ту ночь в первый раз
я услышал крики Майки.

На третий день моего пребывания в госпитале тела Майки и Дэнни
привезли с гор. Военные так и не смогли найти тело Акса. По крайней
мере, мне так сказали. Позже в тот день я надел футболку и джинсы,
чтобы доктор Диккенс мог отвезти меня на траурную церемонию, на
один из самых священных обрядов SEAL, где мы официально
прощаемся с погибшими братьями.
Это был первый раз после моего приезда, когда я увиделся с кем-
то, кроме больничного персонала, и люди, вероятно, переживали
сильный шок от встречи со мной. Я был чисто одет и аккуратно
выбрит, но совсем не похож на того Маркуса, которого они знали. И я
был очень болен после неудачного знакомства с той чертовой бутылкой
из-под пепси.
Самолет «C-130» стоял на взлетной полосе, трап был опущен.
Присутствовало около двухсот человек личного состава. Два гроба,
каждый из которых был завернут в американский флаг, подвезли на
внедорожниках. Все солдаты без какой-либо команды моментально
встали по стойке «смирно», пока «морские котики» выходили вперед,
чтобы поднять своих братьев.
Очень медленно, с безграничным достоинством, парни подняли
гробы и отнесли тела Майки и Дэнни на пятьдесят метров ближе к
трапу самолета.
Я встал позади и наблюдал, как ребята аккуратно несут моих
друзей на несколько метров ближе к Соединенным Штатам. Тысячи
воспоминаний мелькали перед моим взором, как, думаю, было бы у
каждого, кто был на скале Мерфи.
Как Дэнни падает вниз со скалы, ему отрывает палец, но он все
еще стреляет, в него попадают пули снова и снова, он поднимается,
чтобы прицелиться еще раз во врага, все еще стреляет, все еще
сопротивляется и до самого последнего вздоха остается воином. И вот
он, едет домой в этом полированном деревянном гробу.
Спереди стоял гроб Майки Мерфи, нашего старшего офицера,
который пошел прямо под огненный шторм, чтобы сделать тот
последний звонок со своего мобильного, чтобы использовать этот
единственный шанс, как он был уверен, нас спасти, который подверг
его смертельной опасности.
Вот он ранен талибами прямо в спину, кровь течет из его груди, но
он все еще поднимает телефон из пыли. «Принято, сэр. Спасибо». Был

ли кто-нибудь смелее его? Я помню, как был поражен, когда он
поднялся, подошел ко мне и продолжал стрелять до тех пор, пока ему
не снесли полголовы. «Маркус, да это реально паршиво».
Он тогда был прав. И он до сих пор прав. Это было действительно
паршиво. Пока «морские котики» несли Майки в самолет, я попытался
придумать эпитафию для моего самого лучшего товарища, но я мог
лишь вспомнить какой-то стих, написанный австралийцем «Банджо»
Патерсоном, думаю, для одного из своих героев, таких, коим был для
меня Майки:
Он был крепким и поджарым – таких ничто не берет, Быстрый шаг,
нетерпенье – смелость его никогда не умрет. Он носил значок отваги в
своих ясных, яростных глазах, В повороте гордой головы и властных,
но мягких чертах.
Это был точный портрет Майкла Патрика Мерфи. Уж в этом вы
мне можете поверить. Я жил с ним, тренировался с ним, дрался с ним,
смеялся с ним и практически погиб с ним. Каждое слово в этом стихе
было посвящено ему.
И теперь его несли мимо толпы, мимо меня, и внезапно мой
старший командир подошел и сказал, что будет уместно, если я постою
рядом с трапом. Я двинулся вперед и стоял настолько ровно по стойке
«смирно», насколько позволяла моя спина.
Капеллан поднялся вверх по трапу, и пока гробы двигались вперед,
он начал проповедь. Я знаю, что это были не похороны, не те, на
которые пойдут их семьи и близкие дома в Штатах. Это были
похороны для нас, военных, момент, когда их вторая семья говорила
слова прощания двум великим людям. Своим мягким голосом
священник, стоявший на краю грузового отсека самолета, возносил
хвалу жизням этих двух офицеров и молил Бога предоставить им
последнюю милость – «Вечный Свой свет излить на их души».
Я наблюдал, как около семидесяти человек, «морских котиков»,
рейнджеров, «зеленых беретов», устремились вперед, медленно
проходили в самолет, останавливались, отдавали воинское приветствие
с великой торжественностью и потом уходили. Я оставался на земле до
последнего. А потом тоже медленно поднялся по трапу, к тому месту,
где стояли гробы.
Внутри, позади эскорта из «морских котиков», я увидел сурового
боевого ветерана, унтер-офицера Бена Сондерса, одного из самых

