Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

1

Когда имеешь основание и право сказать о человеке хорошее и сказанное тобой не искажает истины, – это замечательно.

От общения с ним у меня сложилось именно такое впечатление – Мирзо Турсун-заде сердечный и умный человек, даже обычная застольная беседа с которым дает Душевное удовлетворение, оставляет приятные воспоминания. Его книги, к сожалению, приходится читать мне только в переводе.

Но вот что любопытно: его земляки-поэты не раз говорили мне о том, что Турсун-заде выдающийся мастер стиха и горячо любимый родным народом поэт. Это очень важное свидетельство потому, что поэты не так часто хвалят собратьев по перу. Ведь чаще всего, к сожалению, лучшим мастером каждый считает себя. Исключения в этом отношении не так часты. Когда я гостил в Таджикистане, многие женщины-таджички, хорошо чувствующие поэтическое слово, с упоением читали наизусть стихи Мирзо и говорили о своей преданной любви к его поэзии. Важно, что это делали женщины. Я очень верю в их чутье.

Не мне, конечно, толковать таджикам, какой крупный и значительный поэт Турсун-заде. Мне просто приятно сказать о моем собственном восприятии его поэзии и о том, какое впечатление он оставил у меня, как человек, как личность. Кроме того, таджикам, думается, тоже интересно знать, как мы, его иноязычные собратья, относимся к их крупнейшему современному поэту. Мирзо Турсун-заде – художник, влюбленный в мир, в его краски и красоту, в землю и творчество, в их вечность, как и полагается истинному поэту. Потому он стал борцом за мир и дружбу всех народов. Будучи в Таджикистане, я наблюдал, как знаменитый, повсеместно известный поэт и деятель относится к своим товарищам писателям-землякам. Он был с ними очень тактичен, прост и внимателен, нигде и ни разу я не заметил, чтобы хоть малейшим образом подчеркнул превосходство своего положения. Это было мудро, очень важно и говорило о многом. Надо признать, что не всем удается оставаться такими при исключительности их положения.

Однажды вместе с Расулом Гамзатовым я имел удовольствие быть гостем Мирзо в его родном селении Каратаг. Там я наблюдал поэта уже среди его односельчан и стал свидетелем их большого уважения и любви к своему прославленному земляку, понял, что они гордятся им, что совершенно естественно. Ведь крупнейший поэт и знаменитейший из таджиков из их селения! А сам Мирзо оставался таким же простым и милым среди сельских тружеников и казался нам одним из них. Мудрая скромность – замечательная его черта, она придает ему большое обаяние и притягательную силу. Он никогда не позволяет себе играть известного поэта, знаменитого человека. Мне лично это очень дорого в нем.

Мирзо Турсун-заде писал:

Мы строим поэзии дивный чертог.

Здравствуй, Мирзо!

Долгих лет вдохновения тебе, мой брат!

Степной прометей

Значение Абая, великого поэта, мыслителя, увеличивается еще и тем, что он — основоположник родной литературы, первым в ней сказавший могучее и неувядающее слово, которое осветило весь дальнейший путь казахской поэзии. Он высек из своего сердца огонь, давший возможность разгореться костру казахской литературы. Абай был первым великим художником слова своей страны и стал в один ряд с выдающимися поэтами человечества. Он первым мощно выразил языком поэзии судьбу родного народа, его чаяния, надежды, дал художественное обобщение его векового опыта и мудрости. Абай для казахов такое же незаменимое явление, как Пушкин для русских, Шекспир для англичан, Руставели для грузин. Он – учитель всех казахских писателей навсегда, независимо от того, какие новые веяния, приемы, мотивы, образы, ритмы возникали и будут возникать в родной поэзии. Слово Абая всегда будет новым и останется образцом для многих поколений писателей его языка. На нем держится и будет держаться казахская Поэзия. Заслуги, подобные абаевским, в духовной жизни народа никогда не теряют своей силы. Его творчество – тот вечный мост между прошлым и грядущим, который не могут снести потоки времени. Мы не можем не согласиться с мнением лучшего знатока творчества поэта – Мухтара Ауэзова, назвавшего Абая светилом казахской литературы, солнцем казахской поэзии.

Абай писал: «Не для забавы я слагаю стих». Над этими словами стоит подумать всем нам нынешним работникам литературы. Он создавал свои произведения, ставшие образцами в родной словесности, на языке народа, не имевшего ни традиции письменной литературы, ни книгоиздательского дела. Абай сам создавал традиции родной литературы, сам прокладывал ее пути, возводил ее мосты, был неутомимым работником, трудившимся с верой в будущее своей страны и ее культуры. Для этого, я думаю, требовалась Прометеева мощь самоотверженности и убежденности. Вот в чем я вижу особую, драгоценную черту деятельности Абая. В этом смысле у него были братьи. Одни из них – наш балкарский поэт Кязим Мечиев. Вся деятельность казахского классика явилась подвигом. И он, несомненно, входит в семью героев. Уроком для будущих поколений являются не только художественные создания Абая, но и его вера в силу слова и в жизнь, его стойкость, энергия, прозорливость, мудрость, терпение, его личность. Он был прикован к своей мечте о расцвете культуры родного народа, как Прометей к кавказской скале. И не сдался.

Абай был пленен глубиной и красотой произведений великих русских поэтов. В его переводе впервые зазвучали на казахском языке отдельные шедевры Пушкина, Лермонтова, Крылова, Кольцова, Некрасова.

Я говорю об известной каждому казахскому школьнику стороне деятельности Абая лишь потому, что это подтверждает, какую прозорливость проявлял поэт, веруя в будущее литературы и культуры родного народа. В этом сказывается еще одна черта большого таланта, крупного человека, значительной личности. Речь идет об уважении к культуре всех народов.

Прекрасны стихи и поэмы Абая и так же драгоценна его проза, она полна мудрости, лаконична, выразительна в своей сжатости, сильна самобытностью и свободой мысли. Сказано: «Человек, запомнивший слова мудрых, сам становится умнее». Очень верно. Этому служит на земле мудрое, нетускнеющее слово и самого Абая.

Как бы кто ни судил, а каждый великий поэт является учителем каждого из нас. Я считаю Абая одним из моих учителей наравне с Кязимом, классиком моей родной балкарской поэзии. Когда речь идет об Абае, мое положение я могу считать выгодным, потому что я читаю его в оригинале и понимаю очень хорошо.

Создания поэта, ставшего великим для своего народа, становится неотъемлемой частью культуры человечества, они рано или поздно находят путь ко всем народам, становясь их общим достоянием. Такова судьба поэзии и великого казаха Абая. Он – та белая гора, которую видят и будут видеть очень долго не только казахи, но и все люди, он – то дерево, которое остается зеленым зимой и летом, всегда. Он – богатырь поэзии, могучий ум, мощный талант. Абай – сын казахского народа и всего человечества.

В горькую годину, когда в его дом ворвались злейшие враги, жаждавшие навсегда погасить огонь родного очага и свет души народа, Аркадий Кулешов, горюя и страдая, стал не только певцом, но и воином, защитником, отчего края. Он верил в победу отечества, верил верою сына и большого художника. Об этом он и сложил прекрасную Песнь, в которой мы видели негасимый, непобедимый свет народной души, несгибаемую волю сражающейся страны.

Мы тогда воевали, и я не мог знать, что Кулешов станет для меня не только одним из любимых поэтов, но и дорогим, близким моей душе человеком. А пока я носил в своей полевой сумке журнал «Знамя» с его поэмой. Многое было впереди – победа над фашизмом, тяжелые испытания, творческие радости и достижения.

Позже я узнал, что поэма Кулешова произвела сильное; впечатление на Твардовского, слушавшего ее еще до перевода на русский язык. Александр Трифонович писал: «Первоначальное знакомство с этой вещью – одно из самых ярких и дорогих для меня литературных воспоминаний военного времени». Такое признание и похвала автора «Василия Теркина» выпадали на долю очень немногих.

Аркадий Кулешов – один из крупнейших мастеров поэмы в Советской литературе. В этом смысле его имя смело можно называть после Твардовского. «Знамя бригады», «Цимбалы», «Новое русло» и другие крупные вещи белорусского мастера явились глубоким, серьезнейшим художественным выражением средствами поэзии значительнейших событий в жизни и истории страны. В них нет никаких хитросплетений и ухищрений, нет желания ошарашить читателя необыкновенным красноречием или нарочитой образностью, ведущей к искусственности, зато обычная жизнь в этих Поэмах поднята до высшего уровня. Их с полным правом можно называть народными произведениями. Они стали достойными эпохи Песнями, пропетыми неповторимым голосом, они сказаны честными устами одного из выдающихся художников нашего времени.

Самобытность и самостоятельность были и остаются замечательными свойствами Кулешова. Его голос – один из самых своеобразных, неповторимых, а потому прекрасных во всей Советской поэзии, в которой у него – «свой надел и свой сноп». Мне известно, как работает Аркадий Александрович, как строг и требователен к себе. Он из тех сурово-умных авторов, которые не позволяют себе неряшливо обращаться со словом и в высшей степени дорожат им. Когда я думаю об этом, мне вспоминаются замечательные строки Симона Чиковани: «Настоящий поэт осторожен и скуп. Дверь к нему изнутри заперта. Он слететь не позволит безделице с губ, не откроет не вовремя рта». Это будто сказано об Аркадии Кулешове.

Кулешову чужды опрометчивая торопливость и стремление к дешевой популярности. Он умеет спокойно работать, зная, что важнее всего сделать дело на совесть, ища то единственное слово, которое должен сказать поэт. Ему присуши мужество, мудрость и достоинство крупных художников, их совестливость и чувство ответственности перед народом и страной. В его работе замечательно уживаются талант и ум, человеческая скромность и творческая смелость.

Прекрасны своей строгой силой стихи Аркадия Кулешова зрелых лет, его поздняя лирика. Она глубинна, целомудренна, в ней много мысли и пронзительной эмоциональности, несмотря на внешнюю сдержанность тона. «Новая книга», цикл «Монолог» и последующие стихи Аркадия Александровича принадлежат к лучшим созданиям Советской поэзии. Аркадий Кулешов, шагая в ногу с родной страной, живя ее радостями и заботами, создал полотна, освещенные светом народной жизни. Созидание и победы Редины поэт воспринимал как собственные, они для него были и остаются высшей радостью. Он народный поэт не только потому, что это звание ему присвоено официально за большие заслуги в литературе, но и по сути, но характеру и значимости своего творчества.

Обычно большие художники из пережитого высекают такой огонь, который горит для всех, грея всех, освещая всем жизнь. Именно так творит Кулешов.

Аркадии Кулешов чувства своих личных переживаний сумел отлить в формы большого искусства, а нелегкий жизненный опыт переплавил в строфы, полные человеческой мудрости, стойкости, света и жизни. В его поздних стихах много сердечности, философской глубины, серьезных размышлений и раздумий, а также драматизма, связанного с горечью утрат, без которых не обходится ничья жизнь.

В лирику Кулешова вошла, и радость бытия и вся тревога нашего времени. Мир поэзии белорусского мастера — богатый мир советского человека, строителя, бойца, интернационалиста. Его Поэзия в своей подлинности лишена всякой мишуры, потому она и стала одним из крупных явлений в нашей многонациональной словесности. Чем дерево больше, тем глубже уходят его корни с родную ночву. Таким я воспринимаю и творчество моего белорусского собрата:

Есть ответственность – она безмерна –

Перед людьми, перед самим собой,

Чтобы, взрезав борозду строкою первой.

Связать свой сноп шестнадцатой строкой.
Так пишет Аркадий Кулешов. Ему посчастливилось связать свой сноп в литературе, не похожий ни на чей другой.

Тот же Симон Чиковани писал: «Художник, подобно дереву, растет всегда, до конца». Верность этой мысли подтверждается и работой Аркадия Кулешова.

Говоря о таком поэте, как Кулешов, не будем преувеличивать значение возраста: поэт, достигнув полной зрелости, встречает свое шестидесятилетие, как говорится, в хорошей творческой форме. Художник молод до тех нор, нока ему работается. Кулешову – большому поэту – предстоят еще новые творческие победы на радость всем, кому дорога поэзия.

1974

Зульфия родилась за два года до Октябрьской революции. К ее счастью, ей суждено было мало прожить в старом мире. Но старые обычаи и традиции живучи. Ничто легко не уходит из жизни. И Зульфия, родившись в старом Ташкенте, должна была идти ко всему новому, ко всему советскому через большие трудности, преодолевая барьеры, которые ставили традиции и обычаи старого Востока, былого Узбекистана. Только так могла она стать художником нового мира, советским поэтом, которого сегодня знают и почитают не только в пределах и рамках родного языка. Хорошо понимая, что ее самохарактеристика продиктована скромностью, хочу сказать: для того, чтобы стать тем, кем является ныне народный поэт Узбекистана Зульфия, надо было обладать не только незаурядным дарованием, но и мужественным характером, стойкостью и большим жизнелюбием. Можно смело сказать, что ее жизнь не лишена была даже героизма. Мне кажется, что вообще в характере каждого крупного художника присутствует героическое начало. Но моему мнению, нельзя отрицать того, что чаще всего художественному творчеству сопутствует драматизм чувств, ощущений, драматизм человеческого существования.

Зульфия говорит о своей матери, что она была птицей с подрезанными крыльями. То же самое могло быть и с дочерью. Но, к ее счастью, жизнь уготовила ей другую участь, куда более счастливую судьбу. И случилось так только благодаря небывалой новизне жизни народов всей нашей страны, лишь благодаря Советской власти, которая дала возможность учиться, получить образование, а затем создала все условия для творческой работы и возвысила дочь узбекского труженика, как и, скажем, Расула Гамзатова, сына аварского горца, как Чингиза Айтматова, внука киргизского скотовода, как Давида Кугультинова, сына скромного сельского учителя-калмыка. Зульфия в своей автобиографии пишет, что ее мать никогда не выходила за порог своего дома. Удивительно! А дочь объездила мир и известна миру. В смысл этих слов стоит вдуматься. Выдающийся грузинский лирик Тициан Табидзе писал, что поэзия и под чадрой бывает такой прекрасной, что невозможно в нее не влюбиться.

Это верно. Но поэзия Зульфии прекрасна без чадры и без паранджи. Ее лицо, к счастью, открыто с самого начала свету, Ауэзова, снегу, звездам, дождю, рассвету, полдню, вечерним сумеркам, лунному свету, и оно действительно прекрасно, как и лицо самого поэта. Потому мне и доставляет удовольствие писать эти строки. Я не раз видел в Узбекистане женщин, красивые лица которых закрывала от меня тяжелая черная волосяная паранджа. Как мне хотелось видеть эти лица! Но, увы, темная сила паранджи была сильней моих желаний. Все это так. Но ведь я, как уже подчеркивал выше, веду речь о большом поэте. В чем же заключена сила слова Зульфии, которая меня, живущего так далеко от нее, заставляет писать о ней? Считаю, что именно на этот вопрос, главным образом, я и должен ответить своей статьей. В работе замечательной женщины-поэта меня покоряет ее подлинность, не мнимая, настоящая народность ее поэзии, которая не чуждается и подлинной радости и подлинного горя. А это, когда речь идет о художнике, называется талантом. Об этом замечательно сказал Борис Пастернак:

Талант – единственная новость,

Которая всегда нова.

Иные наивно полагают, что новизной поэзии является придумывание всяких ребусов, коверкание родного языка и прочие выкрутасы. Они заблуждаются. Новизна, как мне кажется, заключается в значительности содержания стихов, в самостоятельности образного мира поэта. В неповторимости его почерка. Все это в наше время блистательно доказал Александр Твардовский. А если взять нерусских наших поэтов, то же самое сделали такие выдающиеся мастера, как Аркадий Кулешов, Расул Гамзатов, Давид Кугультинов, Мустай Карим. В их семью входит и народный поэт Узбекистана Зульфия. Кстати, насколько мне известно, она первая женщина в стране, удостоенная этого высокого звания.

Позволю себе привести несколько строк из частного письма Зульфии, в которых, по моему мнению, очень точно и искренне выражено ее отношение к поэзии: «Жизнь идет, унося с собой наши годы, взамен оставляя стихи, где жизнь души — ослепительная, до боли щемящая радость бытия, и старые шрамы, новые кровоподтеки, которыми нас, к сожалению, щедро одаряют наши дни. Но она, жизнь, этим все дороже и желаннее». Так мог сказать только настоящий художник. Каждый поэт знает себя лучше, чем мы, его читатели. Обратимся к стихам Зульфии, в которых она пытается определить свою задачу художника. Вот они:

Сказали мне: «Гори не угасая!

Мы знаем, что губителен пожар.

Но пламя сердца, песнь твоя простая,

Да будут нам как благотворный дар».

Чтоб ярко в каждом вспыхнуло цветке.

Студенческим вагончикам целинным,

Текстильщицам в рабочем городке.

Казалось, двигала моим пером.

Ни горя, ни веселья не таила —

Я честно говорила обо всем.

Что трудится поэзией дыша.

Сумею ли ему сказать я слово,

Сияющее, как его душа?

Мне хочется подчеркнуть очень важную и верную мысль в этих стихах, которая останется вечным заветом для художников, а именно то, что художник должен говорить, не избегая ни радости, ни горя, говорить честно. Без этого человек, называющий себя поэтом, окажется тем голым королем, хорошо знакомым нам по сказке Андерсена. Зульфия в этих своих программных стихах коснулась одной из самых необходимых для художника черт, отсутствие которой роковым образом сказывается всегда в его работе. Я верю приведенным мною строкам, в их искренность и правдивость, потому что довольно хорошо знаю их автора. Кроме того, осмеливаюсь утверждать, что Зульфия сумела сказать своему народу сияющие слова, являясь ныне одним из его крупнейших и известнейших поэтов. И для этого требовался не только незаурядный талант, еще надо было обладать мудростью и стойкостью, иметь мужество художника.

Мне посчастливилось впервые увидеть Зульфию в те годы, когда ей было всего лет двадцать восемь. Тогда она была счастлива, несмотря на горе и беды военных лет: рядом с ней находился ее любимый муж, талантливый поэт, красивый человек, Хамид Алимджан, сама она была не только молода, талантлива, здорова, но и красива. Я смотрел на нее с восхищением и думал: «Какой счастливый Хамид Алимджан!» Я не завидовал, а восхищался, глядя на эту молодую пару. Тогда, помню, я даже представлял себе Зульфию девушкой, идущей по винограднику, глядящую на восход солнца ранним утром, видел, как падает на ее колени лунный свет в отцовском дворе. С тех дней прошло много лет, но я все равно каждый раз с радостью смотрю на Зульфию – она остается красивой и милой.

Счастье Алимджана оказалось кратким. Через год после того, когда я впервые увидел Зульфию, ее постигло великое горе: Хамид погиб в автомобильной катастрофе. Выше я говорил о мужестве поэта. Когда к Зульфии пришла большая нежданная беда, она не опустила крылья, не сломилась. Это очень важно. Так чаще всего поступали крупные художники. А у них мы должны учиться не только художественному мастерству, но и жизненной стойкости, мудрости. Вспомним хотя бы Бетховена, извлекавшего из всех своих горестей и бед могучие и непобедимые звуки музыки. Это была Прометеева мощь. Не каждому художнику, разумеется, дано быть Бетховеном, но каждый художник, независимо от степени дарования, должен нести в себе хотя бы отсвет этого Прометеева огня, освещавшего жизнь Бетховена, и учиться у таких, как он. Именно это и сумела сделать Зульфия. Пусть ее стихи, написанные в те дни, когда раны сердца были еще свежи и большая тень неотвратимой беды падала на ее двор и ее жизнь, подтвердят сказанное мною:
В невидимом горю я пламени,

Что не погаснет никогда.

Моя печаль, твоя беда.

Проснусь – ищу тебя в жару.

Моя строка, тобой волнуема,

Не подчиняется перу.

О, почему, скажи мне все ж,

Любовь, чем ты самоотверженней,

Тем больше горя нам несешь?

В потоке месяцев и дней.

Хотя я с ней веду сражение,

Они становятся сильней.

С тобой слилась на все года,

И даст мне силу – твердо верю я –

Моя печаль, твоя беда.

И даст мне силу – твердо верю я –

Моя печаль, твоя беда.
Это очень верно, правдиво и значительно.

Замечательно то, что из се стихов вырастает цельный, честный, мудрый образ поэта Зульфии. Читая ее книги, я вижу, что у нее нет никакого желания и стремления казаться читателям лучше, чем она есть как человек и художник. Она говорит так, как ей хочется — просто, естественно, скромно. Она не признает позы и декламации. Отсюда и большое обаяние ее поэзии. Она права. Ей хочется оставаться поэтом народа, который вскормил ее, дал свой язык — этот бесценнейший из даров. Благодарная дочь отвечает родному народу горячей, преданной любовью за все дары и, в свою очередь, отдает ему свой талант, вдохновение, все силы. Она заслуженно и достойно носит звание народного поэта. Зульфия прошла весь полувековой путь родной Советской республики, вместе с ней была и остается свидетельницей возрождения и расцвета нового Узбекистана, его экономики и культуры. Все это стало счастьем для нее, и она выросла в одного из крупнейших певцов возрожденной социалистической Родины. Это и есть ее высшая радость и высшая гордость. И об этом сама Зульфия скажет лучше меня. Послушаем снова ее:

Советской посвятила я отчизне.

Ведь счастье живо лишь в стране родной,

А без нее горька услада жизни.

Дороже мне, чем свет дневной дли глаза.

Любовь к ней говорит в крови моей,

Напевом отзываясь в струнах саза.

Для нашей дружбы, нашего сближенья —

Мосты любви и уваженья,

Мосты народной красоты.

Не об том ли говорит нам ее стихотворение с прекрасным названием «Доброе утро, люди мира!». В нем поэт берет на себя трудную ношу уважения и любви к людям, к труженикам мира и детям, тяжесть заботы и ответственности за них, за все живое на свете. Это ведь тоже навсегда завещано поэтам их великими учителями, и это особенно важно в наш век, когда смертоносное оружие, средства разрушения и взаимного истребления достигли небывалого совершенства и силы. В таких условиях художник не может не быть борцом за мир, за братство людей и народов, ибо его дело по своей природе в высшей степени человеколюбивое и гуманное. Поэзия порождения света, она – вечный враг тьмы и жестокости, несправедливости и смерти. В сердце поэта всегда будет звучать бессмертный пушкинский гимн свету, его боевой лозунг:

Да здравствует солнце!

Да скроется тьма!

А теперь опять послушаем строки Зульфии из стихотворения «Доброе утро, люди мира!»:

Соседи сейчас отдыхают, засыпает сейчас детвора,

А для меня наступает любимой работы нора.

На свет моей маленькой лампы, в рабочий мой уголок

Приходят родные мне люди, со всех городов и дорог.

Строители, хлопкоробы, работники рек и гор

Со мной продолжают долгий искренний разговор.

И каждый хочет по праву увидеть в моих стихах

Свою трудовую славу, творческий свой размах.

Они мне вручили слово, за них я сейчас говорю,

Как пограничники в дозоре, я охраняю зарю.
Что может быть лучше для поэта, чем охранять зарю для людей, которые созидают, чувствовать себя причастным к их труду и судьбе, быть им братом, иметь право говорить от имени их и за них? Советский поэт Зульфия чувствует за собой такое право, имеет такое счастье. Она спокойно и сердечно говорит, как садовник, идущий по саду на заре: «Доброго утра, люди мира на всей земле!»

Зульфия, как и положено большому мастеру, как подобает советскому художнику, поэту-коммунисту, с глубочайшим уважением относится ко всем народам, к их матерям и детям, к их культуре, она – певец интернационализма в высоком и подлинном смысле слова. Потому-то цикл ее индийских стихов был в 1968 году отмечен Международной премией имени Джавахарлала Неру, а в 1970 году ей присуждена была премия «Лотос». Значительна не только поэтическая, но и общественная деятельность Зульфии. Она редактор республиканского журнала, депутат Верховного Совета Узбекской ССР. Поэзия и общественная работа у нее слиты. Она знает общественную силу поэзии, а в политической деятельности видит поэзию. Зульфия – цельный, сильный, мудрый человек со светлым сердцем, открытым всему хорошему и доброму на земле. Одну из своих автобиографий она заключает полными света и нежности словами: «Возьмите мое сердце, люди! Я для вас пою зарю!»

Она и остается такой и в жизни, и в поэзии. Ей хочется помочь всем, кто нуждается в &э поддержке, подбодрить своим словом каждого труженика. Так велено от века поэтам. В поэзии Зульфии много света, тепла, сердечности, душевной энергии, оптимизма и любви к жизни.

Я понимаю, что представлять Зульфию советским читателям нет надобности – они хорошо знают ее. Мне просто хотелось сказать о ней доброе слово собрата, любящего и в какой-то мере знающего ее поэзию, проникнутую сердечной любовью к миру и людям, по-хорошему простую и народную, пронизанную добрым светом и душевностью, умную и в то же время эмоциональную, выросшую из национальной ночвы и обращенную ко всем. Я люблю есенинские слова из его замечательного обращения к грузинским поэтам:

Вещий знак:

Поэт поэту

Есть кунак.

– Доброе утро, Зульфия, сестра моя!

А еще повторяю ее прекрасные слова:

Помни про лучшую песню свою:

Лучшая песня всегда впереди!..

1974