Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Арсений Тарковский пришел к своей заслуженной победе. Две книги поэта, недавно увидевшие свет, говорят о нем как об одном из глубоких поэтов нашего времени. Вот почему я говорю о победе Тарковского. Он поэт высокой культуры, выдающийся мастер стиха, верный и мудрый наследник чародеев волшебной русской поэзии от Пушкина до Блока. Глубоки его корневые связи с ними. Я сознательно подчеркиваю слово «культура», памятуя, что имеются литераторы, которые пренебрежительно относятся к культуре, полагая, что она мешает поэту быть самостоятельным и эмоциональным. О несостоятельности подобного взгляда и говорить нечего. Враг писателя, как и любого человека, не культура, а невежество.

Арсений Тарковский заслужил любовь тех, кому дорога подлинная Поэзия, своим большим талантом и мастерством. Он сумел, как истинный художник, слить эти два главных свойства настоящего творца. Он не из тех, кто готов надеть венок, которого не заслужил, его не прельщала и не прельщает дешевая популярность или известность любой ценой. Крупный поэт похож на хорошего коня, который замечательно чувствует дорогу даже среди ночи. Кстати, мнимая или искусственная известность чаще всего проходит быстро, подобно ночному ветру, пролетевшему над осенними деревьями. Мода враждебна поэзии. Ее цветы неживые. Подлинность и мудрая строгость – вот душа искусства. Тарковский никогда не был и не будет в числе тех, кто вынудил поэта сказать: «Быть знаменитым некрасиво». Наоборот, он из тех, кто имеет право повторить вслед за Николаем Ушаковым:

Но я, писатель терпеливый,

Храню, как музыку, слова.
Книги Тарковского убедили нас: «чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь». В данном случае я, конечно, имею в виду строгость поэта к себе.

Арсений Тарковский – художник, который высоко ставит не жажду известности, а честь великой русской музы, которой он служит своим талантом. А талант и самозабвенный труд требуют от художника мужества и стойкости. Поэзия любит верность. Поэт должен быть зорким и мудрым.

Какое место сам Тарковский отводит переводам, но знаю. Но нельзя не отметить и эту сторону его работы. Он – один из выдающихся мастеров поэтического перевода. Его преданно любили и любят многие поэты разных народов нашей страны. В этой связи достаточно вспомнить одно только прекрасное имя – имя Симона Чиковани, многоцветные стихи которого так блестяще переведены Тарковским. Поэзия – сказочная радуга. А радуге радуются все. Возможность видеть радугу поэзии народов дают людям выдающиеся поэты, переводящие своих собратьев. И я, нисколько не колеблясь, одним из первых называю среди них Арсения Александровича Тарковского.
Ах, восточные переводы,

Как болит от вас голова! –

сказал он. Надо правильно понять поэта. Мастер говорит о сложности своего труда. Во всяком случае, нам понятен его невольный вздох.

Я помню его молодым, тридцатилетним, красивым. Сказав так, я спохватился и подумал о том, что он красив и сейчас, хотя это уже другая красота. Глядя сегодня на его очень выразительный восточный профиль, я вижу мой родной Кавказ. В его жилах течет родственная мне кровь предков-половцев или куманов, от которых происходят балкарцы и кумыки, как и ряд других тюркских народов.

Я не мог не отметить и эту особенность Арсения Александровича, хотя допустил маленькую, но никому вреда не приносящую национальную ограниченность. Великодушно простите мой невольный грех, братья славяне!

Я не могу не сказать, что шестьдесят лет – это не пустяки для человека, прожившего их. Но тут же добавлю: это еще хороший, зрелый для художника возраст. В таком возрасте Тютчев и Фет написали ряд своих изумительных стихов.

Арсений Тарковский – одни из крупных советских поэтов, продолжателей благородных традиций русской классической поэзии с ее углубленным интересом к жизни и человеку, верностью им. В одном из своих стихотворении он пишет:
Я тот, кто жил во времена мои.

Но не был мной. Я младший из семьи

Людей и птиц, я пел со всеми вместе

И не покину пиршества живых –

Прямой гербовник их семейной чести,

Прямой словарь их связей корневых.

1968
Земная песня

Книжка Алексея Пысина доставит читателям большое удовольствие, принесет радость.

Главная тема его стихов — любовь к земле, на которой мы живем, на которой человек совершает свой трудный ежедневный подвиг, преобразуя мир и двигая жизнь вперед. Вчитайтесь в эти строки:

Мне в жито хочется войти,

Мне кажется, что вечность – жито.