близких друзей Дэнни, который плакал и все не мог остановиться. Бен
был настоящим горным экспертом из Западной Вирджинии,
великолепным следопытом и скалолазом, он очень трепетно относился
к дикой природе. Теперь он вжался в перегородку и был слишком
расстроен, чтобы уходить, и слишком подавлен, чтобы даже
спуститься по ступенькам. (Он числился во второй роте SDV, как и
Дэнни.)
Я встал на колени перед гробами и сначала попрощался с Дэнни.
Потом я повернулся к тому, в котором лежал Майки, положил руки на
него и сказал: «Мне жаль. Мне так жаль». Я очень смутно помню, что
сказал. Но я помню, что чувствовал тогда. Помню, я не знал, что
делать. Помню, что подумал: останки Майки скоро увезут, и некоторые
люди забудут о нем, другие – едва когда-нибудь вспомнят, и лишь
немногие будут хорошо его помнить и, я знаю, будут думать о нем с
теплотой.
Но смерть Майки не отразится ни на ком так, как отразилась на
мне. Никто не будет скучать по нему так, как я, чувствовать его боль и
слышать его крики. Никто не будет вспоминать Майки поздними
ночами в своих худших кошмарах так, как я. И все думать о нем, и все
спрашивать себя, сделал ли я для него достаточно. Так, как я.
Потом я вышел из самолета и самостоятельно дошел до конца
трапа. Доктор Диккенс встретил меня внизу и отвез обратно в
госпиталь. Я слышал, как «C-130» с ревом поднялся со взлетной
полосы и унес Майки и Дэнни на запад, к заходящему солнцу, подняв
их тела на несколько километров ближе к небесам.
И слова тысяч похоронных служб проносились у меня в голове:
«Они не состарятся, как станем мы старыми, не тронет их время – ему
неподвластны они. На солнца закате, и утром туманным, их будем
всегда помнить мы!» Там, в Баграме, лежа в своей постели, я проводил
собственную поминальную церемонию по двум павшим товарищам.
Теперь я начал волноваться за Акса. Где он был? Точно ли он не
смог выжить? Парни не могли найти его, и это плохо. Я указал на
расположение той ямы, где мы оба отдыхали и ждали смерти, когда
невидимые талибы обрушили на нас огонь из-за скал и потом, наконец,
взорвали нас обоих гранатой.
Я-то выжил, но я не был ранен пять раз, как Акс. И я точно знал,
где он был в последний раз, когда я его видел. Я снова поговорил с

парнями: командование SEAL не собиралось оставлять его тело там.
Туда снова направят команду, на этот раз с большим количеством
данных и, если возможно, с большим количеством человек и большим
количеством местных проводников.
Я предложил парням найти деревенского старейшину из Сабрэя,
если он все еще жил там. Потому что он определенно мог их вывести к
мертвому «морскому котику». Я узнал тогда от службы по сбору
данных, что джентльмен, на которого я ссылался, был главой всех трех
деревень, за которыми мы наблюдали. Это был человек, высоко
почитаемый в Гиндукуше, потому что культура пуштунов не
поклоняется юности и дешевым телевизионным знаменитостям. Эти
племена превыше всего ценят знания, опыт и мудрость.
Ребята тут же связались с ним, и через несколько дней тот же
старик, отец Гулаба, мой защитник, снова прошел по горам, может
быть, восемь-девять километров. На этот раз он стоял во главе
американской команды «морских котиков» из взвода «Альфа», в
которой было много моих приятелей – Марио, Кори, Гаретт, Стив,
Шон, Джим и Джеймс. (Никаких фамилий. Парни ведь действующие
солдаты спецслужб.)
С ними была также группа из взвода «Эхо». Весь день ребята
бродили по крутому склону горы, предварительно взяв с собой
дополнительные запасы воды и еды на случай, если поиски займут
больше времени. Но на этот раз без Акса они возвращаться не
собирались. Нет, сэр. Мы никогда не оставляем бойцов в одиночестве.
Старейшина едва перекинулся с ними парой слов. Но он шел прямо
в то место, где лежало тело Мэтью Джина Аксельсона. Его лицо было
разворочено ближними выстрелами – таким странным старым
способом «Талибан» расправлялся со смертельно раненными
американцами. Кстати, если кто-нибудь посмеет произнести слова
«Женевская конвенция», пока я это пишу, я могу немного разозлиться.
В любом случае, команда SEAL нашла Акса. Талибы выпустили
целую обойму патронов ему в лицо, когда он лежал, умирая. Так же,
как они сделали это с Майки. Но Акс оказался не там, где я
предполагал. Я знаю, что нас обоих вынесло из той дыры взрывом от
РПГ, потому что я улетел в обрыв. Но тело Акса лежало на несколько
сотен метров дальше. Никто до сих пор не знает, как он туда добрался.

Когда в нас попала граната, у Акса все еще оставалось три
магазина для пистолета. Но когда его нашли, в пистолете стоял
последний. А это могло означать лишь одно: Акс, должно быть,
сражался дальше, придя в сознание после взрыва и снова стреляя в
этих уродов, выпустив в них, может, еще тридцать патронов. Должно
быть, это свело его с ума. Я думаю, именно поэтому, когда он
неизбежно пал от ужасных ран, они добили его таким варварским
способом.
Я раньше думал, что Оди Мерфи был примером храбрости
американского солдата. Но я в этом не уверен. Теперь уже. Больше нет.
И больше, чем я могу выразить, я скорблю о них, о том, что они, в
конце концов, совершили. Морган так тяжело переживает смерть
друга, что никто не может даже упомянуть имя Акса в его
присутствии. Я думаю, чтобы это понять, его надо было знать лично.
Не много на свете людей, похожих на Мэтью Аксельсона.
К тому времени, когда поисковая группа привезла тело Акса, меня
уже не было в Афганистане. Меня увезли оттуда в ночь на 8 июля, на
большом военном «Боинге C-141», в Германию. Джеф Делапента
улетел со мной и всегда находился рядом. Там я поступил в
региональный медицинский центр на базе ВВС США в Ландштуле,
рядом с западной границей Франции, где-то в девяноста километрах к
юго-западу от Франкфурта.
Я пробыл в центре около девяти дней: там мне долечивали раны и
проводили терапию для костей и сухожилий в спине, плече и запястье.
Но бактерия из бутылки пепси все никак не хотела покидать мой
желудок. Она оказывала сильное сопротивление долгие месяцы, и мне
очень тяжело было заново набрать привычный вес.
Но я прошел через все это и, наконец, уехал из Германии, пролетев
еще 6500 километров обратно в США. На этот раз лейтенант Клинт
Берк, мой напарник из BUD/S, сопровождал меня вместе с доктором
Диккенсом. Мы с Клинтом уже давно были близкими друзьями, и
путешествие показалось нам совсем недолгим. Мы летели на грузовом
самолете «C-17», но наверху, в «первом классе» и в креслах. Это было
отлично. Мы приземлились через девять часов в Мэриленде. Военно-
морской флот попросил разрешения довезти нас домой на частном
вертолете «Gulfstream», который принадлежал сенатору.

Мы с шиком прибыли в Техас, в аэропорт «Сан-Антонио», который
находится почти в трехстах километрах к западу от Хьюстона, вдоль
десятого шоссе над рекой Колорадо. Дома, я думаю, обсуждалось, что
меня отправят в Сан-Диего, но неожиданно Морган просто сказал:
«Можете об этом забыть. Он едет домой, и мы его заберем».
В наш семейный «Шевроле» сели Морган, мой младший брат
Скотти, а еще лейтенанты SEAL Д. Д. и Д. Т. Они поехали через весь
штат Одинокой звезды, чтобы забрать брата, которого все СМИ
окрестили мертвым. Я не мог в это поверить, когда увидел, как ребята
ждали моего приземления на частном вертолете. Мы все немного
прослезились. Это были лишь слезы счастья, я думаю, потому, что все
мои друзья жили под гнетом неуверенности и сомнений в том,
увидимся ли мы когда-нибудь снова. Должен сказать, что во время
моих скитаний эта мысль мелькала у меня в голове несколько раз.
В основном я помню смех. «Господи, ты выглядишь ужасно, –
сказал Морган, – у мамы будет нервный срыв, когда она тебя увидит».
Это напомнило мне то, что я сказал Аксу, когда он был смертельно
ранен на горе: «Эй, приятель, да ты просто ужасно выглядишь!» Мы
всегда так друг с другом разговариваем. Помните: Морган был
«морским котиком», и его слова, даже сказанные брату-близнецу, были
наполнены юмором, как и все, что мы говорим друг другу. Однажды
Морган тоже может оказаться в ловушке на той горе, и я буду так же
ждать его, изводить себя волнением и страхом за его жизнь. Однако
тогда он и Скотти сказали, что любят меня. Эти слова много для меня
значили.
Капитана Перо поблизости не оказалось, так что Скотти взял на
себя его обязанности и раздобыл целый мешок чизбургеров для
нашего пятичасового пути домой. Мы много смеялись по пути через
Техас, я старался приуменьшить свои мучения, говорил им, что не так
уж все было плохо, хотя никто из парней мне не верил. Думаю,
невозможно выглядеть так ужасно, как выглядел я, и убеждать
окружающих, что все лучше, чем кажется.
Мы повеселились, но я все же рассказал им несколько вещей,
которые были совсем невеселыми, скорее ужасными. Морган рыдал
как ребенок, когда я рассказал ему про Акса. Все притихли, потому что
у нас не было слов, которые смогли бы его утешить, не было ничего,

что могло бы облегчить его печаль. По моему мнению, никто, ничто и
никогда не сможет. То же самое можно сказать и про меня с Майки.
Наконец мы добрались до своего небольшого уголка в Восточном
Техасе. Все родственники и друзья собрались на крыльце, когда мы
подъехали по широкой глиняной дороге на ранчо, к дому, который, как
я думал, более не увижу. Большие дубы, как всегда, возвышались над
домом, и отцовские собаки с лаем выбежали нам навстречу.
Старушка Эмма очень необычно бежала впереди и махала хвостом,
будто знала то, чего не знали остальные.
Мама, как мы и думали, разрыдалась при виде меня, потому что я
все еще был на тринадцать килограммов легче, чем тогда, когда она
видела меня в прошлый раз. Думаю, я все еще выглядел немного
болезненно. Я ей так и не сказал о той инфекции тифа из бутылки
пепси. Встретить меня пришло много людей со всей округи.
В то время я не знал, что все эти люди отстояли пятидневную
молитвенную службу, которая проходила на ранчо, пока от меня не
было вестей. На эту службу никого не приглашали, никто не знал,
состоится ли она вообще. Эта служба началась с грустного
предсказания, возникла из дружбы и уверенности, из мрачного рока и
маленькой надежды, но закончилась радостью от услышанных
Господом молитв. Я едва мог в это поверить, когда узнал, что здесь
происходило.
И все же прямо передо мной стояло железное доказательство
любви этих техасцев ко мне и к тому, что я делал для своей страны.
Оно обрело форму новенького каменного дома, стоящего на новом
мощеном дворе, метрах в пяти от главного дома. Этот домик был
высотой в два этажа, с пристроенным широким деревянным верхним
настилом вокруг комнат, к которым примыкал высокий душ с
каменными стенами, приспособленный специально для меня. Внутри
дом был идеально обставлен и украшен, расстелены ковры, а посреди
гостиной стоял большой плазменный телевизор.
«А как это сюда попало?» – спросил я маму. И то, что она тогда
рассказала, меня поразило. Все началось с визита великолепного
техасского землевладельца по имени Скотт Уайтхэд, приехавшего к
нам уже после окончания службы. Он был в числе многих людей,
которые пришли навестить родителей и выразить радость по поводу

