Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Многие годы моей жизни и работы связаны с Алимом Кешоковым. Да и в детстве пили мы воду одной реки Чегем, смотрели на вечно не тающие снега одних гор, над нами проносились одни и те же облака, бросая тень на крыши наших домов. Так получилось, что в трудные дни войны мы были вместе долгие месяцы, не раз над нами пролетали свистящие пули, нередко приходилось спать, укрывшись одной плащ-палаткой, есть из одного солдатского котелка, читать друг другу в завьюженных окопах торопливо написанные строки стихов.

Мы в дыму войны шли вместе через заснеженные волжские и донские степи, были среди освободителей Донбасса, лежали в воронках Перекопа, переходили через Сиваш, сражались в Крыму. Тогда мы с Алимом делили кусок хлеба и щепотку солдатской махорки, делились своими думами и стихами. Это было большой наградой и утешением. Сквозь дым боев одинаково мерещились нам горы и отцовские дворики с желтеющим подсолнухом. Мы были молоды. Горячо мечтали о книгах, которые думали писать после войны. Как говорится, человек познается в беде, а я был рядом с Алимом в труднейшие дни. Я знаю его лучше многих.

Одно стихотворение Алима, прочитанное им где-то в донских степях, запомнилось мне навсегда. О чем оно? Солдат тащил товарища, который говорил: «Оставь, меня, сам можешь погибнуть! Оставь меня. Счастье между нами поровну никто не делил. Оставь меня!» Но солдат не оставил друга. Он полз под огнем противника, грыз землю, но товарища вынес.

Не случайно я начал свой разговор с этих, ставших далекими, воспоминаний. Они, как мне думается, важны не только как черточки биографии Алима Кешокова, но и для его поэзии, для всего его творчества. Он стал крупным мастером, известным всей стране поэтом, каким все мы знаем его ныне, пройдя суровую жизненную школу, тяжелые испытания войны, явившейся для поэта самым большим потрясением в жизни. Он закалял свой характер и свое слово, постигая красоту человеческой совести, чести, мужества, преданности народу и родной земле. Мужественный и мудрый человек, Алим Кешоков остался верным этим благородным чертам своего характера, как тот солдат в его стихах, который спасал раненого друга. Энергия и целеустремленность того фронтового стихотворения развивались и крепли в творчестве Кешокова, все больше совершенствуясь, достигая зрелости, приобретая размах.

Все прекрасное на земле создано общими, дружными усилиями честных людей, их руками и разумом, даже их страданиями и гибелью. Во все ими сделанное они вдохнули бессмертную силу благородства, красоты человеческой души и подвига. На лучших творениях художников и мыслителей всех народов лежит печать совести человечества. Ее мы чувствуем даже в каждой затерянной среди скал старинной башне – творении безымянных мастеров, совесть которых была чиста, как снега вершин, постоянно сверкавших перед их глазами.

Первое стихотворение Алима Кешокова было опубликовано тридцать лет назад. А первая книга стихов вышла летом 1941 года. И с авторскими экземплярами этого сборника в вещевом солдатском мешке, он ушел на фронт. Да, в вещевом мешке были книги, а в душе – горечь беды, обрушившейся на родную страну, и лучшие надежды. В раннем стихотворении «Дикая яблоня» Алим писал:

Наш хлеб горчил в минувшие года,

Могло быть иначе, если вместо

Воды, дружище, на слезах тогда

Крутое мы замешивали тесто!

Те времена давно прошли, поверь.

Растим плоды народу мы на радость,

На счастье... Понимаешь ли теперь

Откуда в яблонях берется сладость?
Алим Кешоков своей первой книгой принес в родную литературу новые мотивы, приемы, ритмы, краски, мысли, рождался большой поэт. Первым это почувствовал и отметил наш старший друг и добрый учитель Али Шогенцуков. Али погиб на войне. Алим Кешоков поднял знамя, выпавшее из рук Шогенцукова и смело понес его дальше.

Поэзия — слишком прекрасный дом, чтобы вести себя в нем дурно. В этом сказочном доме жили такие великие люди, бились такие чистые и самозабвенные сердца. Сказанное имеет прямое отношение к Алиму Кешокову, к его личности и творчеству. Мне хорошо известно, как Алим относится к поэзии. Эхо скал точно повторяет голос. Так и поэзия передает сокровеннейшие мысли ее создателей, тончайшие и самые искренние движения человеческой души. Она очень далека от дипломатии. Она естественна, как вздох ребенка. Я говорю о поэзии, а не о рифмованных строчках. Каждый поэт всю жизнь слышит шум речки детства, куда бы его ни забрасывала судьба. И это самый чистый в мире мотив. Речь идет о верности художника всему светлому, доброму, народной душе, ее чаяниям. Этими благородными чертами отмечено все лучшее, что создано за три десятилетия Алимом Кешоковым – прозорливым и умным художником.

Долгие годы, живя рядом, пользуясь его дружбой, наблюдая за ним, я всегда замечал в нем черты строителя и созидателя, человека, рожденного для действия, видел, как много в нем энергии, воли, любви к жизни, ее краскам. Эти благородные, так необходимые и незаменимые в жизни черты перешли в произведения поэта. Их мы хорошо чувствуем и тогда, когда Алим пишет о том, что свой последний час хотел бы встретить на скаку, и в искрометных стихах о всаднике, который проскакал по небу и проложил Млечный Путь, и в строчках о заоблачных людях-горняках, унесших красное знамя к вершинам, и о любимом поэте Лермонтове, которому и во сне кабардинский поэт с любовью поддерживает стремя, когда тот садится на коня, чтобы мчать по горным дорогам. Всюду в стихах и поэмах Кешокова живет неистребимый оптимизм. Это подлинная любовь к жизни, к созиданию, вера в светлый смысл бытия. Он отлично знает, что легкой жизни не бывает, ему хорошо известно, какой ценой берется победа:

Нередко жалобы слышны: жизнь коротка.

Что удлинит ее? Наш труд, наш день рабочий.

Но если вред и зло творит твоя рука,

То будет жизнь твоя руки твоей короче.
Когда я думаю о биографии и внутреннем мире любого поэта, мне каждый раз вспоминается старое восточное изречение о пустом кувшине, из которого ничего не может вытечь. Биография художника имеет огромное значение. Она переходит в его произведения. Она создает личность художника, во многом определяет мировоззрение.

Биография поэта может складываться по-разному. Но чем она богаче, тем больше слита с жизнью, тем глубже, драгоценнее и творчество художника. Может ли быть поэтом человек, занятый только собой, равнодушный ко всем и ко всему? Поэзию потому и называют совестью народа, что она бьет из самых чистых источников. Поэты знают это хорошо. Наши реки рождаются от горных ледников и несут свои воды к нивам и садам, в долины и равнины, к людям. Творчество рождается у высот человеческой совести, добра и справедливости, у высот борьбы за них. И мне доставляет радость сказать, что биография Алима Кешокова тесно связана с жизнью нашего народа.

В дни бед и в дни праздников поэт был с народом, жил его жизнью, его интересами, заботами как художник и как общественный деятель. Алим Кешоков всегда находился и находится в рядах тех людей, тех мастеров слова, которые служат прекрасным идеалам добра и справедливости, без которых люди стали бы слепыми и глухими. И его поэзия всегда будет служить этому свету жизни. Я не боюсь взятого высокого тона, ибо говорю о поэзии, о творчестве, о деятельности большого человека. Птица рождается для полета. Поэзия тоже.

Значение каждого писателя, его место в родной литературе, в истории народа определяется тем вкладом, который он внес в сокровищницу культуры, тем, что нового принес своим творчеством. Говоря о Кешокове, мы говорим о поэте, который сыграл первостепенную роль в развитии своей национальной поэзии, литературы и всей культуры. Он глубоко развил и поднял то, что было достигнуто предшественниками, он наполнил свои произведения новым дыханием жизни. Как большой художник, Кешоков принес в поэзию одному ему присущие приемы и мотивы, высокую культуру и отчеканенность стиха. Алим Кешоков – поэт, творчеству которого свойственны подлинные черты новаторства.

До него кабардинская поэзия еще не имела той широкой аудитории, какую она имеет сейчас в стране. Голос Алима Кешокова услышали во всех концах Советского Союза. Поэт своей мужественной и самобытной поэзией умножил славу родного народа. Он дал возможность лучшим образом почувствовать огромному количеству читателей красоту души своего народа. Имя кабардинского поэта произносят с благодарностью во многих краях нашей великой Родины. Он широко известный советский поэт, один из выдающихся деятелей, выдвинутых кабардинским народом.

Творческая деятельность Алима Кешокова не ограничивается одной поэзией. Если лирическая повесть Адама Шогенцукова «Весна Сефият» заслуженно завоевала широкую всесоюзную читательскую аудиторию, то этого еще несколько лет назад никак нельзя было сказать о нашем романе. Его совсем не знал всесоюзный читатель. И этот пробел восполнил Кешоков. Его большое полотно-роман «Чудесное мгновение» – о самом сложном и драматичном периоде истории горцев – гражданской войне – приобрел большую известность, за короткое время выдержал несколько изданий, о нем уже много написано. Роман вошел в золотой фонд историко-революционных произведений. Перу Алима Кешокова принадлежит также много публицистических и литературных статей.

Несколько лет назад в стихотворении «Сердце» Алим писал:
Дорога наша далеко ведет,

Так бейся, сердце, с яростною силой:

Я должен песнею ширококрылой

Достичь коммунистических высот.

Чтоб мой народ сказал свое сужденье:

«Хорошим сердцем обладал поэт!»

Каждый автор знает себя хорошо. Во всяком случае, другие знают его хуже. Поэтому разговор о книжке Алима Кешокова мне хочется начать его же словами, в которых он определяет цель жизни и суть своей работы:

Не повторяюсь, истину растить,

И в эту жизнь, кипучую, большую,

Три жизни созидающих вместить.

(«Долголетие»)
Книжка, выпущенная Гослитиздатом в серии «Библиотека Советской поэзии» передает краски родной земли поэта – блеск ледников Эльбруса, цвет осенних листьев горных лесов и темно-серый стали кинжала работы старых мастеров. Из этой книги веет свежестью родной земли и белизной ее высот.
Но знаешь ли ты человека,

Которому одновременно

Видны и заря над вершиной

И ливень, шумящий внизу?

(«Заоблачные люди»)
Значительный поэт чаще всего многогранен, работа его охватывает многие стороны жизни народа. Такой я вижу и поэзию Алима Кешокова. В ней и отзвуки прошлого Кабардино-Балкарии, ее истории с ее укрытыми и трагическими поворотами, и довоенный созидательный труд. В книге Кешокова мы встретим отважных защитников Родины, с которыми поэт делил трудности военного пути, черствый кусок хлеба и задушевное слово, соприкоснемся с людьми, добывающими руду на заоблачных высотах, и со скромными работниками сельмага, девушкой-шофером, почтальоном, учительницей. В его стихи и поэмы, как в свой родной дом, входит большое число людей – наших современников. Каждый из них приносит в его книги свой характер, облик своей жизни и деятельности, свою душевную силу.

В поэзии Алима Кешокова – вершины Эльбруса с их никогда не тающими снегами. Это хорошо передало в стихотворении «Собрание гор», которое построено оригинально — в нем сочетание хорошей фантазии с юмором и большими событиями нашей современной действительности. В нем автор своеобразно рассказал о переменах в жизни города, о том новом, которое преобразило облик родины. То же самое надо сказать и о «Разговоре рек». Эти стихи – плоды творческих поисков. Вот заключительные строфы «Собрания гор»:

Собрание Кавказских гор:

«Земли родной преображенье

Учесть в работе с этих нор.

Те облака, что для страны

Не только Черным и Каспийским –

Цимлянским морем рождены.

Велик советский человек...»

И подписались: председатель –

Эльбрус, а секретарь – Казбек.

Рядом с горными вершинами в стихах и поэмах Кешокова зеленеют под окном и скромные деревца, видим и арбу, на которой старый колхозник Анзор когда-то привозил себе жену, и белую от первого снега дорогу, ведущую из горного ущелья к равнине. Так создается поэтический образ родной земли, дорогой и близкой сердцу поэта. В его книгах, как и в жизни, высокое и простое живут рядом.

Изображение труда нашего народа средствами поэтического искусства и художественное решение горячих актуальных вопросов современности представляется мне самым трудным и сложным. Многие из нас нока не нашли для этого красок, а Алим Кешоков в этот отношении достиг многого, его опыт поучителен и полезен.

Например. В дом колхозника Жамбота провели водопровод. Простой бытовой факт нашей действительности. А вот Кешоков изобразил это радостное событие для семьи пахаря очень поэтично. От его стихотворения «Вода» действительно веет свежестью. Пришедшая в дом Жамбота по водопроводу вода «свежа, как воздух в вышине, как ранняя роса прозрачна»:

Отпил глоток неторопливо:

Так только пробуют вино,

Притом редчайшего разлива!

И смотрит, смотрит, как влюбленный,

Как будто видит в первый раз

Стакан воды, стакан граненый.

Поэзия Алима Кешокова отличается верностью жизни, нашей действительности, той стихии, которой она порождена.

Значительное место в творчестве поэта занимает тема дружбы Кабарды с Россией, дружбы народов. И для этой большой темы нашей Советской поэзии, на которую написано очень много стихов, хороших и плохих, Алим Кешоков всегда находит оригинальные образы, самые задушевные слова, способные взволновать человеческие сердца. А это ведь самое главное для поэзии.

Алим Кешоков – поэт, наделенный и умом и талантом, поднял родную поэзию на новую высоту, она в его творчестве достигла большого совершенства и зрелости. Его книги занимают достойное место среди произведений лучших поэтов Советского Союза. Это признание и творчества самого поэта, и кабардино-балкарской поэзии.

В трудные годы Отечественной войны Кешоков писал:

Где бы в пути меня смерть ни застала,

Встречу конец на летящем коне!
Это является правдой его жизни. Потому-то мы и верим этому признанию. Такие поэты, как Алим Кешоков, всегда в согласии с жизнью, всегда в пути.

1959—1964

У горцев издавна бытует замечательный, по-моему, обычай – не хвалить своих близких, скажем, отца, брата, сына. В этом заключено целомудрие. Киреев – мой брат. Пусть простят меня мои земляки за то, что я нарушу обычай. Мне хочется сказать доброе слово о моем брате. Киреев заслужил его перед читателями, перед нашими литераторами, произведения которых он много лет талантливо переводит, перед вечно белыми высотами Кавказа, которые он любит. Он заслужил наше сердечное слово как человек и писатель.

Михаил Киреев и сам любит образное слово, владеет им прекрасно, отлично чувствует его первозданную свежесть, чистоту.

Он в молодости любил русские равнины, белые березы, их тихий шелест, задумчивые перелески и сероватое небо над ними, реки, протекавшие, как спокойные раздумья. Он, сын крестьянина с Орловщины, хорошо помнит запах чернозема, чутко слышит шуршание сухих и красновато-желтых осиновых листьев под ногами, любит орловскую землю, давшую русской литературе не одного мастера слова, родину Тургенева и Бунина. Совершенно случайно приехав в Кабардино-Балкарию почти четверть века назад, он остался здесь, потому что полюбил Кавказ, полюбил белые вершины гор, сияющие вечным праздником, ноля в свеже-желтом подсолнухе, полюбил горцев, открытых и трудолюбивых. В этом у него были такие незабываемые предшественники и учителя, как Лермонтов и Лев Толстой, которые сами стали на земле новыми вершинами.

Приятно, что Киреев носит одно с Лермонтовым имя. Оно было дано ему в счастливый час. Я говорю об этом не ради красного словца. Михаил Михайлович не раз говорил, что еще мальчиком, читая книги Лермонтова и Толстого, был пленен Кавказом, его отважными и красивыми людьми, изображенными великими художниками России. Еще тогда за сосновым бором ему мерещились снежные вершины и высокие хребты, воспетые Лермонтовым.

К нашему счастью, так получилось, что Кавказ издавна стал второй родиной русской поэзии. Это отмечал еще Белинский. В самом деле, нет почти ни одного крупного русского поэта от Пушкина до Тихонова, не коснувшегося темы Кавказа. В этом нам повезло, как никому. Вышло так, что даже биография и творчество Сергея Есенина, чисто русского поэта, но всей сути, душевному настрою и образному миру, оказались связаны с Кавказом. Как хорошо он сказал о Кавказе:

Тянуло к незнакомым странам,

И больше всех лишь ты, Кавказ,

Звенел загадочным туманом.

Михаил Киреев продолжил дело своих прославленных предшественников и учителей. Он целиком отдал Кавказу и горцам талант и любовь, доброту и мастерство.

Михаил Киреев как-то сказал, что горы создают впечатление постоянного праздника. Вот почему он остался жить и работать на праздничной земле Кавказа. И полюбил ее, как сын. Мне, например, не раз говорили русские литераторы – товарищи Киреева: «Какого замечательного писателя русской деревни похитили у нас вы, горцы!»

Киреев любит горцев. Он пытливо изучал и продолжает изучать их. Возьмите колоритнейшую вещь писателя «Сквозь гору идущий». Она скромно названа очерком. Автор с любовью вылепил мужественный и обаятельны и образ тырныаузского горца, хорошо выразил его энергию, поэзию души и труда. Не часто нам приходится читать очерки такой художественной силы, написанные таким точным и выразительным языком. Такой же колоритный образ народного поэта создал Киреев в «Корнях долговечного слова». Здесь речь идет о народном поэте Амирхане Хавпачеве. Но это больше, чем один Амирхан. Это тип горского поэта-крестьянина. Склонен думать, что после новелл Эффенди Капиева не было вещи серьезнее, сильнее и колоритнее о поэте-горце, чем Киреевский очерк. Замечательные рассказы Эффенди Капиева тоже были написаны о горском поэте-крестьянине. Малодаровитый автор мог бы просто подражать им, но Киреев нашел свой ход, свои мысли, свои краски, написал, несомненно, значительную вещь. Кроме прочих художественно-поэтических достоинств этого произведения, меня пленяет еще и осязаемая живопись языка. Вот как он пишет: «Это устами гегуако и струнами шикапшины поет дерево, поэт о своей стародавней дружбе с человеком, о бесчисленных дарах, которые приносит оно людям. Разве не сладкая радость вот эти плоды, свисающие над головой, душистые и жемчужно-дымчатые в телесной кисее лунного света. А вот тот дубовый мостик, гремящий вдали под копытами нотных коней? А задумчивая арба, деловито поскрипывающая в колеях, заросших ромашкой и подорожником? Теперь дерево поэт вместе с водою, камнем и хлебными зернами». Или еще: «Предо мною – книги Амирхана Хавпачева с обложками ярко-нарядными и сурово-скромными, как бешмет горского крестьянина». Эта, казалось бы, простая находка — сравнение обложек книг старого поэта с бешметом горского крестьянина — пленяет.

В своих книгах «Родное сердце», «Любовь», «Песня любви» М. Киреев лепил образы горцев с настоящим знанием их жизни и быта, психологии и характера, писал с подлинным чувством и пониманием облика нашей земли, суровой и нежной. Киреев так же хорошо видит и чувствует пейзаж Кавказа, как и родной Орловщины, осязаемо и точно, словно скалы и деревья оживают и обретают речь.

Долгие годы работаем мы рядом с М. М. Киреевым. Литераторы нашей республики испытали радость дружбы с Михаилом Михайловичем. С ним всегда приятно общение, как с талантливым и обаятельным человеком, для которого дороги человеческая душа и творчество. Наши молодые, да и немолодые писатели, многим обязаны ему. Оп учил и сам учился. Русского писателя связывала братская дружба с классиком кабардинской поэзии Али Шогенцуковым, Киреев ласково пожимал добрую руку лучшему поэту балкарских гор Кязиму Мечиеву. Чистосердечный и чуткий Али Шогенцуков с самого начала знакомства привязался к Кирееву. Об этих наших крупнейших поэтах Михаил Михайлович написал сердечные статьи-воспоминания.

Талант и культура, строгость к себе, скромность и искренность, прекрасное знание изображаемого, тонкое чутье художника, замечательное чувство стихии языка — вот таким я воспринимаю Михаила Киреева как писателя. Я нисколько не боюсь, что сгустил краски, рассказывая о нем. Говорить о Кирееве как о милом человеке и хорошем художнике дают мне право не только его произведения, но и мое долголетнее общение с ним. Я не могу говорить о Кирееве с холодком, не имею права, да и не умею, ибо люблю его. Он — человек и художник, трепетно любящий жизнь и землю, остро и тонко чувствующий все ее краски и запахи.

3

До сих нор я говорил о том, каким мне представляется М. Киреев как писатель и человек, но я обязан сказать и о его переводах. Мы не раз слышали даже в больших союзных республиках такие слова: «А вот у нас, к сожалению, нет таких переводчиков на русский язык, как ваш Киреев!»

Кто-то назвал художественный перевод высоким актом дружбы. Я хорошо помню, как проникновенно и с большой похвалой говорили известные литераторы о переводах Киреева на обсуждении нашей прозы во время декады в Москве! Его работа была оценена высоко знатоками этого искусства. Повесть Адама Шогенцукова «Весна Сефият» в Киреевском переводе получила широкую известность. Это одна из колоритных его работ.

Для Киреева зримы и осязаемы краски каждого переводимого им произведения. Он очень чутко передает их по-русски. Так было с рассказами Али Шогенцукова «Пуд муки», «Под старой грушей» и повестью Омара Этезова «Камни помнят».

М. Киреев чрезвычайно углубленно работал в последнее время над переводом новелл Амирхана Хавпачева. В этих переводах много горской мудрости и поэзии. В них и сумерки над холмами и дорогами кабардинских равнин, и облака, медленно плывущие над балкарскими горами. Вот строки перевода из новеллы «Гыбза»: «Память моя подобна глубокой природной пещере. Бережно хранит она в своей тихой полумгле и холодную золу давнего пастушеского костра, что пылал тут, бывало, в тесном кругу родных мне людей, и залетевшие сюда, вместе с орлиными перьями, засохшие лепестки голубой кавказской ромашки, нежнейшего цветка моего детства, и нацарапанные на задымленном гранитном челе милые имена веселых путников, некогда распевавших в горах свои весенние, свои молодые песни».

Поэтичность и колорит этих строк говорят сами за себя. М. Киреев, учившийся у Тургенева и Бунина, с трепетной любовью, горячим уважением и чуткостью относится к русскому слову, в нем для него заключен целый мир, прекрасный и неповторимый. Русская литература для Михаила Михайловича — это самая высокая вершина в мире, возникшая на земле для того, чтобы вечно удивлять и радовать всех живущих. Потому-то Киреев, переводя чужие произведения на язык этой литературы, на язык Толстого и Чехова, чувствует огромную ответственность. Даже тогда, когда Киреев пишет газетную статью или очерк, все равно постоянно помнит, что он работает на языке Пушкина и Тургенева.

Между прочим, мне всегда казалось, что в нем есть что-то от Максима Максимовича. Почти четверть века живет и работает рядом с нами милый и добрый человек, верный и сердечный друг наших литераторов. Годы эти были отмечены огромными событиями в нашей стране и во всем мире. Оп провожал на фронты Отечественной войны своих друзей, поэтов и прозаиков. Они с нежностью вспоминали о нем в сырых окопах и в военных госпиталях. Михаил Михайлович в последний раз обнимал, провожая на фронт, Али Шогенцукова и Салиха Хочиева, которые не вернулись домой. Позже и сам Киреев отправился воевать, выполняя свой долг в трудные годы так же старательно, как и писал. После войны он снова вернулся в нашу республику. Так возвращаются в отчий дом, к родному очагу, где по утрам разводят огонь руки матери. Да, для Киреева Кабардино-Балкария стала отчим домом.

Шестьдесят лет — это мудрый и зрелый возраст для художника.

Михаил Киреев дал нашим читателям талантливые книги. Но мы уверены в том, что лучшие его книги — впереди.

Я ошибся. Милый Михаил Михайлович не успел дописать свою лучшую книгу «Мать-земля», которую писал в последние годы. Несмотря на свои шестьдесят семь лет он выглядел очень молодо, был строен и подтянут. Мы были уверены, что нага Михаил Михайлович будет еще долго жить рядом с нами, по-прежнему радуя нас новыми книгами и своей дружбой. Оп так остро ощущал жизнь и любил ее!

К нему я привязался вскоре после его приезда в Нальчик летом 1939 года. Тогда Киреев поступил работать в редакцию республиканской русской газеты, кажется, заведующим отделом культуры. Лицо и глаза у него были восточного татарского тина, походка легкая, характер общительный. В нем отсутствовала всякая тяжеловесность — в мышлении, в отношении к людям, литературе и природе, вообще к жизни. Я встречался с ним едва ли не ежедневно. Мы ходили по Нальчику и его окрестностям, заходили в подвальчики, пили красное сухое вино, беседовали, много смеялись, говорили чаще всего о поэзии, хотя он писал прозу. Тогда Михаил Михайлович любил Есенина и Багрицкого — таких непохожих поэтов.

Не думаю, чтобы Багрицкий был самым близким по духу Кирееву поэтом.

В те годы Михаил Михайлович нередко читал наизусть также стихотворение своего любимца Бунина «Мушкет»:

Видел сон Мушкет:

Видел он азовские подолья,

На бурьяне, на татарках — алый цвет,

А в бурьяне — ржавых копий колья.
Киреев любил поэзию и понимал ее, удивлялся тем прозаикам, которые равнодушны к стихам и не читают их. Он не раз говорил:

— Как можно считать себя писателем и проходить мимо поэзии? Какая может быть литература без поэзии: Нет, уж извините!

Он писал прозу, но в душе был поэтом. Впрочем, мне помнится, что Михаил Михайлович однажды даже сочинил несколько шутливых строк, которые я помню до сих нор. Весной 1940 года мы с ним организовали вечер памяти Маяковского. Доклад делал некий доцент Гобов. Оп говорил очень длинно и очень скучно. Мы жалели, что доклад поручили ему. Тогда-то, сидя в президиуме рядом со мной, Михаил Михайлович и сочинил двустишие:

Не спи, гляди в оба! —

Доклад читает Гобов.
Мы с ним тогда были молоды, здоровы, счастливы. Все это кажется теперь далеким прошлым, будто с тех нор прошли не годы, а века!.. Милого Киреева уже нет с нами, а на мои волосы лег снег времени и пережитого...

Одним из любимых дел Михаила Михайловича было бродить по улицам и площадям Нальчика, по паркам и рощам, смотреть на белые горы среди зеленой весны или лета, на синее небо и облака, присматриваться к траве, деревьям, прислушиваться к голосам птиц. Все это он понимал, как крестьянин, и радовался всему, как поэт. Помню, с каким блаженством он глядел в нашем парке на первое, белое цветение алычи, боярышника, диких яблонь и груш. Так хорошо было слушать его — замечательного рассказчика. Я знал, что редко кто у нас понимает и чувствует так, как Киреев, горы, небо, деревья и их цветение, радостный и счастливый приход весны каждый раз. Во время прогулок оп чаще всего говорил о Льве Толстом, Чехове и Бунине. Перечитывая их, Киреев каждый раз открывал для себя что-нибудь новое и горячо, с наслаждением делился открытым. Он был знатоком русской литературы, гордился тем, что он земляк Тургенева и Бунина. Страсть к чтению была одним из самых больших у Михаила Михайловича.

Но самым трогательным все же было его отношение к книге. Аккуратный в быту и работе человек, он имел широкую душу, любил дружеские застолья, веселые поездки с приятелями. Его скромность, деликатность, воспитанность и уважительное отношение к тем, кого он любил, были прекрасны. В нем было много от характера Чехова. Его обаяние действовало на меня неотразимо. Он был одним из самых тонких и деликатных литераторов из тех, с кем мне приходилось встречаться. Я редко встречал людей так равнодушных к известности, к похвалам, как Киреев. Любовь к жизни и литературе, скромность во всем — сущность Киреева. Таким и остался Михаил Михайлович в моей памяти. Он один из самых незабвенных для меня людей. Общение с ним и его дружба были для меня необходимы. Оставшись без него, я как-то осиротел.

Он любил землю, хороших людей, восхищался женской красотой, хорошо ее чувствовал. У него было немало красивых знакомок в Нальчике, с которыми он прогуливался, ведя тонко-остроумную беседу. Как-то я долго отсутствовал и когда прилетел домой, сразу же встретился с Киреевым. Вместо того чтобы сказать с «приездом», он сказал:

-А знаешь, Л. М. вышла замуж!

Речь шла о нашей общей знакомой, красивой девушке. Потом я долго смешил Михаила Михайловича, говоря, что после выхода замуж этой прелестной девушки он целых три месяца держал на письменном столе черный флажок. На одной нашей общей знакомой — красивой девушке — женился один из наших ученых друзей. После этого Киреев часто говорил ему:

- Ты расхититель народного достояния! Грабитель храмов!

Все эти черточки говорят об исключительно живом характере Михаила Михайловича.

Михаил Киреев любил горы и нашу землю. И он остался с ней навсегда. Мы хоронили его ясным сентябрьским днем 1971 года. Теперь синее небо, белые горы и зеленые деревья, которые он так любил, молча смотрят на его могилу. Не слышат теперь друзья его голоса, но живые книги Михаила Киреева, чистота его души, его редкое обаяние остались с нами.

1963—1973