Поэт Белоруссии, он защищал эту землю, израненную огнем и металлом, горевал ее горем, добывал нелегкую победу. Но праву участника войны он не только громче слышит ее эхо, не просто слагает реквием солдатам-однополчанам, он говорит от имени своего поколения:

Пусть отступленье, наступленье

Душа ведет не без утрат.

Быть может, в этом обновленье

Всех подвигов твоих, солдат.

Слово Алексея Пысина вдумчиво сказанное, сердечное, простое. В его стихах хлеб и вода сохраняют свой вкус и первозданную святость. У него все по-настоящему серьезно, значительно. Как надо остро все ощущать, быть привязанным ко всему сущему на земле, чтобы сказать такие слова:

Сосна, как мама на закате,

Зовет протяжно: «Алексей».

Я, кавказский литератор, давно знаю и люблю стихи Пысина и считаю его замечательным белорусским поэтом. Мне дорог братский союз поэтов, о котором говорил Пушкин. Я когда-то учился с Алексеем Пысиным. И еще тогда поверил в его талант, мне и в годы совместной учебы были понятны и близки скромность и душевная чистота моего белорусского собрата. Эти его человеческие качества и отлились в прекрасные цельные стихи.

Поэзия всегда обращена к молодости мира. Верно сказал Георгий Леонидзе: «Стих и юность – их разделить нельзя – их одним чеканом чеканили». А сам Алексей Пысин написал слова верно и хорошо выражающие суть его поэзии:

Беру с собой нелегкие дороги,

Следы страданий, что остались там...

Беру с собой бессонные тревоги,

А юный свет я юным передам.

1970

Прошло почти 20 лет, как буря войны сломала, вырвала с корнями дерево жизни поэта, но дерево его поэзии до сих нор остается зеленым и все глубже пускает сильные корни в родную землю, полную древней и новой красоты и силы. Физическая жизнь художника куда доступнее силам разрушения, чем жизнь его книг. Поэты умирают, а Поэзия продолжает жить.

Я знал Али Шогенцукова и хорошо его помню. Сам оп был так же прост и естествен, как и его жизнь, оп был горячим и честным, как это поэзия. В нем замечательно уживались простой крестьянин и большой художник, дополняя друг друга. Я уверен, что он пахал бы землю и нас скот так же хорошо, как писал. Али Шогенцукова сделала поэтом любовь к родной земле и родной речи. Он ушел из жизни влюбленным в нее, очарованным вечной красотой нашей земли и кабардинской речи. Эта же любовь побудила сто отправиться на фронт в те дни, когда фашистские орды угрожали Родине, нашим домам. Самоотверженный человек и художник, хотел отстоять свою любовь.

Али Шогенцуков любил людей, для которых труд и созидание являются радостью жизни, сам поэт был одним из них. Оп воспел свой возрожденный край, зорко присматриваясь ко всему, что происходило вокруг, был рад тому, что видел, тому, как росла страна, созидал народ.

В стихах и Поэмах Али сияют вечно белые вершины Эльбруса, которому поэт сказал полные сердечности слова.

Рядом с вершинами Эльбруса живут в книгах поэта простое дерево и речушка Нальчик, желтые листья осени и декабрьские морозы, теплая весна и благодатные дожди, вспаханное ноле и огни Баксанской ГЭС.

Шогенцуков, певец новой, советской Кабардино-Балкарии, был счастлив тем, что «открылся новый родник народных сил», и горячо умел говорить об этом.

Поэмы Али Шогенцукова — «Камбот и Ляца», «Малина», «Юный воин» и другие — любимы народом и являются классикой кабардинской поэзии. Нет сомнения, что они еще долго будут в душе кабардинского народа сиять, как горы.

Хочу отметить еще одну черту его поэзии. Он с большой любовью, преданностью и нежностью рисует женские образы, лепит облик многострадальной горской женщины. Образы горянок—Мадины из одноименной поэмы, Ляцы из романа в стихах «Камбот и Ляца», матери из «Зимней ночи» полны жизни и обаяния.

Али Шогенцуков один из тех писателей, которые много сделали для нашей культуры. Кабардино-балкарские литераторы многим обязаны ему, учились у него не только поэтическому мастерству, но и преданности родной земле, поэзии и гордились дружеским общением с ним. Обаятельный образ поэта остался в его прекрасных книгах. Поэта убила молния войны, но река его поэзии несется все так же, не мелея, отражая в себе снежные вершины, синее небо и зеленые ветви высоких чинар. Его творчество — живой родник кабардинской поэзии, а любовь народа — залог долговечности памяти о нем.

1960

Степная муза
Если бы я не знал автора книги, о которой пишу эти строки, все равно, прочитав ее, твердо сказал бы себе, что она создана хорошим человеком... Впрочем, на мой взгляд, в подлинной поэзии всегда живут мудрость народа и человечность колыбельной песни. Она рождается горячей любовью к подвигу и к мирному сну ребенка. И в ней нечего делать человеку, равнодушному к отваге героя и белому цветению алычи. Творчество рождается удивлением, горячей любовью ко всему живому, добротой и благородством. Недаром же Пушкин, как бы подытоживая свою жизнь и работу, сказал, что он лирой своей пробуждал чувства добрые. Это бессмертный урок для всех поэтов и завещание...

Сказать все это побудил меня мягкий свет, разлитый по книге Дамбы Жалсараева «Степь родимая». Бурятский поэт своими стихами убедил меня в том, что земля и жизнь и все хорошее и доброе на свете дороги ему. Жалсараев не из холодных стихотворцев или позеров, любящих только самих себя. Когда он говорит «родимая степь», он словно произносит имя матери. Поэт глядит на небо, но которому проносится советский спутник, и с тихой нежностью склоняется над едва заметным родником в степи. Глотнешь из него – «и столько сил в тебе проснется, хоть путь далекий впереди!..» Поэту хорошо от того, что «все больше и больше вырастает в округе домов», он счастлив, утверждая, что самая великая правда земли – это ленинская правда. Самое высокое, как небо, и самое простое, как испеченная в очаге картошка, составляют основу стихов нашего бурятского собрата. И это хорошо. Это поэзия, верная жизни.

Мне довелось побывать в Бурятии, встречаться с чуткими, мудрыми и работящими людьми. Когда же теперь прочитал книгу Дамбы Жалсараева, у меня появилось такое чувство, будто я снова пожал руки этил замечательным людям, увидел мягкие улыбки смуглых девушек и сосредоточенные лица смелых табунщиков.

Как и все настоящее в поэзии, творчество Жалсараева не ограничивается только одним своим домом, где поэта впервые в счастливый час посетила его степная муза. Бурятскому поэту близка и «космическая» даль. Он говорит: «Планеты, познакомиться нам время — соседи мы по солнечной системе».

Ему дорого воркование голубей на улицах Москвы; к своему эстонскому собрату Юхану Смуулу он обращается с полными дружеского расположения стихами...

Я пишу эти строки в очень солнечный день. За моими окнами белеют хребты Центрального Кавказа. Через огромные просторы дошел до меня голос Дамбы Жалсараева – чистый, ясный. Его услышали и мои земляки-горцы.

1963

Поэт якутии
Есенин за всех нас сказал:

– Поэт поэту есть кунак.

Мои слова братского привета обращены к доброму, благородному и талантливому собрату. Каждый раз. В праздники и будки, мне бывает радостно получить письмо или телеграмму от Семена Данилова. Это нередко случается совсем неожиданно, что придает весточке товарища особенно приятный смысл. Придет из далекой Якутии книга с сердечной надписью, и я чувствую руку, протянутую мне из дальней дали.

Мы с Семеном Петровичем живем в разных концах страны. Но верно сказано, что для дружбы коротки все дороги. Любой замечательный край становится еще лучше для нас, если там живут наши добрые товарищи или друзья. Семен Данилов любит и воспевает свою суровую и милую его сердцу землю отцов. Он один из лучших ее певцов, ставший известным советским поэтом.

Порою я боюсь, что мы, нынешние литераторы, нередко злоупотребляем словом «друг», повторяя его по поводу и без повода, едва знакомых называя друзьями. Когда же речь идет о Семене Данилове, прекрасное слово становится на свое место. Все близко знающие якутского поэта, легко согласятся со мной. Об этом я говорю потому, что поэзии далеко не все равно, чьи руки прикасаются к ней, с кем она имеет дело. Каждому хочется иметь порядочного соседа даже по квартире. И в день пятидесятилетняя Семена Данилова мне приятно подчеркнуть, что оп, будучи поэтом, является и хорошим человеком. Раскрываю книгу его стихов, читаю: «Мороз январский, долга пурга, а я сижу стихами друга ранен». Вполне естественно, что добрый человек не может, быть не ранен болью другого. «Сообщаю я новым знакомым, что прописан в Якутии я», – говорит Данилов с гордостью за свой родной край и его работящий народ. И это мне по душе.

Поэт хорошо знает, о чем и что ему надо сказать людям. Но ведь перед ним каждый раз встает трудный вопрос: как сказать? Но и тут Данилов с честью выходит из положения. Читаю его книги и вижу: все это мог сказать только он, это его слова, его мир, его ощущения и индивидуальность. Якутский поэт говорит о серьезных вещах своим естестве голосом, не стараясь перенять чужие интонации и манеру, какими бы впечатляющими они ни были. Недаром оп пишет, что «под других не рядился, речь не коверкал свою».

О чем его стихи? О возрожденной родине, его трудолюбивых людях – охотниках, рыбаках, строителях новой жизни. Его душевные слова обращены к родному дому, хлебу, воде, вечно горящему огню – к жизни. Это и делает его поэтом, близким всем нам, в каком бы краю мы ни жили.

Данилов умеет быть самим собой. Его книги говорят мне, что оп верен стихии и обаянию родного фольклора, а также учится у крупных мастеров других народов. Якутский поэт верен облику и воздуху своей земли. Это не мешает его сердцу быть распахнутым миру. Деревья родного края, его снег, вода, рассветы и сумерки, его скромные цветы, упорство людей заснеженной тайги – все это входит в книги поэта и дышит подлинной жизнью. Он смотрит в лицо своей земли внимательно и влюбленно. Как просто и хороню сказано: «Здравствуй, красная смородина, здравствуй, вкусная вода!» А вот еще две строки, произнесенные с тою же непосредственностью: «Гроза всю ночь ко мне в окно стучала струями косыми...» Иные все еще полагают, что поэтичным может быть только необыкновенное пли непросто сказанное. Большое заблуждение.

Семен Данилов пишет: «В шалаш у речного истока на зорьке вошел ко мне ветер». Вот так из очень простых слов, из крупиц создается поэтом образ его родины, воспевается ее возрождение, выражается любовь к жизни, ко всему подлинному и дорогому в ней, ее праздникам и будням, ее созидательным силам, к вечной мудрости и мужеству народа. Так входит в стихи настоящая красота мира.

Ровесник Октября, Семен Данилов стал одним из его благодарных певцов, поэтом братства людей и дружбы культур. У нашего собрата сейчас самый зрелый для художника возраст. Мы, его товарищи и читатели, верим, что Семен Петрович напишет еще не одну хорошую книгу.

1967
7

Поэт и культура
За большую, как жизнь, поэзию!

(Из речи на Первом учредительном съезде писателей РСФСР)

Я родился под Эльбрусом, где есть пословица: «Хороша веревка длинная, а речь короткая». За все дни съезда о поэзии было сказано немало. Но, как мне показалось, многие из выступавших с этой трибуны, говорили о поэзии несколько равнодушно. Я считаю, что о ней нельзя говорить равнодушно, так же как нельзя писать равнодушно Она заслуживает того, чтобы, касаясь ее, говорили горячо, самозабвенно, от всей души, с большой любовью!

В последнее время, особенно среди молодых поэтов всех национальностей – я это хорошо знаю по Средней Азии и Кавказу, – масштабы интересов авторов поэтических книг сужаются, сила убежденности снижается. Молодые авторы недостаточно зорко смотрят на мир и на все происходящее в нем, не часто врывается в их вещи жизнь со всей ее многогранностью. Таковы мои ощущения. Мне хочется сказать, что поэзия, прежде всего, рождается душевной щедростью, обнаженностью сердца, без которых художник немыслим. Мы, советские литераторы, хотим, чтобы людям на земле жилось хорошо. Все большие поэты во все времена служили народу, мечтали о том, чтобы людям жилось лучше. И мы об этом не вправе забывать.

Мы уверены, что лучшее общество, где человек будет жить хорошо – это коммунистическое общество. Поэтому и отдаем свое дело и слово, всего себя этим лучшим идеалам. Каждый художник идет, прежде всего, от своих убеждений. Иначе он не может работать. Ошибаются те, кто говорит, что каждый раз в стихах должно быть побольше слов о том, что мы идем к коммунизму. В этой связи мне вспомнился недавний случай у нас на Кавказе. Один стихотворец принес в редакцию стихотворение, где были этакие вот строчки (привожу их в буквальном переводе): «Передовой чабан Карабаш, веди свою отару по пути к коммунизму».

Другой молодой поэт принес в ту же редакцию стихи о девушке с загорелыми руками, которая после сбора винограда, возвращаясь, домой вечером, поет песню о своей любви

Редактор сказал: «То стихотворение, где есть слова «коммунизм», «мы соревнуемся» и так далее – для газеты вполне подходят, а другое – нет». Ему казалось, что девушки к юноше помешает делу коммунизма. Как это странно и убого! Думаю, что поэзия может служить людям только своей настоящей содержательностью, глубиной, образностью и художественным совершенством. А без нежности просто нет человеческой души. И как же без нее обойтись поэзии? Настоящая поэзия создается только теми, кто горячо любит землю – от сверкающих горных вершин до запыленной былинки у дороги.

Поэт в моем представлении – это вроде хорошего коня, который весь самозабвенно отдается бегу, честно скачет и не остановится до тех нор, пока не упадет или не доскачет до цели! Говорят, что у нас, у малых народов, поэзия в лучших своих образцах достигла высокого уровня. Я думаю, что это правда. Но это не должно нас успокаивать, мы не может обольщаться, нам надо работать упорно и идти дальше. Если даже у нас имеются определенные достижения, мы обязаны знать: хорошему нет предела. Нам известно, какие великие мастера поэзии, какие волшебники слова работали до нас на земле. Нам далеко до них. Это необходимо и полезно помнить.

Два слова о национальной форме и национальном характере. Думать, что национальный характер заключается в том, чтобы писать стихи или прозу в каком-то особом восточном стиле – заблуждение. Под национальной формой мы должны понимать не внешние атрибуты, вроде бурки или кинжала. Нам надо быть эстетически грамотными в большом смысле слова, иметь широкий взгляд на мир, ведь каждый советский поэт, работая на своем языке, говорит о нашей общей советской жизни.

Сила песни не зависит от численности людей того селения, где она родилась. Традиции создаются талантливыми людьми каждой нации, что и делается сейчас на наших глазах у многих советских народов, литературы которых родились при Советской власти. К нашим национальным литературам заботливо и любовно относился Горький. Эту традицию продолжают другие крупнейшие русские советские писатели. Мы признательны им за такое братское отношение к нам. Я думаю, что Николай Тихонов, например, даже лучше меня знает названия балкарских гор.

Мы будем бороться за поэзию честную, боевую, готовую на жизнь и на смерть, как в стихах Николая Тихонова: «Но мертвые, прежде чем упасть, делают шаг вперед».

Хорошие стихи всегда идут вперед, ничего не боясь. Плохие же похожи на трусливых солдат, которые, когда надо идти в бой, бегут назад.

1959

Мне хочется остановиться на одной важной стороне нашей литературной жизни, на одном практическом вопросе. Чем дело замечательнее, тем больше надо стараться оберегать его от всего дурного. При нынешнем небывалом количестве переводных книг среди них мы встречаем и такие, которые лучше бы не видеть. Неприятно встречаться с плохой книгой, как и с плохим человеком. Мне кажется, что до сих нор переводится много таких книг, особенно стихотворных, которые не стоило бы переводить, потому что они не заслуживают этой чести как слабые, безжизненные, а потому ничего не дающие нашей Советской литературе. Когда речь идет о переводе, мы должны руководствоваться только одним критерием – идейной и художественной значимостью произведений.

Как переводят – это очень важно. Об этом говорят и пишут чаще. А что переводят – вот об этом обычно молчим, хотя такое молчание неразумно и вредно. Выходит много плохих книг, засоряющих литературу, унижающих ее, не вызывающих интереса у читателей, а потому бесполезных. Быть переведенными на другие языки имеют право только хорошие книги. Это азбучная истина. Жаль, что мы часто не придерживаемся ее. К этому нельзя относиться безразлично, если дорога нам чата литература, к которой нужно относиться, как к нашей совести и чести. Лучше переводить меньше, но действительно хорошие книги, которые могли бы стать явлением в советской литературе. Так будет гораздо лучше для литературы, для читателей и для дружбы народов, Безжизненные, антихудожественные книги, если они даже издаются в самых роскошных переплетах, никогда не делали, не делают и не будут делать чести никому.

Мною сейчас руководит тревога за наше общее дело. А дело наше выше каждого из нас. Без такого отношения к своей работе нельзя заниматься творчеством. Мы знаем прекрасные переводы Исаковского из Кулешова, Пастернака, Тихонова, Заболоцкого – из грузинских поэтов, Липкина – из персидско-таджикских поэтов, Тарковского – из Чиковани, Самойлова – из Межелайтиса, Межирова – из Марцинкявичюса, Гребнева и Козловского – из Гамзатова, Нейман – из Кугультинова. Но мы также должны признать, что, особенно за последние годы, появилось много ремесленников, которым все равно кого переводить и как переводить. Считать себя поэтом и думать: «Неважно, как меня переводят, лишь бы печатали!» – невозможно. К сожалению, хватает и таких. А как это горько! Хочется верить, что все это будет преодолено.

Национальная замкнутость, неуважение или нелюбовь к другим народам никогда не сулили художнику ничего хорошего. Человек, желающий беды соседу, не только злобен, но и убог. А художник, ставший на этот путь, просто несчастен. Поэзия не может стоять на стороне вражды и поддерживать ее. В таком случае ей пришлось бы быть не на стороне жизни, а на стороне смерти. Злоба никогда не могла быть источником творчества — она бесплодна, как смоковница. Мы знаем, к счастью, историю культуры. Она порождение света и служит свету.

Интернациональное никогда не мешает художнику быть национально-самобытным. Мы не можем забыть уроки великой русской литературы с ее пристальным интересом к судьбе и культуре других народов. Во времена юности Пушкина мало кто знал в России о великом поэте Востока – Саади. А после появления пушкинского двустишия «Иных уж нет, а те далече, как Саади некогда сказал», восточного чародея узнала вся читающая Россия. Как обширны были интересы у лучшего поэта России, ее национального гения! Как он был благороден, а потому и особенно прекрасен! Многие крупные советские поэты – от Блока и Брюсова до Тихонова и Дудина – продолжит эту замечательную традицию пристального интереса к культуре других народов и уважения к ней. Нелишне вспомнить здесь тот факт, что еще на заре Советской власти благодарная Армения присвоила Валерию Брюсову звание народного поэта, а переводы Александра Блока из лирики Аветика Исаакяна восхищают нас до сих пор.

Много дает литератору обращение к творчеству других народов. Почти каждый из нас испытал или испытывает это на себе. В последнее время я занялся поэзией армянского средневековья. Каких могучих поэтов имела Армения еще в те далекие времена! Нарекаци и Кунак, к примеру, поэты мировой мощи. Тот, кто не интересуется этим, обкрадывает себя. Я довольно хорошо знал Абая Кунанбаева – основоположника казахской письменной литературы. У меня был и большой однотомник его произведений в оригинале. А вот недавно мне довелось побывать на его родине – в тех степях, где он жил, и это обогатило мои представления об Абае. Хочу еще раз с благодарностью признаться, как много дала мне грузинская Поэзия, которая ныне признана явлением мировым. А о русской литературе и говорить нечего – на ней мы воспитывались и всю жизнь стараемся учиться у нее, она наша великая школа.

Любой крупный национальный художник приходит к человечеству, идя от своей земли, от своего народа, его опыта, мудрости и света его души, от молока матери, от хлеба и воды своей родины, от ее красоты. В этой связи я назову лишь два замечательных имени двух наших современников. Это Мартирос Сарьян и Чингиз Айтматов. Ведь Айтматов пишет только о Киргизии, все его герои—киргизы, а он на наших глазах стал мировым писателем, судьбы своих земляков он сумел сделать всечеловеческими. Мне кажется, что знаменитый армянский живописец Сарьян, воспевая свою Армению, воспел всю землю, всех пахарей и сборщиков фруктов, все- горы, все деревья. Национальное и интернациональное нам, советским писателям, естественны и необходимы, как оба крыла для птицы.

Мне дорого слово радости и слово горя. Только я т вижу слово, отнимающее у человека надежду, его веру в жизнь. Этого никогда не делала народная Поэзия. Ложь, фальшь, слащавость — злейшие враги поэзии. Слово, которое пытается отнимать у человека надежду – тоже ложь, ибо оно против жизни и человека, против его труда и лучших стремлений.

Наше сложное и многотрудное время требует серьезных песен.

Большой поэт не может стоять в стороне от больших забот и тревог времени, как бы трудно ни приходилось.

Все мы обязаны нашему народу, который вскормил нас, дал нам язык – лучшее свое сокровище. Мы обязаны родной земле – нашей матери, се бессмертной красоте, се хлебу и цветам. Трудный долг писателя – быть достойным их. Писатель не может не думать об этом, ибо он должен оправдать хлеб своей земли, как и молоко матери. Будем же стараться быть достойными хлеба земли, достойными нашей великой Родины.

1971