того, что меня нашли. До этого Уайтхэд никогда, кстати, не встречался
ни с кем из членов моей семьи.
Перед тем как уйти, он объяснил, что у него есть близкий друг, а у
друга есть своя строительная компания в Хьюстоне. Он
поинтересовался: «Может, Маркус хотел бы получить что-нибудь в
подарок, когда приедет домой?»
Мама объяснила, что я всегда хотел свой небольшой уголок, где я
мог бы «поймать расслабон», как, без сомнения, выразился бы Шейн
Паттон. И, вероятно, небольшое увеличение моей спальни на первом
этаже действительно было бы кстати. Она подумывала сделать
пристройку по самой небольшой цене, возможно, они с отцом смогут
себе это позволить.
Дальше, как рассказала мама, два самых больших грузовика,
которые она когда-либо видела, приехали на ранчо вместе с краном,
механическим экскаватором, парой архитекторов, строительных
инженеров и бог знает с кем еще. Бригада из примерно тридцати
человек, работая посменно двадцать четыре часа на протяжении трех
суток, построила мне дом!
Скотт Уайтхэд просто сказал, что он был горд оказать небольшую
услугу великому техасцу (Боже! Это же он обо мне!). Он до сих пор
почти каждый день звонит, чтобы спросить, как у нас дела.
В любом случае, мы с Морганом переехали туда и освободили
место для потока «морских котиков», которые все приезжали, чтобы с
нами увидеться. Я остался дома, с семьей, и отдыхал еще две недели, в
течение которых мама яростно вела борьбу с бактерией из-под пепси,
чтобы я набрал вес.
Парни Скотта Уайтхэда подумали обо всем. Они даже провели
телефон в мою новую резиденцию, и первый звонок, который я
получил, стал для меня настоящим сюрпризом. Я поднял трубку, и
голос сказал: «Маркус, это Джордж Буш. Сорок первый».
Боже! Это был сорок первый президент Соединенных Штатов! Я
быстро это понял. Президент Буш живет в Хьюстоне.
«Да, сэр, – ответил я, – Я, конечно, знаю, кто вы».
«Я звоню, чтобы сказать, как все мы гордимся вами. Мой сын в том
числе, и он хочет, чтобы вы знали, что все Соединенные Штаты
Америки гордятся вами, вашей отвагой и смелостью под огнем врага».

Черт, тут же было понятно, что он – человек военный. Я знал о его
достижениях: он был пилотом торпедного бомбардировщика во время
Второй мировой, летал над Тихим океаном, был сбит в бою с
японцами и получил крест «За летные боевые заслуги». Этот человек
назначил генерала Колина Пауэла председателем Комитета
военачальников. Победитель войны в Персидском заливе.

Вы, наверное, шутите! «Я, Джордж, сорок первый президент
Соединенных Штатов Америки, звоню, чтобы сказать, что мы очень
вами гордимся!» Это меня сразило наповал. А еще он сказал, если что-
то понадобится – что угодно – «обязательно позвоните мне». Потом он
дал свой номер телефона. Как вам это? Мне, Маркусу! То есть – Боже!
Ведь он не обязан был этого делать. Техасцы, что, самые великие люди
в мире? Может быть, вы так и не думаете, но готов поспорить, вы меня
поймете.
Я был в восторге, что президент Буш позвонил. От всей души его
поблагодарил и сказал в конце: «Если что-то пойдет не так, сэр, я,
конечно, позвоню. Да, сэр».
К середине августа, так как я еще числился во флоте США, мне
пришлось вернуться на Гавайи, в 1-ю роту SDV. За эти две недели,
проведенные там, со мной встретился начальник штаба ВМС адмирал
Майк Маллин, приехав прямо из Пентагона.
Он попросил меня зайти к себе офис и тут же повысил меня в
звании, сделав унтер-офицером первого класса, без всяких проволочек.
Он – глава ВМС США. Это была самая высокая честь для меня,
момент, который я никогда не забуду – я находился в присутствии
адмирала Маллина. Он сказал, что очень мной гордится. Большего мне
и не надо было. Я чуть не расплакался.
Возможно, гражданские люди не смогут понять, почему такая
честь значит для нас так много: это священное осознание, что ты
хорошо служил своей стране, что исполнил свой долг и даже как-то
дожил до осуществления самых высоких ожиданий.
Даже несмотря на то, что это может показаться странным ритуалом
дикого племени, похожим на локхай, надеюсь, вы поняли, о чем я.
В любом случае, адмирал спросил меня, может ли он для меня что-
то сделать, и я сказал, что есть одна просьба. Я принес с собой
нашивку, которая висела у меня на груди во время всей службы в
Афганистане, во время сражений с «Талибаном» и «Аль-Каидой». Это
нашивка с Одинокой звездой Техаса. Она немного обгорела от взрыва
той последней гранаты, на ней виднелись следы крови, хоть я и
пытался ее почистить. Но я завернул этот кусок ткани в пластик, и на
нем было четко видно звезду Техаса. Я попросил адмирала Маллина
отдать нашивку президенту Соединенных Штатов.

Он ответил, что обязательно передаст и что, вероятно, для
президента Джорджа В. Буша будет честью ее принять.
«Не хотели бы вы послать записку президенту вместе с боевой
нашивкой?» – спросил меня адмирал Маллин.
Я не хотел. «Я буду благодарен, если вы просто передадите ее, сэр.
Президент Буш – техасец. Он поймет».
У меня была еще одна просьба, но я оставил ее для своего
непосредственного начальства. Я хотел вернуться в Бахрейн и опять
присоединиться к 1-й роте SDV, и в конце концов приехать домой
вместе с ними, когда их командировка закончится.
«Я уезжал с ними, и я хочу с ними же вернуться», – сказал я, и мой
очень хороший друг Марио, старший командир взвода «Альфа»,
решил, что это уместно. И 12 сентября 2005 года я вернулся обратно на
Средний Восток, приземлившись на базе ВВС на острове Мухаррак, в
том же месте, которое я покинул пять месяцев назад с Майки, Аксом,
Шейном и Дэном Хили, направляясь в Афганистан. Теперь остался
только я.
Меня провезли по мощеной дороге обратно на американскую базу
в северо-восточном углу страны, в западную часть пригорода столицы
Манамы. Мы проехали через центр города, через места, где люди
открыто показывали, что они нас ненавидят, и на этот раз я признаю, в
моей душе была тень страха. Теперь я из первых рук знал, насколько
джихадисты нас ненавидят.
Я вернулся к своим парням и оставался в Бахрейне до позднего
октября. Потом мы все вернулись на Гавайи, и я стал готовиться к еще
одному тяжелому путешествию, которое пообещал совершить –
пообещал себе, своим павшим братьям и их семьям в молитвах. Я
намеревался увидеть всех родственников ребят из моей команды и
рассказать, какой достойный пример их сыновья, мужья и братья
показали на передовой битвы против мирового террора.
Я полагаю, что в определенном смысле я заполнял ту часть своей
души, которая не была заполнена той печалью, когда – одно за другим
– тела членов моей команды возвращались из Афганистана в США. Я
пропустил похороны, которые по большей части прошли прежде, чем я
вернулся. И даже поминальные службы, безукоризненно проведенные
ВМФ для моих погибших товарищей.

Например, похороны лейтенанта Майки Мерфи на Лонг-Айленде, в
Нью-Йорке, были масштабными. Власти перекрыли все дороги, на
которых было сильное движение. На Лонг-Айлендском шоссе висели
баннеры в память о «морском котике», который заплатил высшую цену
в борьбе с воинами «Аль-Каиды».
Для кортежа был организован полицейский эскорт, и тысячи
простых людей пришли, чтобы отдать последнюю дань уважения
местному солдату, который отдал все за свою страну. Но они не знали
даже четверти того, чем он пожертвовал. Как никто другой не знал.
Кроме меня.
Мне показывали фотографии службы на кладбище. Ее провели в
хлесткий дождь, все присутствующие были насквозь мокрые.
«Морские котики» с каменными лицами твердо стояли под дождем,
одетые по полной парадной форме, пока Майки опускали в
бесконечную тишину могилы.
Каждое тело привезли домой на самолете, и каждое
сопровождалось эскортом SEAL в парадной форме. Они охраняли
гробы, каждый из которых был обернут во флаг США. Как я уже
говорил, даже посмертно мы никогда и никого не оставляем на
вражеской территории.
Для прибытия самолета с телом Джеймса Саха был закрыт
международный аэропорт Лос-Анджелеса. Были запрещены все
вылеты и прилеты, пока военный самолет приближался и заходил на
посадку. Все было закрыто до тех пор, пока эскорт не вынес гроб и не
поставил его в катафалк.
Штат Колорадо был близок к закрытию дорог для прибытия тела
Дэнни Дитца, потому что история его героизма каким-то образом
просочилась в прессу. Но, как и законопослушные граждане Лонг-
Айленда, люди Коронадо не узнают даже части того, что сделал этот
могучий воин перед лицом врага ради нашего народа.
Целый город Чико в Северной Калифорнии был закрыт для въезда,
когда Акс прибыл домой. Этот маленький городок расположен где-то в
ста двадцати километрах к северу от Сакраменто, и там даже есть
собственный муниципальный аэропорт. Эскорт был встречен
почетным караулом, который вынес гроб перед огромной толпой
людей. Похороны проходили на следующий день, и весь город застыл
– настолько серьезными были пробки.

