Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Хорошее слово с отвагою слито,

Блестит, как дамасская сталь,

Для нищих — богатство, для слабых — защита,

«Утешит, прогонит печаль.
Хорошее слово — твой разум и голос,

И солнце твое, и луга,

Души твоей сказка, земли твоей колос,

Огонь твоего очага.

И горский тяжелый твой хлеб,

И меч, и кольчуга, и воздух нагорий,

Где ты возмужал и окреп.

С тобою грустит о трудный час.

Мы жизнь покидаем, — оно остается

И служит живым после нас.

ущелья и долины Северного Кавказа. Наша изустная Поэзия входит в мировую культуру как ее неотъемлемая часть.

Песни абазинцев, адыгейцев, балкарцев, ингушей, кабардинцев, калмыков, карачаевцев, черкесов, чеченцев... У народов-соседей, народов-братьев исторические судьбы во многом сходны. Они делили всегда не только радость и горе, но и хлеб и Песню. У горских народов Кавказа быт, обычаи, облик мужчин и женщин, форма одежды издавна были одинаковы. У горских народов нередко встречаются одни и те же песни, сказки, пословицы. Необходимо отметить, что безымянные певцы часто переводили песни одного народа на язык другого. Так делалось в моем детстве и юности, когда я еще жил среди наших крестьян, в атмосфере родного фольклора, в мире горской сказки и песни. Мне было известно, что кабардинские народные певцы — пахари и пастухи — переложили на свой язык и спели, а за ними спел весь народ карачаево-балкарские песни о Таукане, об Али, об Абдулкериме и даже такие шуточные песни, как «Медвежата» и «Голлу». Так поступали и безымянные балкарские поэты—крестьяне.

Надо подчеркнуть, что у балкарцев и карачаевцев один язык и один фольклор, то же самое — у адыгейцев, кабардинцев и черкесов, то же — у ингушей и чеченцев.

Но дело не только в одной близости языков некоторых народов гор, сходстве жизненного уклада и соседстве, хотя это, разумеется, сыграло большую роль. Народы вообще всегда влияли друг на друга, один у другого перенимал многое, в том числе сказки, песни, пословицы.

Разве не то же самое было с умением строить жилища и пахать землю? У людей во все времена было гораздо больше общего, чем это, кажется на первый взгляд. Ведь все они жили и живут на одной земле и под одним небом, все они люди. Человеческая радость и горе сходны повсюду независимо от различия облика родной земли и языков. Люди повсюду трудятся, борются, терпят поражения, страдают, болеют, стареют и умирают одинаково. Даже народы, не знавшие о существовании друг друга, рассказывали одни и те же сказки, повторяли пословицы одного и того же содержания. Крестьянин, пахавший свой клочок земли в Чегемском ущелье, проповедовал те же идеи добра и справедливости, что и пахарь, живший, скажем, где-нибудь у Средиземного моря. Кязим Мечиев, скитаясь по свету, писал, что радость и горе повсюду имеют один цвет. Горе везде пахнет пеплом, радость — плодами, согретыми солнцем и омытыми дождем.

Я с детства знал балкарскую сказку. Много раз я слышал ее е-т старших, а потом рассказывал и сам. Когда же, став взрослым, я читал Гомерову «Одиссею», оказалось, что она и балкарская сказка — но сюжету — это почти одно и то же. В нашей сказке тоже есть и одноглазый циклон, которого сказочник-горец назвал лесным человеком или лешим, есть пещера с овцами, костер и каленое железо, которым гость лишил лешего единственного глаза и спасся, надев баранью шкуру. А ведь балкарские крестьяне, наши сказочники и ашуги и слыхом не слыхивали о Гомере и ничего о греках не знали... Правда, говорят, что греки когда-то жили в ущельях и долинах Северного Кавказа. Прометей был прикован по воле Зевса именно к кавказской скале. Должно быть, в Чегемской теснине. А что касается горцев, то, будучи соседями, они в течение многих столетий влияли друг на друга. А потому совершенно естественно, что фольклор их родствен. В наших Песнях — мощь гор, белизна вечных снегов, взметнувшиеся к тучам скалы и обыкновенный плетень у дома, каменистые дороги и звенящий родник, мятежные реки ущелий и притихшие деревья, зеленая чинара и засохшая ольха, дождь над пашней и звезды над белыми хребтами, луна над ущельем и маленькие дворики аула. Безымянные поэты гор, конечно, специально не писали пейзажи — облик родной земли неназойливо и естественно входил в их песни. Радости и страдания людей, их любовь и горе, праздники и похороны — все это окружает природа, принимая участие во всех событиях. В своих Песнях горцы в час торжества или беды нередко обращаются к горе, скале, дереву, реке, дороге, звездам, призывая их в свидетели, ища у них помощи, считая их опорой, поддержкой, утешением. Влюбленный, глядя на горы, поэт о возлюбленной, веря, что скалы понимают его и разделяют его чувства. Сраженный стрелой или пронзенный кинжалом герой, умирая, обнимает камень или траву, и последние его слова слышат они.

В карачаево-балкарской песне «Снег идет» снегопад сопровождает все события, происходящие в этой маленькой трагедии:

Снег идет, все снег и снег,

Спит богатый человек,

Спит богач, но спит жена,

Все глядит: полна ль мошна.

Дочь у зеркала сидит.

Сын поэт: он пьян и сыт.

Снег идет, все снег и снег,

Плачет бедный человек.

Снег идет, в пути занос,

Погибает водонос.

Снег идет, в горах туман,

Спотыкается чабан.

Замерзает дровосек,

Снег идет, все снег и снег...

Видеть счастливы каждый раз.

Словно старую бурку на плечи надев,

Кто износит ее из нас?

Эту черную землю, где нам умирать,

Где немало могил и дорог,

Разве кто-нибудь может из смертных стоптать,

Как подошвы своих сапог?

Да, земля в горах ценилась больше золота. И как за ней ухаживали! Каждый метр, годный под пашню или огород, освобождали от множества камней, которые в любое время могли, срываясь со скал, вновь засыпать участок. Землю удобряли навозом, орошали, но склонам тянулись арыки, словно змеиные следы или брошенные арканы. Отцы мало спали и много работали.

Жители кавказских гор пасли стада над безднами. Луга были не менее ценны, чем пашни. Горцы косили сено на такой высоте, над такими пропастями, что непривычному человеку это покажется невероятным. Все это требовало Умения, большого терпения, смекалки, стойкости. Таким и воспитывали с детства человека в горах. Его не убаюкивали сладкими сказками, не обещали ему легкой жизни, не сулили рая на земле, а готовили к трудностям, которые необходимо преодолевать ради жизни. Ему внушали, что нет для человека ничего готового, что он сам должен научиться делать все необходимое для существования. Горский мальчик в 8—10 лет уже был работником — помощником родителей. Это я помню и по своему детству. Еще мальчиком я запомнил поговорку моих земляков — чегемских крестьян: «Теленок бедняка несет службу вола».

Жизнь требовала от жителей гор мужества и трудолюбия, твердости и прозорливости. Они высоко ценили эти человеческие качества и упорно прививали их своим детям. Так складывался характер горца. Горец мог быть пахарем, пастухом, каменотесом и воином одновременно. Горцами давно сказано: «Какова земля — такова и трава». Песни их всегда были похожи на их родную землю — высокую, прекрасную, но скупую и трудную. Но горцы ее обожали, на ней они качали колыбели своих детей и слагали песни. Все было связано с ней: первый шаг и последний шаг, жизнь и смерть. Они умели не только пахать землю, но и отдавать за нее жизнь.

Жители гор, как известно, замечательные скотоводы. На мягкие травы пастбищ ложились тени от влажных облаков и орлиных крыл. Но известное всем горское трудолюбие проявило себя не только в скотоводстве и хлебопашестве. Крестьяне на воловьих арбах, на мулах и осликах через теснины провозили саженцы и разбивали сады в солнечных долинах и на горных склонах. Нас до сих нор удивляет такое упорство наших отцов. Они пробивали дороги по отвесным скалам, одолевая их вековой гранит. Сады, о которых идет речь, имелись и имеются, в частности, в Черекском ущелье Балкарии, там почти сто лет назад была проведена дорога по отвесной скале — явление уникальное даже для Кавказа. Горцы жили так, будто трудности были придуманы жизнью для них специально. Они, похожие на свои горы и скалы, трудились, сражались за родные очаги, отстаивали свободу, выше всего, ставя честь и достоинство, преодолевая трудности, закаляя характер, не отчаиваясь, веками накапливая мужество и мудрость.

Наша земля всегда знала замечательных мастеров камня и дерева. Об их таланте и трудолюбии свидетельствуют те сакли, что стоят сотни лет, выдержав бури, снега и дожди столетий, а также старинные башни и склепы, для которых в далекие времена так искусно жгли известь, что до сих нор трудно понять, как это делалось. Работа безымянных мастеров выдержала разрушительную силу времени. Башни в горах стоят долгие века, пережив многие поколения, став свидетельством того, как прекрасны труд, талант, воображение и упорство мастеров всех времен и народов. Давно забылись имена горских каменотесов — творцов замечательных строений, но плоды их фантазии и ума остались с живущими.

Человек творит, сознавая, что сделанное им переживет его. Открытое, найденное, сотворенное мастер оставляет тем, кто будет жить после него. Не боясь быть высокопарным, хочу сказать, что каждый труженик на земле является по-своему Прометеем, ибо повседневная жизнь его есть подвиг.

Иные ученые, литературоведы и критики не любят, когда пишут о смерти. Можно подумать, что сами они бессмертны, избавлены от старости и человеческих страданий. Только плохие литераторы боятся касаться темы смерти. А вот безымянные поэты гор — пахари и наездники, пастухи и воины — не боялись.

Когда-то наши крестьяне сказали: «Быть без песни — I бездомным быть». Горцы не хотели быть бездомными. Они всегда слагали песни, пели их на свадьбах и во время обычного застолья, пели пастухи на пастбищах, путники в дороге, девушки за рукодельем. Не было дня, чтобы в горах не звучала Песня. Думаю, что нет на свете народа, который бы не пел, иначе оп был бы подобен глухонемому. Горцы любили и любят петь. В детстве я знал многих ашугов. Бывая с ними, я сам учился у них петь. Создания мастеров слова, безымянных поэтов и сказочников, оказались даже долговечнее дел мастеров камня. Если многие башни и склепы все же разрушены грозной силой времени и навсегда потеряны для нас, то песни, сказки и пословицы поныне живут в памяти народа, не потеряв свежести и силы. Слово оказалось прочнее камня!

Известно высказывание В. И. Ленина о двух культурах в каждой нации можно полностью отнести и к изустному творчеству горцев Северного Кавказа. В наших горах, как и всюду, жили бедные и богатые, угнетенные и угнетатели. В создании произведений фольклора, конечно, участвовали те и другие. Можно найти такие сказки, песни и поговорки, в которых явно обнаруживается попытка оправдать существование богатых и бедных, оправдать гнет и жестокость, воспеть мнимые подвиги князьков, возвеличивать их и их подручных. Оно и понятно. У всякого, кто имел власть и силу, имелись и прихлебатели — лживые певцы, соврать для которых ничего не стоило: язык от этого не отнимался, а брюхо было сыто. Такие горе-поэты о совести и не думали. Она для них являлась слишком невыгодной и бесполезной, а иногда и небезопасной: шутки с княжеским гневом были плохи.

Но не такого рода вещи составляют долговечную силу горской народной поэзии. Нашу признательность заслужили не лживые слагатели мертворожденных (как все лживое!) песен, славословящих князьков, а произведения, рожденные народной жизнью и народной совестью, ненавистью к гнету и угнетателям, защищающие слабых и гонимых, истинных хозяев жизни — тружеников. Настоящие народные песни гор были похожи на счастливых своей свободой птиц, ясным утром вылетающих в синий простор неба, парящих над белыми вершинами и зелеными долинами. Создателями этих песен были крестьяне — пахари и пастухи,— которым, возможно, не каждый день хватало ячменного хлеба, но совести хватало всегда. Они ставили ее и справедливость выше всего.

Песни о судьбе трудящегося человека, о его чаяниях, мечтах и надеждах, борьбе за лучшую жизнь, о человеческой радости и горе составляют золотой фонд изустной поэзии горцев.

Горскому труженику жилось трудно, он был унижаем и попираем. Кто только из имевших власть и силу не пытался лишить его хлеба и человеческого достоинства, кто только не топтал скудный посев крестьянина, не отнимал его скот и не сжигал его жилье! Это делали и местные феодалы, и хищные завоеватели. Хлеб его бывал скудным, а очень часто и горьким. Об этом слагались правдивые песни, простые, как очажный камень или плетень, чистые и честные, как хлеб и совесть. Вот такой и дошла до нас «Батрацкая песня». Горький голос кабардинского пахаря или пастуха слышим мы как бы из темноты ночи или из-за гор, окутанных туманом:

Мочит травы не роса,

Не ручей течет,

Чем длиннее полоса,

Тем обильней нот.

Ой, хозяйская мошна

Велика.

Ой, ты бедная спина

Для плохого или для хорошего?

Это бурка из руна заветного

Для богатого, а не для бедного.

Может быть, поймет богач, как тяжко нам,

Может, не зарежет он барашка нам.

Так по чашке каши хоть наложит нам,

Может быть, и каши пожалеет.

Сытый, разве нас он разумеет?
У горцев есть поговорка: «Здоровый не разумеет больного, сытый — голодного». О том, что сытый не разумеет голодного, и сказано во многих горских Песнях. Какая жизнь — такие и песни. В правдивости и верности действительности — сила народной поэзии. Этим она подкупает, потому и долговечна.

Тяжелые условия жизни, невыносимый гнет со стороны местных феодалов и царских чиновников, социальная несправедливость породили в горах Кавказа то явление, которое в народе называют абречеством. Не вынося унижений и издевательств, храбрые и сильные люди покидали свои очаги, уходили в леса, не видя и не находя другого пути борьбы со своими мучителями. Это были благородные мстители. Их не надо путать с обыкновенными разбойниками и грабителями. Абречество – явление социальное. Абреки были заступниками бедных и грозой богачей, князей и чиновников. Царские власти вели с абречеством беспощадную борьбу: кого удавалось поймать, посылали в Сибирь на каторгу. Самым известным абреком в горах был чеченец Залимхан. Известен и карачаевец Канамат. О них горцы пели прекрасные песни, которые дошли и до нас. Интересна судьба балкарского абрека из Чегемского ущелья Султан-Хамида, и популярно его имя. Меня сначала назвали ого именем, но двоюродный брат моего отца, который в юности был как-то оскорблен Султан-Хампдом, заставил моих родителей дать мне другое имя. Так я перестал быть Султан-Хамидом и стал Кайсыном. В 1912 году С. М. Киров, узнав о храбром абреке из Чегемского ущелья, под видом рыбака явился туда, нашел отважного чегемца. Благодаря Кирову Султан-Хамид перестал быть одиночкой-мстителем, стал активным участником гражданской воины на Кавказе, одним из ближайших друзей и соратников Сергея Мироновича. Он в 1918 году погиб у города Владикавказа от пули, прикрыв собой Кирова. Абреки были людьми свободы, борцами за неё. Горцы Кавказа, у которых всеми способами старались отнять свободу, не могли не отдавать лучшие порывы души свободным и отважным рыцарям гор. Об этом поётся в карачаево-балкарской «Песне о Канамате».

Благородный и храбрый защитник бедных Канамат с несколькими товарищами семь лет находился в Черном, как сказано в песне, лесу, «ночью выл волком, а днем лаял собакой». Канамата с друзьями выдал властям один его старый знакомый, и все они были убиты в отчаянной схватке с отрядом, окружившим их. Песня о них трагична и мужественна. Ее поэтическую мощь едва ли можно передать в переводе на другой язык. Поэзия подлинной жизнью живет только на том языке, на котором она создается. А потому и Песню о Канамате очень трудно перевести, каким бы замечательным поэтом, каким бы крупным мастером не являлся переводчик. Запись «Песни о Канамате», но которой осуществлен перевод на русский язык, во многом не совпадает с тем замечательным вариантом, который запомнился мне с мальчишеских лет, когда мне посчастливилось слушать лучших народных певцов-сказителей, давно ушедших из жизни. Я не могу не процитировать то место, где один из товарищей Канамата (Касбот) рассказывает сон по дороге в аул, не ведая, что знакомый аульчанин предаст и погубит их. Вот их разговор в том виде, как его исполняли крупнейшие исполнители фольклора:

- Ой, Канамат, я хотел бы рассказать

Тебе один сон,

Если ты не станешь меня ругать.

- Расскажи, Касбот, расскажи,

Зачем я стану тебя ругать?

Ой. Канамат, двор людей, куда мы идем,

Был залит красной кровью,

А сокол, похожий на тебя.

Лежал мертвым в том дворе.

Такой сон мне приснился этой ночью.

- Ой, негодный Касбот, ты, кажется, струсил,

Сновиденья - это отбросы сна,

А тот, кто верит им, - негодный из людей!

Посмотрите, какой драматической силой дышат строки чечено-ингушской «Песни абрека»:

Если бы вдруг я

Горе излил.

Если б на луг я

Слезу обронил,

Знаю, печаль моя землю сожгла бы

И на равнине трава не росла бы.

Если бы в песне

Я горе излил,

В реку бы если

Слезу обронил,

То от соленой слезы и от горя

Сразу река превратилась бы в море.

Там, где скитаюсь я,

Нету еды,

Там, где скрываюсь я,

Нету воды.

В Чегемской долине по пути в мое родное ущелье у дороги стоит одинокий высокий могильный камень — памятник герою, имя которого теперь забыто, потому что письмена стерлись от времени и прочесть их не могут даже такие знатоки, как старый поэт и специалист по горским памятникам Сайд Шахмурза. Этот камень изрыт пулями разных эпох. Оказалось, что даже мертвому под землей нет покоя от войн. Герой погиб от стрелы или пули, бог весть, когда и в каком из бесчисленных боев, происходивших в этой прекрасной долине, на которую с юга смотрят белые вершины гор. Однажды здесь, когда зеленая трава обступала этот камень, и над ним, как при жизни того, чей прах он сторожит, медленно проходили белые облака, и был виден весь могучий Кавказский хребет, «и горы на музыку были похожи», как сказал Симон Чиковани, пришло мне в голову название одной из моих книг — «Раненый камень».

Я многим обязан камню. В горах он особый. Как ни странно, камень учил меня мыслить, учил сдержанности, оберегал, как и деревья, от многословья и болтливости в стихах, камнем гор порождены многие мои мысли. Теплый камень очага греет босые ноги ребенка, стены своего жилья горцы делают из камня, а также жернова водяных мельниц (ветряных у нас нет) и ограды. Косы, кинжалы, ножи точили на камне. И стреляли по врагам мои земляки, лежа за камнем, и отдыхали, сидя на камне, и раненые опирались на камень, и погибали люди часто от камня, сорвавшегося со скалы. Камень, наконец, становился надгробием жителя гор, сохраняя его имя на долгие годы. Камень сопровождал горца от рождения до смерти, он «общался» с ним каждый день.

Поэтому так часто встречается камень в горской поэзии, как, скажем, березка в русской. Образ камня в поэзии горцев — явление совершенно естественное. Каждый поэт — известный или безымянный — беседовал с камнем, вверял ему свои горькие мысли, как бы учась у него стойкости и терпению. Поэты всегда знали, что камень — самый древний свидетель всего, что происходило на земле, что он облит потом и кровью отцов, что он видел их мужество, свадьбы, похороны, радость, слезы, торжества и беды. Поэтому камень постоянно присутствует в нашей поэзии, как живое существо, понимающее человека.

Большое место в устной поэзии горцев занимает тема защиты родной земли и борьбы с ее врагами, тема мужества, самоотверженности и преданности родине. Мужество и стойкость мужчин — вот та черта, которую горцы возвели в культ. На этих качествах держалась свобода родной земли. Без них невозможно было жить, когда жизнь была столь сурова. Для горцев трус являлся самым жалким существом на свете. Даже родная мать самым ужасным в жизни считала быть матерью труса, это для нее было хуже смерти. Когда проклинали женщину, ей говорили: «Чтоб ты родила сына-труса!» Мужество и храбрость, честность и совестливость почитались повсюду, а в условиях горской жизни они были особенно необходимы. Эти человеческие качества, разумеется, и теперь, драгоценные. Даются они не каждому, так же, как талант и красота. О том, чем для жителей гор являлась храбрость, хорошо сказано в чечено-ингушской «Старой песне»:

Там, где синюю птицу настигнет мрак, Эта птица уснет и спит. Где лихому джигиту встретится враг, Там надет он иль победит.

Насть или победить — было девизом горцев, оставалось законом их жизни в течение многих столетий. Горцы и после смерти хотели лежать в земле только под сенью любимых гор. Об этом тоже сложена не одна Песня. Наши предтечи — безымянные поэты возвеличили родную землю, ее сынов, ее пахарей и защитников, ее мастеров и героев. Имена тех бескорыстных поэтов забыты. Они и не искали известности или славы. Они оставили потомкам, нестареющие песни, полные ума, таланта, фантазии и благородства.

Сказанное о воинственности горцев, о культе мужества и смелости, который прививался жителю гор с самого детства, вовсе не означает, что у наших народов не были в почете доброта и человечность. Нет, эти вечно живые свойства человеческой души, без которых человек не был бы человеком, очень ценились в горах, как и повсюду, где живут люди. Горца с малых лет учили быть храбрым и даже беспощадным там, где это необходимо, и быть добрым и человечным, где это возможно. Без человечности нет и мужества, без доброты не бывает и стойкости, подвиги совершаются только во имя благородных целей, ради человечности и справедливости. Между справедливым и несправедливым горские крестьяне проводили четкую границу. Они хорошо знали, что жестокость не имеет ничего общего с мужеством, ибо герой благороден всегда.

Во всем мире известно горское гостеприимство. Для гостя в доме постоянно держалась постель, давалась лучшая еда, чаще всего резали барана в его честь, даже выделялась для гостей комната, которая называлась кунацкой. В горах существует проклятие: «Пусть твой дом будет тем домом, куда не приходят гости». Житель гор принимал даже кровника — своего злейшего врата, если он приходил к нему как гость, и не только сам не трогал, но и никому не давал его обидеть, нока тот находился в его доме и был гостем. Суровая жизнь, вынуждавшая людей норой идти на жестокость, рождала и прекрасные обычаи, неписаные законы, которые защищали людей, спасали им жизнь. Вот один из них. Если горец гнался за своим врагом, чтобы его убить, а тот успевал добежать до матери своего преследователя и прижимался лицом к ее груди, то враги становились братьями, приходил конец вражде, а родители каждого из них могли спать спокойно, не боясь, что их сын будет заколот кинжалом за любым поворотом каменистой дороги. Все это не сказка, не выдумка. Так было в жизни.

Матери-горянки над колыбелями детей пели такие же нежные песни, полные забот и тревоги, как все матери на свете. В горах юноши девушкам говорили такие же слова любви, пахнущие цветами и плодами, чистые и горячие, как и все юноши на земле. У любви, как и ненависти, один цвет и язык повсюду. А потому думать, что горцы Кавказа в прошлом были более жестокими, чем жители других краев, не только неверно, но и противоестественно. Они были людьми, как и все живущие в мире, в них было и хорошее и дурное, как и у всех людей. Когда вдова оставалась с маленькими детьми, ей помогал весь аул: одни снабжали ее зерном, другие — картофелем, третьи — мясом, четвертые — дровами.

Если, скажем, потоком на горном пастбище уносило чей-нибудь скот, то попавшему в беду помогали всем селением.

Если сгорел чей-нибудь дом, аульчане строили ему новый. Когда женился молодой человек, ему также оказывали большую помощь.

Уважение к старшим, внимательное отношение к старикам и детям было обычным явлением в горах, неписаным законом. Конный, догнав в дороге старшего, идущего пешком, слезал с копя, уступал его старшему, а сам шел пешком. Все это кажется, мне замечательным и говорит о высокой этике горцев Кавказа, об их уважении к человеку: а ведь писалось в иных книгах о постоянном желании горца убить человека, о том, что жители гор каждую минуту хватаются за кинжалы, размахивают ими, орут, суетятся, не слушают друг друга. Создатели подобных «художеств», видимо, стремились подчеркнуть темперамент горцев. Так делают в плохих спектаклях плохие актеры. Моим землякам нельзя отказать в темпераменте, но он у них совсем другой и по-другому проявляется. Я хорошо знаю, что в горах человека с малых лет учат сдержанности. Она очень ценится у нас. Даже есть поговорка: «Сдержанность – чистое золото». Горцы не любят суетливых. Самой часто встречающейся надписью на саблях и кинжалах была: «Без нужды не вынимай!» В горах за оружие хватались только в крайнем случае.

Убийца был обречен на проклятие и презрение. Жители гор относились к оружию очень осторожно — они знали, что шутки с ним плохи. Я не встречал ни в жизни, ни в нашем фольклоре, чтобы хвалили человека за ничем не оправданное убийство. Нет, в горах Кавказа знали цену жизни и не шутили с ней. Я не говорю, что не было исключений и не происходили жестокие, ничем не оправданные убийства. Конечно, они были у нас, как и везде, но я веду речь о народном отношении к человеческой, жизни и к убийству.

У наших народов существовала, как известно, кровная месть: одно убийство вызывало другое. Зло повсюду родит только зло: проклятая цепь, которую трудно разорвать. Вопрос о кровной мести у горцев Кавказа недостаточно изучен, хотя о нем много говорили, много писали. Но причины ее возникновения, как мне кажется, серьезно не вскрыты. Мы знаем, что ничто на свете так просто не возникает. Горцы, знавшие цепу человеческой жизни, все же считали, что за отнятую жизнь надо отвечать жизнью, за кровь платить кровью. Этот древний закон кавказские горцы считали справедливым. Долгие времена они мстили друг другу, отнимая у детей отцов, кормильцев. Кровь на земле проливалась всегда — но разным причинам, под самыми разными предлогами и далеко не одними только горцами Кавказа. Если бы собрать всю человеческую кровь, пролитую за долгие века, получилось бы самое большое море на свете. От их ужасного обычая кровной мести горцев спасли только Октябрьская революция и Советская власть.

Жители кавказских гор знали цену уму, высоко ставили человеческий разум. Этому их учил накопленный веками опыт. Лучшие поэты Кавказа учились у народа и безымянных создателей изустной поэзии сдержанности и внутреннему темпераменту.

Столетиями народы гор создавали свои песни, среди которых встречаются произведения самого разного характера — героические поэмы о древних богатырях — нартах,— где есть и Прометеев мотив похищения огня для людей, эпические песни о подвигах и мужестве героев, об их жизни и гибели в боях. В горской устной поэзии большое место занимают лирика, охотничьи, бытовые, трудовые, шуточные и колыбельные песни, причитания над погибшими и умершими. Народной поэзии горцев присуще большое жанровое разнообразие. Многие старинные песни горских народов не имеют рифмы или в них присутствует случайная рифма. Существует понятие «старые и новые песни». Думаю, что к последним относятся произведения; лирические по преимуществу, созданные с начала двадцатого столетия. В них уже есть рифма и обычно рифмуются только четкие строки в строфе. Так обстоит дело, в частности, с карачаево-балкарскими «новыми» Песнями. Многие из старинных песен гор говорят о тяжелой жизни крестьян, об их бесправном положении и нужде. В карачаево-балкарской песне о старике Атаби сказано:
Жарят-варят, ждут именитых господ,

Что ни день, что ни ночь, пир горою идет,

Пьют, гуляют богатые гости,

Атабию бросают лишь кости.

Стар бедняк Атаби, кости не разгрызет.
Бедняк Атаби находился в таком унизительном положении, что ему, как собаке, бросали обглоданные кости. Он был доведен до такого озлобления, что убил сына своего угнетателя — самый отчаянный шаг, на какой только мог решиться крепостной крестьянин. Он стал убийцей, не желая этого, на такое решение толкнула его невыносимая жизнь. Я хорошо помню эту Песню, ее пели чегемские пастухи в мои мальчишеские годы. Народ не считал старика Атаби убийцей, его месть крестьяне принимали как справедливое возмездие.

Вопрос этот далеко не праздный.

Горские крестьяне считали, что оскорбленный человек имеет право на месть. А это означало: не оскорбляй, не угнетай, не унижай человека, иначе придет возмездие! Подобное воззрение противоположно христианской морали, непротивлению злу насилием, хотя христиане убивали себе подобных не меньше, чем люди других верований. Правда, у горцев тоже существует присловие: «Кровь не смывай кровью!» Но ведь люди живут не по изречениям.

В народных песнях со всей обнаженной правдивостью выражена жизнь, полная противоречий, трагедий, бед и надежд трудящихся людей. Вот еще одно свидетельство бедственного положения горских крестьян, которых одинаково жадно обирали свои богатеи и царские власти. В кабардино-черкесской песне «Жалоба крестьянина» бедняк горько сетует:

Сеем кукурузу мы,

Да не мы едим.

Ни тюрьмы, ни сумы

Мы не избежим.

Нет нигде пути.

Ходит писарь с грамотой,

Говорит: «Плати!»

Громче индюков,

За долги вчерашние

Заберут быков.

Истинный грабеж.

Покинуть бы родину,

Да куда пойдешь!

Не сожжет заря

Все законы черные

Белого царя!

Несуетливо жили наши крестьяне, пахали землю, собирали урожай, тесали камень, слагали песни, глядя на дождь и снегопад, на звезды и облака, беседуя с деревьями и скалами, любя родную землю и веря в ее бессмертие, как и в вечность солнца, неба, звезд и облаков. Эта вера оберегала их от отчаяния, помогала переносить нужду и тяготы. Народ никогда не был пессимистом. В этом могучая его сила и сила созданной им поэзии — песен, сказок, пословиц, шуток.

Подтверждением сказанного является также и образ вечного Ходжи Насреддина. Идущий через века, побеждая все, мудрец, вольнодумец, поэт и весельчак одновременно, он придуман трудовым Востоком для утверждения непобедимости народа и человека, неисчерпаемости их энергии, находчивости, неутомимости, для утверждения бессмертия ума, смелости и таланта. У нас в горах даже бытует присловие: «Тот день, когда не будет произнесено имя Ходжи Насреддина, станет последним днем мира». Значит, такого дня не может быть, чтобы где-нибудь и кто-нибудь не назвал имя любимца всех народов Востока. Наши крестьяне, помню, часто начинали разговор словами: «Как сказал Ходжа Насреддин»... Народ всегда оставался великим оптимистом. Потому его воображение и ум создали образ Ходжи Насреддина, образ, ставший одним из мировых литературных типов и вошедший в духовную сокровищницу человечества наравне с Дон-Кихотом и Гамлетом.

С детства помню, что даже на свадьбах пелись не только свадебные, застольные, любовные, шуточные, но и песни о героях и подвигах. Они там не были лишними, считались необходимыми. Это было традицией, воспитывающей в молодых людях любовь к Родине и подвигам, прививающей мужество и чувство собственного достоинства. Песни о героях и подвигах исполнялись каждый раз, по какому бы поводу ни собирались жители аула. Приведу несколько строк из кабардино-черкесской песни «Кербеч», которая представляется мне характерной для такого рода песен горцев:

Чтобы от недругов край свой сберечь,

Не затевают длинную речь.

Коня вороного седлает Кербеч,

Храбрых джигитов сзывает Кербеч, —

Им по руке и кремневка, и меч —

Недруга грудью встречает Кербеч,

Саблей кровавой сверкает Кербеч,

Головы вражьи срубает он с плеч.

В бегство врагов обращает Кербеч.

Над нами на небе одна луна,

Под нами трона на земле одна.

На этой троне есть кровавый след.

И мертвые есть, а трусливых нет.

Осень, осень, добро пожаловать,

Будешь бить ты нас или жаловать?

Эй, жнецы, молодые и сильные.

Пусть серпы ваши будут звонкими,

Пусть и камни ваши точильные

Будут крепкими, да не ломкими.

Ой, серпы ваши блещут в жите.

Жните, жните, домой не спешите.
К трудовым Песням примыкают бытовые и шуточные, между ними трудно провести четкую границу – так переплетены все эти мотивы. На долю людей часто выпадают всякие трудности, тяготы, беда и горе. Поддержкой для людей всегда были не только те произведения изустной поэзии, в которых воспеваются выносливость и стойкость, но бытовые и шуточные, которые всегда останутся замечательнейшим явлением народного творчества, народной фантазии и воображения. Крестьяне понимали, как прекрасен смех, спасающий людей от уныния,— ничем, но заменимая поддержка в тяжкий час, избавляющая от горестного состояния души. В горах любили веселые шутки, прибаутки, загадки, игры. С любовью, с особой нежностью относились к шутникам, острословам и забавникам. На Востоке говорят, что один шутник, едущий на осле по улицам, для здоровья людей нужнее сотни врачевателей.

Об угнетенном и бесправном положении горянки написано много, хотя, к сожалению, чаще всего плохо. Нет спора, в прошлом горская женщина знала и гнет и бесправие, но когда плохие литераторы пишут, что горянка день и ночь была занята только тем, что плакала, что горцы к своим женщинам относились по-зверски, согласиться с этим никак нельзя. Не надо оскорблять память мудрых пахарей, пастухов, дровосеков и ашугов! Хочется напомнить авторам подобных книг, что уважение к матери, например, всегда оставалось для жителя гор первой заповедью. Сыновья, даже став седобородыми мужчинами, чутко прислушивались к ее мнению, а ее опыт и мудрость ставили куда выше своего ума. Осмелюсь утверждать, что и к жене горец относился не хуже, чем жители других земель. Этим я вовсе не утверждаю, что среди обычаев горских народов, касающихся отношений между мужчиной и женщиной, так же не было несправедливых и негодных. Они были, но ныне отвергнуты самой жизнью. Бить женщину, например, у горцев считалось позором. Но обычаям горцев женщины не занимались тяжелым мужским трудом – не косили сено, не пасли скот, не возили дрова – у них хватало других забот. Образ женщины в нашем фольклоре живет во всей своей сложности – с радостью и горем, любовью и болью, угнетением и сердечными порывами.

Самое сердечное и нежное, что было в горянке, осталось в колыбельных Песнях. Каждая лгать пела колыбельную с любовью к ребенку и тревогой за него. На свете нет сердца чутче материнского. Мать первой слышит и щелканье волчьих клыков в темноте ночи, и шуршание дождя в ветвях чинары на рассвете. Материнская любовь и материнская тревога за судьбу детей породили в горах замечательные колыбельные песни, в которых созревание колоса и свет звезды перед рассветом, когда мать поднималась и, босая, мягкими шагами проходила к колыбели, чтобы дать грудь проснувшемуся ребенку. Нет на свете песен человечней и прекрасней колыбельных. Таковы и горские колыбельные. В них — человечная и глубокая сущность жизни, которая не поддается объяснению и толкованию. Мне кажется, что истоком всей мировой лирики была колыбельная Песня. Ее покоряющая сила неотразима, в ней — материнское сердце, которое вместило всю радость и все горе мира, всю нежность и все тревоги на земле. Мать качала колыбель, тихо напевая, — и в тот час, когда ее муж, отец ее ребенка, кормилец семьи, мирно спал глубоким сном, и в ту ночь, когда он уже лежал в той земле, которую пахал. Я люблю наши колыбельные с их непереводимым припевом «Ляу, ляу, ляу». Каждый раз, когда повторяют этот припев, я слышу голос моей матери, вижу, как желтеет подсолнух я нашем огороде перед домом в Чегеме, слышу, как шуршит дождь в ветвях зеленых чинар и звенит ручей. Я сижу, прикрыв глаза, повторяя колыбельную Песню, и ко мне возвращается мир моего детства. Мать легкой походкой идет по двору, неся ведро воды или молока, молодая и стройная, без седин и морщин!.. Я завидую только тому поэту, который может написать настоящую колыбельную.

«Надев бурку, за прошедшим дождем не гонись». Это впервые сказал, конечно, горский труженик. И был он истинным поэтом. В его словах слились мудрость и Поэзия. В них какой-то углубленный, без тени отчаяния, взгляд на жизнь, трудный житейский опыт, освещенный светом народной души. И этот свет мудрости делает долговечными пословицы горцев. В них слиты меткая мысль и живописная образность. Они действуют неотразимо, став той истинной поэзией, сила которой до конца непостижима и необъяснима. Замечательными образцами поэзии остается пословицы и поговорки горских народов Кавказа. Их образность, национальный характер и особенность действительно неповторимы. Они порождены самостоятельным опытом каждого из народов и в то же время освещены общечеловеческим светом. Им конкретное национально-образное выражение придает поэтичность, емкость и самостоятельность, делает горские пословицы явлением духовной культуры человечества. Наши пословицы кажутся мне большой школой и для современных поэтов, они учат не только краткости и сжатости, но и точности образов, ошеломляющих своей неожиданностью и в то же время покоряющих естественностью.

Горские пословицы так замечательно отчеканены, так точны, мудры, образны, что стали высшим достижением поэзии горцев. При всей глубине и меткости мысли, в них нет тона наставления, дидактики, поучения. Осязаемая образность делает их поэзией. Некоторые из народов гор свои пословицы называют нартскими словами. Да, конечно, эти могучие слова, побеждающие неумолимое время достойны благородных богатырей — нартов. Умирали те, кто сказал эти слова, изнашивался плуг, ветшали и рушились жилища, а богатырские слова-пословицы оставались. И мы повторяем их. Став нетускнеющее мыслью и поэзией, живет в них весь прекрасный мир родных гор, а также ум и сердце народа, его чувства. Горские пословицы — большая наука и большая Поэзия одновременно. Их свет постоянно ложится на нашу дорогу, помогая лучше понять ум и глупость, честность и коварство, сердечность и хитрость, помогая лучше разбираться во всех человеческих качествах, лучше понимать жизнь.

Пословица, подобно самым необходимым орудиям труда, служит людям в повседневной жизни. Когда мне было тридцать, я постоянно записывал карачаево-балкарские пословицы. Однажды на сватовстве девушки, где присутствовали и старики, за несколько часов я записал двадцать шесть пословиц. Среди них были настоящие шедевры, которые вошли теперь в том нарвских слов, изданный на моем родном языке. Этот пример говорит о том, что горцы не расстаются с пословицами, пользуются ими для подкрепления своего отношения к тому или иному явлению жизни. Они считают их самыми лучшими словами, а мысли, заключенные в них, самыми мудрыми на свете. Когда у горца все хорошо, благополучно, то, желая подчеркнуть, что человек от счастья не должен стать кичливым, спесивым, не должен зазнаваться, обычно говорят: «Не плачь, когда у тебя всего мало, не гордись, когда всего много». Если житель гор недоволен сыном, он скажет: «Не бойся, что не будет сына, а бойся, что будет плохим». А в тяжкий день, когда он потерял близкого человека, ему на помощь приходит изречение: «Жизнь — истина, но и смерть — тоже истина». И так — по каждому поводу — в час радости и в час горя, на свадьбах и похоронах, на площади аула, где вечером обычно собираются мужчины и сидят, беседуя, или у домашнего очага, в дороге, на пахоте, пастбище — словом, везде, где сойдутся хотя бы два человека.

Наши пословицы созданы философами и поэтами гор — пахарями и каменотесами, пастухами и дровосеками, которые не могли увековечить свои мысли в фолиантах и томах. Изречения рождались за сохой, у пастушеского костра, под звездным небом, в дороге или у очага. И остались жить вместе со звездами, лунным светом, хлебом; и водой. Они были рождены жизнью. Их главная сущность — правдивость и точность. Они выражают глубину, непосредственность и совестливость народной философии. Они будут жить до тех нор, нока будут живы языки, на которых они созданы.

Может быть, у тех, кто высекал из своего ума и сердца эти изречения, эти несравненные слова, не было в достатке даже кукурузного хлеба. Возможно, они не имели даже сносной одежды, но зато они были подлинными поэтами и мыслителями. Лишь очень большой ум и талант могли высечь изречения, уцелевшие во времени, беспощадная работа которого сохраняет для жизни только шедевры. Хочется еще раз подчеркнуть, что горские пословицы — это не только мудрость, выраженная наиболее сжато, но и высшая Поэзия, потрясающая своей образностью, осязаемостью и конкретностью.

Писать о пословицах трудно. Они лаконичны и выразительны. Каждое мое слово о них кажется мне беспомощным и бесцветном. Несмотря на определенный литературный опыт, я робею перед их силой. Повторяю: пословицы — лучшее наше поэтическое сокровище, на языках горцев не создано ничего более прекрасного. Они — наше бессмертие. Личного бессмертия нет, есть коллективное бессмертие людей, их труда, их общих условий, совместных стремлений. Каждый, уходя из жизни, оставляет живым свой опыт, умение, мастерство. Так передавались умение пахать землю, печь хлеб, строить жилище, ковать оружие, слагать Песню. Люди учились на опыте живших до них. И во всем этом велика была роль слова, без которого мир стал бы немым.

Мы говорим о слове равном хлебу. Такими словами и являются пословицы горцев — богатырские слова. Большое счастье и утешение для людей, что свет их мудрости не погаснет никогда. Мы верим в то, что нет конца жизни и слову. Крестьянин, оставивший людям хоть одну из этих пословиц,— как я сегодня завидую тебе! Я говорю о тебе с робостью и благоговением. Твое слово — вечнозеленое дерево, оно постоянно дарит мне свою тень. Ты мой предтеча и мой учитель. Я вижу тебя идущим за плугом или за стадом, скачущим по ущелью в звездную ночь на коне с нотным крупом, сидящим на древнем камне и глядящим на вечерние сумерки, опускающиеся на каменистые дороги и синие снега хребтов; я вижу тебя с твоими заботами о хлебе, сене, дровах; вижу глядящим на дождь над скалами и кремнистыми дорогами, на мокрый луг или двор. Так и рождались в твоей голове крылатые слова, как те птицы, которые ты видел в детстве. Они вылетали из твоей головы в те мгновения, когда ты в худом бешмете сидел в маленьком дворе перед своей саклей, а в очаге женщины пекли ячменный хлеб. Ты, полный обычных крестьянских забот, и не знал, конечно, какой долгий путь сужден слову, что родилось в твоей голове. Ты смотрел на звезды вечности, нисколько не заботясь о бессмертии. Я люблю тебя такого — простого, естественного, как деревья, великого поэта. Я благодарю тебя через хребты времени. Драгоценные слова созревали в твоей душе, как колос на клочке земли, который ты так старательно пахал, они созревали, чтобы через столетия удивлять и меня. И я сегодня произношу, как молитву, слова преклонения перед тобой, перед твоей мудростью и талантом. Твоя мысль и слово стали бессмертием тех, кто жил рядом с тобой. Я преклоняюсь перед тобой за то, что твоя мысль и слово стали светом души народа!

Общеизвестен интерес классиков русской литературы и ученых востоковедов к устному творчеству кавказских горцев. Отзвуки нашей народной поэзии встречаются в произведениях Пушкина и Лермонтова. Читателям хорошо известен лермонтовский «Беглец», написанный по мотивам горских преданий. Замечательно, что Лев Толстой заинтересовался Песнями горцев, читал их в записях, публиковавшихся в Тифлисе — тогдашнем культурном центре Кавказа,— и дал им очень высокую оценку. Да и в произведениях этого великого писателя ощущается знакомство с изустным творчеством горцев. Я имею в виду, в первую очередь, «Хаджи-Мурата» и «Казаков». Вот, например, в «Хаджи-Мурате» Толстой приводит прозаический перевод двух чечено-ингушских песен, соединив их в одну.

Одна из песен особенно нравилась Хаджи-Мурату и поразила Бутлера своим торжественно-грустным напевом. Бутлер попросил переводчика пересказать ее содержание и записал ее.

Песня относилась к кровомщению – тому самому, что было между Ханефи и Хаджи-Муратом.

Песня была такая:

«Высохнет земля на могиле моей — и забудешь ты меня, моя родная мать! Порастет кладбище могильной травой — заглушит трава твое горе, мой старый отец. Слезы высохнут на глазах сестры, улетит и горе из сердца ее.

Но не забудешь ты, мой старший брат, нока не отомстишь моей смерти. Не забудешь ты меня, и второй мой брат, нока не ляжешь рядом со мной.

Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть. Но не ты ли была моей верной рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу примет небо».

Хаджи-Мурат всегда слушал эту песню с закрытыми глазами, и когда она кончалась протяжной, замирающей нотой, всегда по-русски говорил:

- Хорош песня, умный песня.

Из этого отрывка нетрудно понять, что песня эта нравилась Льву Толстому, так же, как и горцу Хаджи-Мурату.

Величайшего писателя России удивили песни горцев, и он некоторые из них в буквальном переводе послал поэту Фету, на которого они также произвели большое впечатление. Замечательный русский поэт благодарил за них Толстого и перевел их. Две песни, пересказанные Толстым в «Хаджи-Мурате» поются народом и до сих нор. Само собой разумеется, чтобы вызвать такой интерес у Льва Толстого, песни горцев действительно должны были быть шедеврами. Этот факт вызывает у нас гордость и свидетельствует о том, какие художественные, поэтические возможности таились в народе. И вполне естественно, что еще в прошлом веке русские ученые-ориенталиты заинтересовались горским фольклором. Первым опубликовал на русском языке образцы горских песен П. К. Услар. Это было в середине прошлого века. В его записях, видимо, и читал Лев Толстой те песни, которые ему так понравились. Надо благодарить судьбу за то, что титан мировой литературы Лев Толстой встретился с Песнями гор.

В наше время на запись, сохранение и изучение фольклора горцев обращается серьезное внимание. Этим занимаются специальные научные учреждения в каждой республике и области, имеются знатоки народного творчества и хорошо подготовленные специалисты-фольклористы. За годы Советской власти многие произведения горской народной лирики переводились на русский язык и печатались неоднократно. Но первой лучшей книгой такого рода, по моему мнению, явился том «Песни горцев», выпущенный в 1939 году в Москве издательством «Художественная литература» под редакцией Эффенди Капиева, которым были выполнены также и переводы многих песен. Считаю своим долгом отметить, что велики заслуги этого выдающегося писателя в деле перевода и популяризации изустной поэзии народов Северного Кавказа. Эффенди Капиев обладал большим талантом, завидной энергией и культурой. Его блистательная деятельность была связана с горячей любовью к земле отцов, к ее поэзии и истории. Он делал свое дело с редкостным тактом и топкостью.

Думаю, что стоит упомянуть и русского советского поэта Андрея Глобу, переводившего горские песни, которые были включены в сборник его переводов образцов народной поэзии и вошли в книгу «Песни народов СССР», выпущенную в Москве в тридцатых годах.

4

Человек, который никогда не пел или не поэт, кажется мне несчастным. Недаром известный певец и сказитель из Чегемского ущелья Исмаил Эттеев, помню, говорил: «Человек с песней — всадник, а без нее он — постоянно пеший». Горским народам, у которых, как известно, до Октябрьской революции не было печати и театра, песни и сказки заменяли книги и театр. Надо сказать, что ни один народ никогда не обходился без поэзии.

А Расул Гамзатов говорит: «Текут многочисленные реки и ручейки, то широкие, то узкие, то шумные, то спокойные. Различна их глубина, но все они берут начало из горных родников. Реки норой мутнеют, ручейки пересыхают, не дойдя до моря, но вечные и чистые воды горных родников не могут помутнеть. Сколько бы из них ни пили, они не иссякнут. Народные песни — это горные родники, откуда берут начало ручейки и реки, сливающиеся в бурном море Советской поэзии».

И я, скромный ученик безымянных, но великих песнопевцов родных гор, счастлив повторять чародейные слова, которые с детских лет стали для меня благом и сокровищем, радостью и утешением. Я, знающий ныне Данте и Шекспира, Пушкина и Мицкевича, Руставели и Хафиза, склоняю голову перед силой таланта безымянных поэтов моей древней земли. С тех нор как родились эти песни, прошли столетия, освещенные грозами и окутанные туманами, но порывы и свет души народных песнопевцев дошли и до меня. Я как бы коснулся рукой святого колоса тех времен или благородной стали кинжала старинной работы. Безымянные поэты гор, песни которых удивляют нас своей художественной силой, красотой и чистотой, еще раз убеждают: как прекрасно хорошо сделанное дело, какое чудо талант!
1971—1972