Глава 10 Вечер поцелуев

— Неплохо, но нужно потренироваться ещё, — мягко сказал
худрук, когда она закончила. — Но времени осталось мало. Думаешь,
справишься?
Маша кивнула:
— Тогда я начну тренироваться прямо сейчас, пока вы репетицией
заняты. Ладно?
— Конечно, — ответил Володя.
— Гкхм!.. — кашлянул Юрка как можно громче, чтобы
обозначить своё присутствие.
Заметив его, Володя тут же расправил плечи.
— О, привет! Принёс законченный сценарий?
— Да, — сухо ответил Юрка.
— Отлично. Знаешь, я нашёл тебе роль.
— Откуда ты её взял?
— Она была всегда. Просто ты не удосужился прочитать сценарий
до конца. — И ведь Володя был прав. Зацикленный только на
Олежкином тексте Юрка совершенно забыл о других ролях. —
Гестаповец Краузе. Роль второстепенная, но важная. Текста мало, но
нужно, чтобы завтра он от зубов отлетал. Думаешь, справишься? —
повторил он те же слова, что и Маше. Юрку передёрнуло.
Он не хотел. Немца, даже впоследствии убитого, играть было
неприятно, в душе это расценивалось Юркой чем-то вроде
предательства, хотя он понимал, что сильно преувеличивает. Но всё-
таки его бабушка потеряла мужа, мама — своего отца, а он сам —
никогда, даже на фотографиях, не видел деда. Но чтобы отказаться от
роли, Володе нужно было это объяснить. А Юрке тем более не
хотелось сейчас, при Маше, рассказывать «жалобную» — как он
пренебрежительно называл, — историю семьи. Она обсуждалась на
каждом семейном празднике, на каждой встрече с родственниками и
друзьями, каждый раз с новыми подробностями, так что Юрка вопреки
всему начал её стыдиться.
Ему казалось это каким-то пошлым, каким-то слишком
еврейским, слишком похожим на истории тысяч других семей, живших
в то время в Германии и в других оккупированных странах. Бабушка
по многу раз рассказывала другим и самому Юрке о том, как потеряла
деда и как потом искала его. Юрка помнил наизусть, с каким трудом,
едва успев до начала радикального холокоста, дед несколько раз

пытался выслать её, беременную, из Германии в Россию, как всё-таки
выслал и должен был приехать следом за ней, но пропал. Как она
ждала его и как фанатично потом искала через чудом выживших в
Европе родственников. Как след привёл её в Дахау, чего она
наслушалась и какого страха натерпелась, но вопреки здравому смыслу
до конца своих дней верила, что дед смог оттуда сбежать.
Бабушка умерла, история больше не звучала, но, видимо, теперь
настал Юркин черёд рассказывать. С Володей он мог бы поделиться
этим, но с Машей — нет, ни за что, никогда.
— Ладно, — вяло пробормотал Юрка, протягивая руку за
бумажкой с текстом, переписанным из Володиной тетрадки Володиной
же рукой. И затянул уныло: — «Вы ведь из Ленинград? Ваш город
давно взят, и если фройлен согласится оказать небольшие услуги
гитлеровскому командованию…»
— Нет, сейчас не надо, — оборвал Володя. — Выучи сначала,
потом будем репетировать. Сейчас мы будем тебе только мешать, так
что… можешь быть свободен.
— То есть? — Юрка оторопело разинул рот. — Ты что, меня
выгоняешь?
— Нет-нет! — поспешил оправдаться Володя. — Просто даю тебе
заслуженный выходной. Можешь поучить роль, можешь просто
отдохнуть — ты же так много работал. Впрочем, поступай как знаешь.
Юрка, конечно, остался. Весь былой энтузиазм как ветром сдуло,
настроение не просто упало, а рухнуло. Даже когда Володя
торжественно вручил новый сценарий пришедшему вскоре Олежке, а
тот заблагодарил их обоих и начал зачитывать реплики, никакой
радости Юрка не испытал.
Когда в кинозале собралась вся труппа, ребята принялись
прогонять отдельные сцены спектакля. Володя со знанием дела
командовал юными артистами, Полина и Ксюша с заинтригованным
видом о чём-то шушукались, а удручённый Юрка сидел на привычном
месте в первом ряду и боролся с желанием заткнуть пальцами уши.
Маша, бренча на пианино, заучивала композицию, а Юрка не мог
слышать, как кто-то другой исполняет его конкурсное произведение.
Он столько раз играл «Колыбельную» раньше, что ощущал себя
не исполнителем, а композитором. Столько часов она звучала в голове,
столько часов он провёл за фортепиано, запоминая и экспериментируя,