Все эти люди пытались отдать дань уважения погибшим воинам.
Подобные истории происходили везде. Я точно знаю: неважно, сколько
гадостей выльется в нашу сторону из уст либеральной прессы,
американский народ просто в это не поверит. Наши люди поистине
гордятся Вооруженными силами Соединенных Штатов Америки. Они
интуитивно понимают, что мы делаем. Никакие предположения и
возмущения по поводу нашей грубости, неподчинения Женевской
конвенции и нарушения прав человека по отношению к террористам
не изменят того, что думает о нас большинство людей.
Сомневаюсь, что хоть какой-нибудь редактор любого вида средств
массовой информации получит такое же признание, какое заслужили
«морские котики», даже несмотря на то, что эти боевые войска
пережили самые героические моменты в пугающем одиночестве
Гиндукуша. Возможно, СМИ предложили американскому обществу
отравленную чашу, а потом выпили из нее сами.
Некоторые члены медиасферы могут считать, что они имеют право
промывать мозги широкой публике, когда им заблагорассудится, но я-
то знаю, что это не так. Не здесь. Не в Соединенных Штатах Америки.
В течение всего нашего длинного путешествия по штатам и семьям
родственников погибших ребят нас встречали только с теплом,
дружбой и благодарностью, как представителей ВМС США. Я думаю,
что наше присутствие в далеко разбросанных друг от друга по всей
стране домах раз и навсегда показало, что воспоминания о любимых
людях будут всегда бережно храниться, не только их семьями, но и
флотом, в котором они служили. Потому что ВМС США заботится о
таких вещах. Поверьте, солдатам действительно не все равно.
В тот же момент, когда я сказал своему начальству, что оставшимся
членам отряда «Альфа» стоит совершить это путешествие, флот
предложил свою поддержку и тут же согласился, что нам всем следует
поехать и что ВМС оплатят до цента стоимость этой поездки.
Мы прибыли обратно в Сан-Диего и наняли внедорожники. Потом
мы поехали в Лас-Вегас, чтобы встретиться с семьей моего ассистента
Шейна Паттона, который погиб при падении вертолета на горе. Мы
приехали туда в День ветеранов. Нас сделали почетными гостями на
поминальной службе. Для меня переживать это было очень грустно.
Отец Шейна был офицером SEAL и понимал, насколько близко я
знал его сына. Я держался, как мог.

Потом мы полетели в Нью-Йорк, чтобы увидеться с матерью и
невестой Майки, а после этого – в округ Вашингтон, чтобы
встретиться с родителями капитана-лейтенанта Эрика Кристенсена,
нашего командира роты, ветерана SEAL. Этот офицер в тот день
бросил все и сел в вертолет с простыми солдатами, вставил магазин в
свой автомат и повторял всем вокруг, что Майки пригодится любое
оружие, которое он мог достать. Думаю, что именно с Эриком Майки
говорил, когда сделал этот последний телефонный звонок.
Я сказал адмиралу Кристенсену, его отцу, что Эрик всегда будет
для меня героем, каким он был для всех, кто погиб на горе вместе с
ним. Нашего командира похоронили на территории Военно-морской
академии США в Аннаполисе.
Потом мы отправились на Национальное кладбище Арлингтона,
чтобы посетить могилу лейтенанта Майка Макгриви-младшего и
унтер-офицера первого класса Джефа Лукаса родом из города Корбетт,
штат Орегон. Они оба погибли в вертолете и были погребены плечом к
плечу в Арлингтоне, так, как погибли в горах Гиндукуша.
Потом мы полетели обратно через всю страну, чтобы навестить
огромную семью унтер-офицера Джеймса Саха. Его друзья и
родственники пришли на кладбище вместе с нами, чтобы вознести
молитвы за одного из самых популярных ребят в нашей роте.
Старшина Дэн Хили погребен на военном кладбище в Пойнт Лома,
Сан-Диего, недалеко от Коронадо. Мы все поехали в Северную
Калифорнию, чтобы увидеться с его семьей. Потом мы направились в
Чико, и я рассказал жене Акса Синди, как яростно он сражался, каким
он был героем и что последними его словами были: «Скажи Синди,
что я ее люблю».
Дэнни Дитц был родом из Коронадо, там он и был похоронен. Но
его семья жила в Вирджинии, рядом с базой в Вирджинии-Бич. Мы
съездили туда, чтобы увидеться с его темноволосой красавицей-женой
Пэтси. Я постарался как можно подробнее объяснить ей, насколько
важную роль он сыграл в нашей команде и как в конце концов он
погиб, сражаясь смелее любого человека, когда-либо служившего в
Вооруженных силах США.
Но скорбь, которую переживала Пэтси, было тяжело облегчить. Я
знаю, она чувствовала, что эта потеря поломала ее жизнь безвозвратно,
хоть она и попытается жить дальше. Пэтси тогда сидела в обнимку с

двумя большими собаками Дэнни, и прямо перед тем как я ушел, она
просто сказала: «Я знаю, что никогда в моей жизни не будет такого
человека, как Дэнни».
Поспорить с этим я не могу.
Этот год подходил к концу, мои раны постепенно затягивались,
хоть многое и не пришло окончательно в норму. Меня отправили
обратно, в Коронадо, открепили от первой роты SDV и направили в
распоряжение пятой роты SEAL, где я был назначен ведущим
офицером отряда «Альфа». Как во всех отрядах SEAL, в нем
существует свой четкий механизм действия. Офицеры несут
ответственность, старшина остается за главного с личным составом, а
руководит ведущий офицер. Мне даже предоставили стол, а капитан
Рико Ленвай почти сразу стал относиться ко мне по-отцовски, так же
как и главный старшина Пит Насчек, крутой парень и ветеран почти
всех боевых действий.
Но для меня это было нелегко – вернуться в Коронадо, где я не был
с тех пор, как семь лет назад проходил курс BUD/S. Я гулял по пляжу,
где впервые столкнулся с реальностью жизни «морского котика» и с
высокими ожиданиями, и с испытаниями, которые я должен был
вынести: холод, зверский холод и боль; способность подчиняться
приказам моментально, без вопросов, без злобы и обиды. Это
основополагающие положения дисциплины.
Именно здесь я бегал, прыгал, носил тяжести, отжимался, плавал,
нырял и боролся за каждый миллиметр своей жизни. Я умудрялся как-
то идти вперед, когда остальные падали рядом со мной. Миллионы
надежд разбивались здесь, на этом омытом приливом песке. Но только
не моя, и у меня возникало забавное чувство, что этот пляж навсегда
станет прибежищем призрака молодого, борющегося Маркуса
Латтрелла, который пытается догнать и перегнать своих товарищей.
Я прошелся до моей первой казармы и почти выскочил из своих
ботинок, когда раздался вой и включилось отделение санитарной
обработки. Я немного постоял рядом с плацем, где командиры SEAL
когда-то выражали мне свои теплые пожелания после того, как надели
мне на грудь значок трезубца. Там я впервые пожал руку адмиралу
Джо Магуайру.
Я посмотрел на молчаливый колокол рядом со штабом BUD/S и на
то место, где выбывшие оставляли свои каски. Скоро там выстроятся в

ряд новые каски, как только начнется курс BUD/S. В последний раз,
когда я был здесь, я стоял в строю вместе с безукоризненно
выглядящими ребятами, только ставшими «морскими котиками», со
многими из которых я впоследствии служил.
Мне казалось, что каждый из них в любой день сделал бы те же
самые вещи, которые сделал я в мою последнюю боевую миссию в
Гиндукуше. Я ничем от них не отличался. Я был всего лишь тем же
самым техасским парнем, который прошел самую великую
тренировочную программу на Земле с самыми великими ребятами,
которых только можно встретить. Офицеры SEAL, воины, передовая
Вооруженных сил США. У меня все еще в горле застревает комок,
когда я думаю о том, кем мы на самом деле являемся.
Помню, у меня немного побаливала спина, пока я стоял на плацу,
потерявшись в собственных мыслях. Мое запястье тоже болело в
ожидании очередной операции. И думаю, я понимал, глубоко внутри,
что никогда уже не стану физически тем же человеком, никогда уже не
буду таким сильным в бою, как когда-то, потому что не смогу больше
ни бегать, ни лазать по скалам. Да и все равно: я никогда и не был
олимпийским стандартом!
Но я всегда жил своей мечтой и думаю, меня еще много раз
спросят, стоило ли оно того в конце концов. Мой ответ всегда будет
тем же самым, который я так часто повторял в свой первый день здесь.
«Определенно, сэр». Я уже прошел через это, у меня есть ужасные
и великие воспоминания, и я не променял бы их ни на что в этом мире.
Я – офицер SEAL ВМФ США.

жүктеу/скачать 2,07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: