Книга символическая, чем и отличается от «Дневника Мага», где нет ни

* * *
Алхимик тронул лошадь.
— Каждый человек на земле, чем бы он ни занимался, играет главную
роль в истории мира. И обычно даже не знает об этом.
Сантьяго улыбнулся. Он никогда не думал, что жизнь может быть так
важна для пастуха.
— Прощай, — сказал Алхимик.
— Прощай, — ответил юноша.
* * *

Два с половиной часа Сантьяго ехал по пустыне, внимательно
прислушиваясь к тому, что говорило сердце. Именно оно должно было
указать ему, где спрятаны сокровища. «Где сокровища, там будет и твоё
сердце», — сказал ему Алхимик.
Но сердце говорило о другом. С гордостью оно рассказывало историю
пастуха, бросившего своих овец, чтобы сделать явью дважды
приснившийся сон. Напоминало о Своей Стезе и о многих, одолевших
её, — о тех, кто отправлялся на поиски новых земель или красавиц и
противостоял рассудку и предрассудкам своих современников. Оно
говорило о великих открытиях, о великих переменах, о книгах.
И только когда Сантьяго начал подниматься по склону бархана, сердце
прошептало ему: «Будь внимателен. Там, где ты заплачешь, буду я, а значит,
и твои сокровища».
Юноша взбирался медленно. На усыпанном звёздами небе снова
появилась полная луна — целый месяц шёл он по пустыне. Луна освещала
бархан, и тени играли так причудливо, что пустыня казалась волнующимся
морем, и Сантьяго вспоминал тот день, когда, простившись с Алхимиком,
бросил поводья и дал своему коню волю. Луна освещала безмолвие
пустыни и оставшийся позади путь, свершаемый теми, кто ищет
сокровища.
Когда через несколько минут он поднялся на вершину, сердце его
вдруг отчаянно заколотилось. Перед ним, освещённые луной и белизной
песков, величественно высились пирамиды.
Сантьяго упал на колени и заплакал. Он возблагодарил Бога за то, что
тот дал ему поверить в Свою Стезю, свёл его с Мелхиседеком, с Продавцом
Хрусталя, с англичанином, с Алхимиком и — главное — что дал ему
повстречать женщину пустыни, женщину, которая заставила его поверить в
то, что любовь никогда не отлучит человека от его Стези.
С высоты тысячелетий смотрели на юношу пирамиды. Теперь он, если
пожелает, может вернуться в оазис, жениться на Фатиме и пасти овец. Жил
же в пустыне Алхимик, который знал Всеобщий Язык и умел превращать
свинец в золото. Сантьяго некому показывать своё искусство, некого дивить
плодами своей мудрости: следуя Своей Стезёй, он выучился всему, что
было ему нужно, и испытал всё, о чём мечтал.
Но он искал свои сокровища, а ведь считать дело сделанным можно,
лишь когда достигнута цель. Юноша стоял на вершине и плакал, а когда
посмотрел вниз, увидел: там, куда падали его слёзы, ползёт жук-скарабей.
За время странствий по пустыне Сантьяго узнал, что в Египте это символ
Бога.

Ещё один знак был подан ему, и юноша принялся копать, но сначала
вспомнил Торговца Хрусталём и понял, что тот был неправ: никому не
удастся построить пирамиду у себя во дворе, даже если весь свой век
будешь громоздить камень на камень.
* * *
Всю ночь он рыл песок в указанном месте, но ничего не нашёл. С
вершин пирамид безмолвно смотрели на него тысячелетия. Однако он не
сдавался — копал и копал, борясь с ветром, который то и дело снова
заносил песком яму. Сантьяго выбился из сил, изранил руки, но продолжал
верить своему сердцу, которое велело искать там, куда упадут его слёзы.
И вдруг в ту минуту, когда он вытаскивал из ямы камни, послышались
шаги. Сантьяго обернулся и увидел людей — их было несколько, и они
стояли спиной к свету, так что он не мог различить их лиц.
— Что ты здесь делаешь? — спросил один.
Юноша ничего не ответил. Страх охватил его, ибо теперь ему было что
терять.
— Мы сбежали с войны, — сказал другой. — Нам нужны деньги. Что
ты спрятал здесь?
— Ничего я не спрятал, — отвечал Сантьяго.
Но один из дезертиров вытащил его из ямы, второй обшарил его
карманы и нашёл слиток золота.
— Золото! — вскричал он.
Теперь луна осветила его лицо, и в глазах грабителя Сантьяго увидел
свою смерть.
— Там должно быть ещё! — сказал второй.
Они заставили Сантьяго копать, и ему пришлось подчиниться. Но
сокровищ не было, и тогда грабители принялись бить его. И били до тех
пор, пока на небе не появился первый свет зари. Одежда его превратилась в
лохмотья, и он почувствовал, что смерть уже близка.
Ему вспомнились слова Алхимика: «Зачем тебе деньги, если придётся
умереть? Деньги и на мгновение не могут отсрочить смерть».
— Я ищу сокровища! — крикнул Сантьяго.
С трудом шевеля разбитыми и окровавленными губами, он рассказал
грабителям, что во сне дважды видел сокровища, спрятанные у подножья
египетских пирамид.
Тот, кто казался главарём, долго молчал, а потом обратился к одному

из подручных:
— Отпусти его. Ничего у него больше нет, а этот слиток он где-нибудь
украл.
Сантьяго упал. Главарь хотел заглянуть ему в глаза, но взгляд юноши
был устремлён на пирамиды.
— Пойдёмте отсюда, — сказал главарь остальным, а потом обернулся
к Сантьяго: — Я оставлю тебя жить, чтобы ты понял, что нельзя быть
таким глупцом. На том самом месте, где ты сейчас стоишь, я сам два года
назад несколько раз видел один и тот же сон. И снилось мне, будто я
должен отправиться в Испанию, отыскать там разрушенную церковь, где
останавливаются на ночлег пастухи со своими овцами и где на месте
ризницы вырос сикомор. Под корнями его спрятаны сокровища. Я, однако,
не такой дурак, чтобы из-за того лишь, что мне приснился сон, идти через
пустыню.
С этими словами разбойники ушли.
Сантьяго с трудом поднялся, в последний раз взглянул на пирамиды.
Они улыбнулись ему, и он улыбнулся в ответ, чувствуя, что сердце его
полно счастьем.
Он обрёл свои сокровища.

Эпилог 
Юношу звали Сантьяго. Было уже почти совсем темно, когда он
добрался до полуразвалившейся церкви. В ризнице по-прежнему рос
сикомор, а через дырявый купол, как и раньше, видны были звёзды. Он
вспомнил, что однажды заночевал здесь со своей отарой, и, если не считать
сна, ночь прошла спокойно.
Сейчас он снова был здесь. Но на этот раз он не пригнал сюда овец. В
руках у него была лопата.
Он долго глядел на небо, потом вытащил из котомки бутылку вина,
сделал глоток. Ему вспомнилось, как однажды ночью в пустыне он тоже
смотрел на звёзды и пил вино с Алхимиком. Подумал о том, сколько дорог
уже осталось позади, и о том, каким причудливым способом указал ему Бог
на сокровища. Если бы он не поверил снам, не встретил старую цыганку,
Мелхиседека, грабителей…
«Список получается слишком длинный. Но путь был отмечен вехами,
и сбиться с него я не мог», — подумал он.
Незаметно для себя он уснул. А когда проснулся, солнце было уже
высоко. Сантьяго стал копать под корнями сикомора.
«Старый колдун, — подумал он об Алхимике, — ты всё знал наперёд.
Ты даже оставил второй слиток золота, чтобы я мог добраться до этой
церкви. Монах рассмеялся, когда увидел меня, оборванного и избитого.
Разве ты не мог меня избавить от этого?»
«Нет, — расслышал он в шелесте ветра. — Если бы я предупредил
тебя, ты не увидел бы пирамид. А ведь они такие красивые, разве не так?»
Это был голос Алхимика. Юноша улыбнулся и продолжал копать.
Через полчаса лопата наткнулась на что-то твёрдое, а ещё час спустя перед
Сантьяго стоял ларец, полный старинных золотых монет. Там же лежали
драгоценные камни, золотые маски, украшенные белыми и красными
перьями, каменные идолы, инкрустированные бриллиантами, — трофеи
завоеваний, о которых давным-давно забыла страна, добыча, о которой её
владелец не стал рассказывать своим детям.
Сантьяго вытащил из сумки Урим и Тумим. Они лишь однажды, в то
утро на рынке, пригодились ему: жизнь и без них давала ему верные знаки.
Он положил их в ларец — это тоже часть его сокровищ: камни будут
напоминать ему о старом царе, которого он никогда больше не встретит.
«Жизнь и в самом деле щедра к тем, кто следует Своей Стезёй, —

подумал он и вспомнил, что надо пойти в Тарифу и отдать десятую часть
старой цыганке. — Как мудры цыгане! Должно быть, оттого, что много
странствуют по свету».
Он снова ощутил дуновение ветра. Это был «левантинец»,
прилетевший из Африки, но на этот раз он не принёс с собой запах
пустыни, не предупреждал о нашествии мавров. Теперь Сантьяго различил
в нём такой знакомый аромат, звук и вкус медленно приближавшегося и
наконец осевшего у него на губах поцелуя.
Юноша улыбнулся: то был первый поцелуй Фатимы.
— Я иду, — сказал он, — иду к тебе, Фатима.