ища идеальное звучание и пытаясь угадать, каким это произведение
представлял сам композитор. Так много сил было отдано
«Колыбельной», что Юрке казалось, будто она — его собственная. А
теперь её играл кто-то другой!
Маша. Она прокручивала её в голове, сживалась с ней,
подстраивала биение своего сердца под её темп и ритм, делала её
музыкой своей души и своего времени. А самое страшное — она
играла «Колыбельную» только затем, чтобы угодить Володе, чтобы
понравиться. И ведь ему нравилось! Он то и дело отрывался от
репетиции, подходил к Маше, удовлетворённо кивал и говорил что-то
негромко. Юрке казалось — хвалил.
Похоже, один лишь Юрка понимал, что Маша играет не так, как
надо, играет плохо и совершенно неправильно! Он знал, что мог бы
сыграть куда лучше и Володе понравилось бы куда больше. Но
заставить себя даже приблизиться к клавишам было для него смерти
подобно.
А Маша всё играла и играла. Заканчивала, начинала заново, снова
заканчивала, снова начинала. И Юрка, наконец, не выдержал.
Он забрался на сцену прыжком и еле сдержался, чтобы не
захлопнуть крышку, прибив Маше пальцы.
— Перестань! — выкрикнул он. — Хватит играть, говорю!
Маша убрала руки от инструмента и испуганно уставилась на
Юрку. В зале воцарилась напряжённая тишина. Все присутствующие
побросали свои дела: Олежка замер, глядя в скрученный трубочкой
сценарий, как в подзорную трубу, Володя — в полуприсяде над
креслом, Полина и Ксюша — с ладошками у ртов, Петлицын — с
гармонью в руках. Все повернули головы и теперь пристально
наблюдали за Юркой. Но ему было всё равно. Собой он больше не
владел.
— Маша, это отвратительно! — раздражённо воскликнул он. —
Ты играешь «Колыбельную» как какую-то польку! Куда у тебя
аккомпанемент летит? Почему он заглушает основной мотив? А
дальше что? Вот тут, — он ткнул пальцем в ноты, — должно быть
нежнее. А педаль почему не жмёшь? Ты вообще музыку не
чувствуешь? Совсем не понимаешь, каким должно быть это
произведение?! — Он перевёл дыхание и чуть тише, но куда злее
процедил сквозь зубы: — Маша, ты полная бездарность!

Первые пару секунд она, замерев, переваривала услышанное,
затем губы у неё задрожали. Юрка прочитал по ним «Кто бы говорил»,
но Маша не могла произнести это вслух, лишь беспомощно хватала
ртом воздух. А потом тихо заплакала.
— Реви сколько хочешь, это не меняет дела! — заявил Юрка и тут
же почувствовал, что его берут под локоть и тянут в сторону.
— Пойдём выйдем, — прошипел Володя, утаскивая его со сцены,
а после — к выходу из кинозала.
Они отошли к боковой стене эстрады, так, чтобы их нельзя было
услышать в открытые окна кинозала.
— Юра, что это такое?! — разозлился Володя. — Как это
понимать?
Но Юрка, насупившись, молчал.
— Ну ты дал! Не находишь, что это уже чересчур? — чуть
спокойнее сказал Володя.
Он навалился спиной на стену и устало закрыл глаза. А Юрка
ощутил такое опустошение внутри, что был не в силах даже повысить
голос.
— Хватит меня воспитывать, — вяло огрызнулся он. — Ты
поэтому просил меня уйти? Знал, что заору на неё?
— Да, — просто ответил Володя.
— Я что, такой предсказуемый? — От этой мысли Юрка ещё
больше пал духом: неужели он и правда так прост, что даже настолько
личные, глубинные реакции можно предугадать в два счёта?
— Нет, — не задумываясь, ответил Володя. — Просто мне не
плевать на то, что ты говоришь.
Юрка поднял на него удивлённые глаза. Похоже, Володя
предвидел и эту его реакцию, раз тут же кивнул, не глядя. Повисла
неловкая тишина.
Юрка не знал, что сказать, и надо ли было вообще что-то
говорить. Одно знал — он не хочет, чтобы Володя сейчас уходил. Но
ему нужно было возвращаться на репетицию, а перед уходом он,
конечно же, прочитает Юрке нотацию. Так и вышло. Пусть всего пару
минут назад Юрка просил Володю больше его не воспитывать, тот всё
равно включил вожатого:
— Ты хотя бы понимаешь, что поступил жестоко? — Володя,
наконец, удостоил его взглядом. Прямым — в глаза — и как никогда

строгим.
— Жестоко? — Юрка фыркнул. — Это Маша поступает жестоко.
Она же вообще не понимает, что играет, Володь! Это классическая
музыка, она сложная, её невозможно понять за десять минут! Нельзя
просто взять ноты, посмотреть в них и заиграть. Нужно чувствовать.
Нужно погружаться в музыку, вкладывать себя в неё, пропускать через
себя. У меня сердце кровью обливается, когда я слышу Машины
потуги! Сам Чайковский в гробу бы перевернулся от этого!
Володя слушал его, то поднимая, то опуская бровь.
— Понимаешь? — на последнем издыхании спросил Юрка. —
Ничего ты не понимаешь… Нужно жить музыкой, как жил я, чтобы
понять…
— В принципе понимаю, — сказал Володя. — Наверняка не так
хорошо, как ты, но всё же… Тебе сложно, но это не отменяет того, что
с Машей ты обошёлся плохо. Юр, ведь о твоём музыкальном прошлом
по-настоящему хорошо знаю только я! А Маша тут вообще ни при чём.
Когда раздавали роли, её назначили играть, мне теперь что… — он
запнулся. — Нет, я не буду её выгонять!
— Я не прошу, чтобы выгонял! Не давай ей «Колыбельную», это
же невозможно слушать!
— А давай без «давай»? Раз тебе так тяжело слушать её игру,
играй сам! Ты знаешь эту композицию, ты умеешь лучше…
— Нет! — резко оборвал его Юрка. — Даже не думай.
— Почему?
— По кочану! Не могу и всё!
— И что предлагаешь делать? Как играет Маша, тебе не нравится,
сам играть ты не хочешь…
— Да пусть играет Маша, только не её!
— Но она нам идеально подходит! И Маша нам подходит, а ты…
Ты должен попросить у неё прощения!
— Вот ещё! Я ничего ни у кого просить не буду! Никогда.
— Да-да, «сами предложат и сами всё дадут!»
[4]
— Володя
закатил глаза и вдруг покачал головой и улыбнулся: — Ну и ребёнок
же ты.
— Сам ты ребёнок! Я не боюсь извиняться. Просто эта Маша,
она… она меня бесит!
Володя невесело усмехнулся и развёл руками:

— Куда ни глянь, тебя все девчонки бесят.
— Неправда! — воскликнул Юрка, хотя к своему ужасу понимал,
что Володя прав.
А Юрке ужасно хотелось, чтобы он ошибся, хотелось, чтобы кто-
нибудь «нравился» так же сильно, как этот ехидный, вредный, всегда и
во всём правый вожатый. Но нет. Здесь и сейчас Юрку на самом деле
не влекло ни к кому, кроме него. Здесь и сейчас Володя на самом деле
не ошибался. И Юрка решил, что пусть он хотя бы думает, что
ошибается. Но врать пока не решался.
— Нравилась одна, — честно признался он. — Аня. В прошлом
году здесь отдыхала, но в этом не приехала.
— Ах… вон оно что, — Володина улыбка из надменной стала
искусственной. — А в этой смене совсем никого?
— Ну… нет, наверное. — Юрка задумался, но вдруг, повинуясь не
здравой мысли, а какому-то шальному импульсу, почти выдал сам себя
с потрохами: — То есть… есть кое-кто, но для… неё я не существую.
И своими же словами сам себе перекрыл кислород. Голова
закружилась, замутило, липкий страх стиснул шею. В голове билась
мысль: «Сейчас! Скажи ему сейчас. Такого случая больше не
представится!» Но он не мог решиться. Молча, пристально смотрел
Володе в лицо.
Улыбка окончательно сошла с него. Володя столь же пристально
смотрел Юрке в глаза, но, в отличие от него, не мягко, не просяще, а
требовательно.
— Кто такая? — серьёзно спросил он.
— Девушка со двора, — ответил Юрка.
Сказать Володе правду он не мог, потому что сам не знал всей
правды. А в глубине души надеялся — всё пройдёт.
Но всё же, а если рискнуть и рассказать — что тогда будет? Не
прямо, а как-нибудь абстрактно. Ведь это никому не повредит. В конце
концов, то, что ответит Юрке старший товарищ, может пригодиться в
будущем. У Юрки ведь, говоря по правде, близких друзей нет — одни
лишь «ребята со двора», а с ними только хиханьки да хаханьки, ничего
личного и честного. Правда, Юрка и с Володей не полностью честен,
но это другое дело — это вынужденно.
— Просто нравится? Или… или больше, чем просто? — голос
Володи сделался холодным и хриплым, до того чужим, а тон до того

грубым, что Юрка его не узнавал.
Ни к Володиному лицу, ни к обстановке этот тон не подходил.
Впрочем, и обстановка казалась Юрке какой-то нереальной: лагерь,
пионеры, лето, жара. А внутри него — холод. Будто Юрка был не
здесь, а в каком-нибудь хмуром ноябре, и только смотрел на себя и
Володю со стороны, будто видел два фильма одновременно: из одного
картинка, а из другого — звук.
— Больше, чем просто… — выдохнул он и отвернулся не в
состоянии выдержать Володин мрачный взгляд.
— М… Это хорошо, — ровно ответил тот.
— Хорошо? — обалдел Юрка. — Да ничего хорошего! Я,
похоже… я, наверное, влюбился… Не знаю, не уверен. Просто такого
со мной никогда не было. И в этом ничего хорошего нет! Мне тяжело,
непонятно и вообще не очень-то и приятно!
— Но почему ты решил, что не существуешь для неё? Ты ей
признавался? — Володя шаркнул кедом по асфальту. Ни его лица, ни
позы Юрка не видел — он разглядывал кусты.
— Нет. Это бессмысленно, — прошептал он грустно. — Она из
другого кхм… круга. Ей такие, как я, никогда не нравились и никогда
не будут нравиться. Меня она просто не замечает, смотрит, но не
видит. Для неё меня будто вообще не существует. Но на самом деле её
не за что винить и меня, наверное, тоже не за что. Просто так
сложилось.
— Конечно, ни она, ни ты не виноваты. Но знаешь, мне почему-то
не верится, что на такого забияку, как ты, можно не обращать
внимание, — Володин тон изменился, стал теплее.
И это тепло, его слова и Юркино понимание, что Володя искренне
хочет поддержать его, придало смелости. И Юрка решился на самый
важный вопрос:
— Что бы ты делал на моём месте? Как бы поступил? Признался
бы, зная на тысячу процентов, что взаимности нет?
— А что ты потеряешь, если признаешься?
— Всё.
— Ну не стоит мыслить так категорично.
— Я не мыслю категорично, всё так и есть. Если она узнает, то её
отношение ко мне изменится и ничего не будет как прежде. А это

значит, что я потеряю то, что имею сейчас. А лучше того, что есть
сейчас, у нас никогда не будет.
— Всё настолько безнадёжно?
— Совсем, — кивнул Юрка и поторопил Володю: — Ну так как
бы ты поступил?
Володя вздохнул, хрустнул пальцами. Юрка поднял взгляд и
увидел, как Володя поправляет очки. Не как всегда — за дужку, а как
когда нервничает — нелепо тыкая себя пальцем в переносицу.
Ощутив на себе чужой взгляд, Володя отвернулся от Юрки и
высказался жёстко, не задумываясь:
— Если я влюблён, то заинтересован в том, чтобы любимый
человек был счастлив, — Володя выделил последнее слово. — Причём
заинтересован в его счастье больше всех остальных, даже больше него
самого. Поэтому я буду делать только то, что принесёт ему благо. И
если для этого нужно не мешать, я не буду мешать. И даже больше —
если этому человеку будет лучше с кем-то другим, я не просто
уступлю, а даже подтолкну его к другому.
— Делать, как ты говоришь, наверное, правильно и хорошо. Но
самому как жить-то тогда?
— Как жил, так и жить, — пожал Володя плечами.
— Делать всё только для него, жертвуя собой? Сумасшествие
какое-то… — фыркнул Юрка. Похоже, Володя действительно был
слишком взрослым, а он — полным ребёнком, ведь не понимал его
совершенно. Или не хотел понимать? Или боялся такой участи?
Володя ответил жёстко:
— Почему ты решил что «жертвуя» — это именно то слово?
Жертва добровольна, её можно и не приносить. А тут совсем другое —
у тебя нет выбора, и другого выхода тоже нет. Юра, задумайся вот о
чём. Если у тебя есть всё, чего хочешь, и ты полностью счастлив, но
несчастлива она, как будешь себя чувствовать? Да ты начхаешь на всё,
если узнаешь, что любимый человек мучается! — Володя говорил
решительно, с ожесточением, произнося каждое последующее слово
громче предыдущего. — Юр, знаешь, если, делая что-то для любимой,
ты переживаешь о том, что тебе чего-то не достанется, то ты — эгоист.
Тогда у меня хорошие новости — никакая это не любовь, потому что в
любви нет эгоизма.

Юрка выслушал его внимательно, но не нашёл, что сказать. Стало
ясно одно: будь у Юрки Володин ум, он и без подсказок сообразил бы,
что никаких «любовей» у него нет, а то, что есть — детский лепет. Всё
же логично, всё просто, всё так и есть!
Волна радости нахлынула на него, Юрке вмиг полегчало. Вслед за
радостью пришла твёрдая уверенность, что чувства к Володе
непременно пройдут. Что всё хорошо, что всё временно, что мир с
самим собой обязательно восстановится, надо только подождать.
Но это будет потом, а сейчас Юрке требовалось что-нибудь
ответить. Хотя бы только затем, чтобы не закончить разговор на такой
неприятной ноте.
Едва сдерживая улыбку, Юрка пробормотал первое, что пришло в
голову, и тут же пожалел о сказанном:
— Ты говоришь так, будто… знаешь, что такое — безответная
любовь. Ты ведь это не с неба взял, правда? У тебя уже было такое?
— Было, — ответил Володя, не глядя на Юрку. После небольшой
паузы он скрестил руки на груди и сердито прохрипел: — И есть.
На Юрку лавиной обрушились двойственные чувства. Он
радовался, что Володя доверился ему, радовался, что узнал его новую,
скрытую от других сторону. Но в то же время его стала терзать лютая
зависть, что эта девушка — не он.
— Почему ты не с ней? — промямлил Юрка, поникнув.
— Потому что так правильно.
— Но с чего ты вообще взял, что твоей любимой будет лучше с
кем-то другим, а не с тобой?
— Не «взял», а знаю.
— Но разве ей не будет лучше с тем, кто ради неё готов на всё, кто
так сильно её любит?
— С кем-то другим, да. Но не со мной.
— Но почему?
— Да потому, что я не святой, Юра! Не заставляй меня что-то тебе
доказывать. Я всё равно не буду.
— Как хочешь… Ладно, — Юрка замялся, а потом вспомнил и
повторил деревянным голосом Володин вопрос: — Кто она?
— Не скажу. Это слишком личное, — грубо ответил тот.
— Не доверяешь мне? Друг называется.
— Думай что хочешь, я ничего не скажу.

— Назови хотя бы имя. Нам же придётся как-то её называть, когда
мы снова загово…
— Мы больше не будем о ней говорить.
Юрка хотел бы обидеться, но не смог. Уж он-то прекрасно
понимал, что такое — бояться раскрыть даже имя. Но, с другой
стороны, Володин дословный ответ «не скажу» прозвучал так, что не
думать о нём было невозможно.
Володя мог бы ответить неопределённо, например, как Юрка:
девушка со двора, или одногруппница, или назвать любое имя. Но нет!
Он ответил именно «не скажу», будто имя или характеристика в два
слова могла указать на конкретного человека. И что за тайна такая?
Она что, известная личность или… или Юрка её знал? Знакомая? Из
лагеря?
Размышления прервал Володя:
— Хватит обо мне. Ты как, на других смотреть вообще не хочешь?
Много красивых девчат вокруг.
— Таких, как она, нет. Да и что мне? Даже если бы и нравился
кто, я им не нравлюсь, — он пожал плечами. — Я же не ты. В тебя вон
все поголовно втюрились.
— Да брось, так уж и все, — скептически переспросил Володя.
— Большинство. Да у нас театр — не театр, а гарем имени
Владимира Давыдова! — Володя прыснул. Обрадованный тем, что на
его лице промелькнула улыбка, Юрка принялся доказывать: —
Рассказывал же, как девчонки упрашивали, чтобы я тебя на дискотеку
привёл.
— Помню такое, да, — ответил ещё чуть повеселевший Володя.
— Ксюша за это должна была меня поцеловать при всех… в
щёку… два раза!
— Ого! — Володя цокнул языком.
— Ага! Но я про это уже и забыл как-то…
— А хочется?
— А то!
Володя задумался на пару секунд.
— Слушай, — негромко произнёс он, на что-то решаясь. — Раз
такое дело, хочешь, я пойду на дискотеку? Прямо сегодня.
— Конечно, хочу! — Юрка представил удивлённое выражение
лица Ксюши, когда он заявит ей, что свою часть договора он выполнил

и ждёт, когда она выполнит свою.
— Договорились! Как только закончим, пойду уговаривать Лену
поменяться. А пока давай-ка вернёмся на репетицию, ещё полчаса до
конца.
— Ты иди, — Юрка махнул рукой. — Во-первых, у меня сегодня
отгул, а во-вторых, я всё равно не нужен. Проветрюсь чуть-чуть перед
дискотекой. Встретимся у ваших корпусов на карусели.
Володя кивнул ему и ушёл в театр, а Юрка бросился на стройку, к
тайнику. Нужно было перепрятать сигареты, с которыми его застал
Пчёлкин. Не зря же он не один раз говорил о каком-то кладе, вдруг
имел в виду Юркины сигареты? Возвращаться на место преступления
днём Юрка не решился, но сейчас для этого было самое время.
Вернувшись с уликой, он обогнул здание кинозала, пролез сквозь
росшие за ним кусты и добрался до своего второго тайника. Второй
был не чета первому — маленький и узкий. Отвалившийся кусок
цемента в нижней части стены, который легко вставал на место, а если
его отодвинуть, открывалась небольшая щель, в которой можно
спрятать сигареты. Но избавляться от них Юрка пока не спешил.
Время занятий в кружках вот-вот должно было закончиться.
Пользуясь тем, что пионеры скрылись кто где, кто в домиках, кто на
спортплощадках, а на улице было пустынно, Юрка извлёк из кармана
пачку «Явы» с фильтром и коробок спичек, чиркнул, прикурил и с
удовольствием затянулся. Хоть он и пообещал Володе, что больше не
будет курить, сейчас, после такого эмоционального потрясения, ему
попросту требовалось немедленно успокоить нервы. Он хотел немного
прийти в себя, а ещё — понять, кто она такая, Володина тайная
незнакомка, и незнакомка ли вообще?
Кроме отдыхающих девочек, в «Ласточке» находились только две
девушки — обе вожатые, Лена и Ира Петровна. Юрка отказывался
даже представить, что ею может быть откровенно некрасивая, очень
полная Лена. Он понимал, что думать так — нехорошо, он стыдился
своего мнения, но ничего не мог с собой поделать — они совершенно
не подходили друг другу, никак. К тому же с Леной Володя вёл себя
исключительно по-деловому. Юрка понимал, что полностью
сбрасывать её со счетов нельзя, но против воли мысли обращались к
более привлекательной на его взгляд Ире.

Но и теория про Иру трещала по швам, ведь вежливый Володя
никогда не обидел бы любимую. Впрочем, помня его слова, что ради
блага возлюбленной он способен её оттолкнуть, Юрка не исключал,
что Володя мог сказать это намеренно. Выходило, что Ира всё-таки
могла быть его пассией.
Юрке живо представилось, как ночью, пока все спят, Володя идёт
на свидание с Ирой Петровной. В темноте и тишине маска
спокойствия спадает с его лица, и вот Володя уже совсем другой —
искренний, пылкий и взволнованный шепчет ей о своих чувствах.
Может быть, даже целует её, обнимает, просит быть ласковой с ним…
Юрка задохнулся от отвращения. Не пойми откуда взявшаяся
злость заставила кулаки сжаться. Он едва сдержался, чтобы не
треснуть по стене кинозала, но вместо этого почесал кулаком нос.
Но, с другой стороны, зачем им скрываться? Юрка знал из
лагерных сплетен, что ни у Иры, ни у Лены мужей нет. Из-за Жени?
Но разве что-то мешает им с Женей расстаться? Ответ был очевиден —
сам Володя мешает, он говорил, что с другим человеком его любимой
будет лучше.
Но в остальном, что тут такого — она вожатая, он вожатый? Если
не станут выделываться у всех на виду, никто и не подумает их судить.
Не мог же Володя попросту бояться слухов? А если боялся, уж он-то
точно знал, что Юрка умеет хранить секреты. Володя открывал ему
такие тайны, за которые могут исключить из комсомола, чего только
стоила история с Америкой! Роман с вожатой — даже близко не такая
вещь. Он не может быть более страшной тайной, чем то, что Юрке уже
доверено. Выходит, что это не вожатая. Но кто же тогда? Пионерка?
Уж за что, а за роман с пионеркой Володя не расплатился бы даже
исключением из комсомола. Себе и, самое страшное, ей он мог
испортить репутацию на полжизни вперёд. С такими вещами не шутят,
такие секреты не выдают под пытками, особенно когда счастье
любимого — а это именно то, о чём беспокоился Володя, — под
угрозой… На его месте Юрка бы и сам молчал. Молчал же о себе.
Но всё-таки, кто она? Если это действительно пионерка, то тогда
кто?
Зажав сигарету в зубах, щуря правый глаз от лезущего в него
дыма, Юрка убрал заначку в тайник, закрыл куском цемента щель и
вышел из кустов. Его взгляд случайно упал на окно, в котором был

отчётливо виден весь зрительный зал театра. Происходившее там
заставило слезящийся от дыма глаз нервно задёргаться.
Юрка будто смотрел немое кино. Труппа строем вышла из
кинозала, внутри опять остались всё те же двое — Маша и Володя.
Она до сих пор не успокоилась, сидела в кресле первого ряда и,
спрятав лицо в ладонях, вздрагивала. Когда за последним актёром
закрылась дверь, Володя сел рядом. Сказал ей что-то на ухо. Юрка
ждал, что он поднимется и уйдёт, но вожатый остался сидеть рядом.
Продолжая говорить, гладил её по плечу и волосам. Это выглядело…
романтично. Слишком романтично и даже интимно, будто они — пара.
«А что, если они действительно пара?» — подумал Юрка, и
странное жгучее чувство ужалило его так больно, как никогда прежде.
Из крохотной точки под ложечкой боль растекалась по желудку и
рёбрам и стала жечь, распирать и пульсировать, как нарыв. Не в силах
больше смотреть на них, Юрка зло затоптал окурок и бросился прочь,
в отряд.

жүктеу/скачать 2,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: