Маргарет Митчелл Унесенные ветром

этими парнями.

    – О, капитан Рэндл, не браните их! Это же наши негры. Это Большой Сэм, наш надсмотрщик, и те Тоже из

Тары – Илайя, и Пророк, и Апостол. Конечно, им захотелось поговорить со мной. Как поживаете, ребятки?

    Она поздоровалась со всеми поочередно, ее маленькая белая ручка на мгновение исчезала в огромной черной

лапище. Все четверо приплясывали на месте, радуясь встрече, гордясь перед остальными своей молодой

красавицей хозяйкой.

    – Что вы делаете здесь, ребята? Как вы забрались в такую даль? Может, вы сбежали, а? Тогда патруль заберет

вас в два счета!

    Негры так и покатились со смеху, очень довольные ее шуткой.

    – Мы сбежали? – удивился Большой Сэм. – Нет, мэм, мы не беглые. Они приехали и забрали нас, потому как

мы самые большие и сильные в Таре. – Сэм горделиво улыбнулся, сверкнув белыми зубами. – А за мной

посылали особо, потому как я хорошо пою. Да, мэм, мистер Фрэнк Кеннеди приехал и забрал нас.

    – Но почему он вас забрал. Большой Сэм?

    – Как почему, мисс Скарлетт? Будто вы не слыхали? Нам ведено рыть тут канавы для белых жентмунов. Они

будут в них прятаться, когда придут янки.

    Капитан Рэндл и сидевшие в кабриолете с трудом сдержали улыбку, услыхав такое истолкование назначения

окопов.

    – Правду сказать, когда меня забрали, мистера Джералда чуть удар не хватил. Он сказал, что без меня ему

никак не управиться с хозяйством. Но мисс Эллин сказала: «Берите, берите его, мистер Кеннеди. Большой Сэм

нужней Конфедерации, чем нам». И дала мне доллар и приказала делать все, что белые господа мне велят. Ну,

вот мы и здесь.

    – Что все это значит, капитан Рэндл?

    – Да очень просто. Мы должны лучше укрепить подступы к Атланте, вырыть окопы еще на несколько миль, а

генерал не может посылать на эти работы солдат с передовой. Так что мы вынуждены были согнать сюда самых

сильных негров со всех плантаций.

    – Но зачем же…

    Холодок страха ознобом пробежал у нее по телу. Мили новых окопов! Зачем им еще окопы? Ведь прошлый

год земляные редуты с установленными на них батареями возводились вокруг Атланты – в миле от центра

города. Эти земляные укрепления были связаны траншеями с окопами, которые тянулись миля за милей,

окружая город со всех сторон. И еще окопы!

    – Но зачем нам еще укрепления, разве мало их уже возведено? Нам же не понадобятся и те, что есть. Ведь

генерал, конечно же, не допустит…

    – Наши теперешние укрепления расположены всего в одной миле от города, – сухо сказал капитан Рэндл. – А

это слишком близко для спокойствия… и для безопасности. Новые окопы будут выдвинуты дальше. Вы

понимаете, что при новом отступлении наши войска могут приблизиться вплотную к Атланте.

    Он тут же пожалел о своих словах, заметив, как ее глаза расширились от страха.

    – Но, конечно, нового отступления не последует, – поспешил он добавить. – Наши батареи размещены на

склонах горы и держат под огнем все дороги. Янки не могут пройти.

    Но Скарлетт видела, как капитан опустил глаза под бесстрастным проницательным взглядом Ретта, и ее

охватил страх. Ей вспомнились последние слова Ретта; «Когда янки вынудят его спуститься в долину, ему

придет конец».

    – О, капитан, неужели вы полагаете…

    – Нет, разумеется, нет! Не забивайте себе голову такими мыслями. Просто старина Джо любит принимать

меры предосторожности. Поэтому мы и роем новые окопы – только и всего… Но я должен отправляться

дальше… Очень рад был неожиданной встрече… Прощайтесь с вашей хозяйкой, ребята, и живо в строй.

    – До свидания, ребята. Если что-нибудь с вами случится, заболеет кто-нибудь или еще что, вы дайте мне

знать. Я живу на Персиковой улице, почти в самом конце, на выезде из города. Обождите минутку… – Она

порылась в ридикюле. – Ах, боже мой, нет с собой ни цента. Ретт, дайте мне несколько мелких монет. На вот.

Большой Сэм, купи себе и ребятам табака. И будь умницей, исполняй все, что тебе прикажет капитан Рэндл.

    Строй был восстановлен, колонна двинулась дальше, над улицей снова поднялось облако красной пыли, и

Большой Сэм запел:

    

    

     

      Спустись с горы к нам, Моисей,

      На землю древнего Египта.

      И моему народу путь

      От слуг очисти Фараона.

     

    

    

    – Ретт, капитан Рэндл лгал мне? Как лгут все мужчины – все стараются скрыть правду от женщин, боятся, что

мы упадем в обморок. Или он не лгал? Но если опасность нам не грозит, зачем они возводят новые укрепления?

О Ретт, неужели в армии так мало солдат, что им понадобились негры?

    Ретт причмокнул, погоняя кобылу.

    – Конечно, в армии чертовски не хватает солдат. Для чего бы иначе понадобилось призывать внутреннее

охранение? Ну, а что до рытья окопов, то, по-видимому, они должны сослужить службу в случае осады. Генерал

готовится занять свои последние рубежи здесь.

    – В случае осады? О, поворачивайте обратно! Я возвращаюсь домой, домой, в Тару, немедленно.

    – Какая муха вас укусила?

    – Осада! Боже милостивый, осада! Я знаю, что такое осада! Папа был в осаде… Или, может быть, это был

папин папа, но папа рассказывал мне…

    – О какой осаде вы говорите?

    – Об осаде Дрохеды Кромвелем, когда ирландцам там совсем нечего было есть, и папа говорил, что они

умирали с голоду прямо на улицах и под конец съели всех кошек и крыс и разных насекомых, вроде тараканов.

Он говорил, что они даже ели друг друга, пока не сдались, только я никогда не знала, можно ли этому верить. А

когда Кромвель взял город, то всех женщин… Осада! Матерь божья!

    – Вы просто дикарка – такой невежественной женщины я, право, еще не встречал. Осада Дрохеды – ведь это

было в семнадцатом столетии, и мистер О'Хара едва ли мог быть свидетелем ее. К тому же Шерман не

Кромвель…

    – Нет, он еще хуже. – Говорят…

    – Что же касается экзотических блюд, которыми питались ирландцы во время осады, то я, пожалуй,

предпочту хорошую сочную крысу тому вареву, какое мне на днях подали здесь в гостинице. Нет, надо

возвращаться в Ричмонд. Там можно хорошо поесть, были бы деньги, – Он с насмешкой глядел на ее

испуганное лицо.

    Раздосадованная тем, что он стал свидетелем ее растерянности, она воскликнула:

    – А я вообще не понимаю, почему вы все еще здесь! Вам же на все наплевать, лишь бы самому жилось с

удобствами и можно было хорошо поесть и… ну, и всякое такое.

    – По-моему, вкусно поесть «и всякое такое» – это одно из самых приятных времяпрепровождений на свете, –

сказал Ретт. – А почему я торчу здесь? Так, видите ли, я немало читал про осажденные города, но собственными

глазами еще ни разу этого не видел. Вот и решил остаться здесь и понаблюдать. Мне ничто не угрожает, так как

я не военнообязанный, и набраться впечатлений интересно. Никогда не упускайте случая испытать нечто новое,

Скарлетт. Это расширяет кругозор.

    – У меня достаточно широкий кругозор.

    – Вероятно, вам лучше знать, но я бы сказал… Впрочем, это не совсем галантно. А, может быть, я остаюсь

здесь, чтобы спасти вас, если город действительно будет осажден. Мне еще никогда не приходилось спасать

прекрасных дам от гибели. Это тоже будет совсем новое впечатление.

    Она знала, что он просто шутит, но в его голосе ей почудилась серьезная нотка. Она тряхнула головой.

    – Я не нуждаюсь в том, чтобы вы меня спасали. Я сумею сама позаботиться о себе, мерси.

    – Не говорите так, Скарлетт. Думайте так, если вам нравится, но никогда, никогда не говорите этого мужчине.

Это беда всех женщин-северянок. Они были бы обольстительны, если бы постоянно не говорили, что умеют

постоять за себя, мерси. И ведь в большинстве случаев они говорят правду, спаси их господи и помилуй. И

конечно, мужчины оставляют их в покое.

    – Интересно, до чего вы еще договоритесь, – холодно произнесла Скарлетт, так как сравнение с

женщинами-янки было худшим из оскорблений. – А насчет осады, я думаю, вы лжете. Сами знаете, что янки

никогда не подойдут к Атланте.

    – Предлагаю вам пари, что они будут здесь не позднее как через месяц. Ставлю коробку конфет, а с вас

потребую… – Он скользнул взглядом по ее губам. – С вас потребую поцелуй.

    На миг страх перед вторжением янки снова сжал ее сердце, но тут же растаял при слове «поцелуй». Теперь

она снова почувствовала себя в своей стихии, и это было куда интересней, чем обсуждение всяких там военных

операций. Она с трудом сдержала торжествующую улыбку. С того памятного дня, когда Ретт подарил ей

зеленую шляпку, в его поведении больше не было ни малейшего намека на любовное ухаживание. Как бы она

ни старалась, ей ни разу не удалось втянуть его в сколько-нибудь игривую беседу, и вот теперь, без всяких

поощрений с ее стороны, он вдруг заговорил о поцелуях.

    – Я не желаю разговаривать с вами о таких интимных вещах, – холодно сказала она и сурово нахмурилась. –

И если на то пошло, я скорее поцелую хрюшку.

    – О вкусах не спорят, и я действительно слышал не раз, что ирландцы и впрямь питают особое пристрастие к

свиньям… даже держат их у себя под кроватью. Но, Скарлетт, вам же до смерти хочется целоваться. Вот ведь в

чем ваша беда. Все ваши поклонники или относятся к вам с чрезмерным уважением – совершенно непонятно,

кстати, почему – или же слишком робеют перед вами и потому не могут вести себя так, как вам бы хотелось.

Это сделало вас невыносимо чванливой. Нужно, чтобы вас кто-то целовал. Ну и конечно, тот, кто умеет это

делать.

    Разговор принимал совсем не тот оборот, какого она ждала. С Реттом всегда получалось так. Всегда

возникало нечто вроде словесного поединка, из которого он неизменно выходил победителем.

    – И себя вы, по-видимому, считаете самой подходящей для этого персоной? – ядовито спросила она, с трудом

обуздывая нараставшую в ней злость.

    – Да, вполне, если, конечно, мне придет охота взять на себя труд, – небрежно отвечал он. – Говорят, я знаю в

этом толк.

    – О, вы… – начала она, глубоко уязвленная таким пренебрежением к ее чарам. – Да вы просто… –

Неожиданно она смешалась и смущенно потупилась. Ретт улыбался, но в глубине его темных глаз вдруг жарко

полыхнуло что-то.

    – Вы, вероятно, удивлены, почему я, подарив вам шляпку и целомудренно чмокнув вас в щечку, никогда

больше не возобновлял своей попытки…

    – Я об этом даже и не…

    – В таком, случае вы не настоящая светская дама, Скарлетт, и я очень огорчен. Настоящие светские дамы

всегда бывают удивлены, если мужчины не стараются их поцеловать. Они знают, что не должны этого желать и

должны делать вид, что оскорблены, если кто-то позволит себе такое, и тем не менее они хотят, чтобы попытка

была сделана… Ну, ничего, дорогая, не унывайте. Когда-нибудь я поцелую вас, и вам это будет приятно. Но не

сейчас, так что запаситесь терпением.

    Она понимала, что он шутит, и, как всегда, это выводило ее из себя. В его шутках была слишком большая

доля правды. Ладно, на этом их отношения кончаются. Если когда-нибудь, когда-нибудь он будет настолько

невоспитан, что попробует позволить себе какие-то вольности, она ему покажет.

    – Не будете ли вы так любезны повернуть обратно, капитан Батлер? Я хочу возвратиться в госпиталь.

    – Вы в самом деле этого хотите, мой прелестный ангел? Значит, тазы с помоями и насекомые вам приятнее

беседы со мной? Что ж, ни в коей мере не хотел бы я помешать двум прилежным ручкам трудиться во славу

Нашего Доблестного Дела. – Ретт повернул кабриолет, и они покатили в сторону Пяти Углов.

    – Что же до того, почему я не делал вам больше авансов, – как ни в чем не бывало продолжал Ретт, словно не

заметив ее нежелания поддерживать разговор, – так это потому, что я жду, когда вы немного повзрослеете; не

думаю, чтобы ваш поцелуй доставил мне сейчас ни с чем не сравнимое наслаждение, а я настолько эгоистичен,

что ценю свои удовольствия превыше всего. Целоваться же с маленькими девочками мне как-то никогда не

казалось увлекательным.

    Он подавил усмешку, заметив краем глаза, как бурно вздымается ее грудь. Скарлетт явно была вне себя от

бешенства.

    – Ну и к тому же, – негромко добавил он, – я жду, когда воспоминание о достопочтенном Эшли Уилксе

несколько померкнет.

    При упоминании имени Эшли боль внезапно пронзила все ее существо и слезы обожгли веки. Померкнет?

Воспоминание об Эшли никогда не может померкнуть. Даже если он умрет, она будет помнить его, проживи

она хоть сто лет. Ей подумалось, что, быть может, Эшли умирает сейчас от ран где-то там, далеко, далеко, в

плену у янки, и у него нет даже одеяла, чтобы укрыться, и нет возле него никого, кто бы его пожалел, кто

подержал бы его руку в своей руке, и она почувствовала прилив острой ненависти к этому сытому,

благополучному человеку, сидевшему рядом с ней и лениво цедившему фразы, в которых она как всегда

улавливала насмешку.

    Она не могла произнести ни слова от душившей ее злобы, и некоторое время они ехали молча.

    – Мне теперь, в сущности, ясно все, что касается вас и Эшли, – снова заговорил Ретт. – После той не слишком

пристойной сцены в Двенадцати Дубах я наблюдал за вами и сделал кой-какие выводы. Какие именно? А то, что

вы все еще лелеете в своей душе детскую романтическую любовь к этому человеку и он отвечает вам

взаимностью – в той мере, в какой ему позволяет это его благородная возвышенная натура. А миссис Уилкс

находится в полном неведении о происходящем, и вы здорово водите ее за нос. Мне ясно все, за исключением

одного, и это чрезвычайно бередит мое любопытство: отважился ли благородный Эшли поцеловать вас с риском

погубить свою бессмертную душу?

    Ответом послужило гробовое молчание и повернутая к нему затылком голова.

    – Ага, прекрасно, значит, все-таки отважился. Вероятно, это произошло, когда он приезжал сюда в отпуск. И

теперь, поскольку благородный Эшли, возможно, уже мертв, вы благоговейно храните этот поцелуй в своем

сердце. Но я не сомневаюсь, что это у вас пройдет, и когда воспоминание о его поцелуе изгладится из вашей

памяти, я…

    Вне себя от ярости Скарлетт повернулась к нему.

    – Подите вы к дьяволу! – прошипела она сквозь зубы, и ее зеленые, сощуренные от ненависти глаза

сверкнули, как два узких лезвия, на перекошенном злобном лице. – Остановите кабриолет, иначе я спрыгну на

ходу. Я знать вас больше не желаю.

    Ретт осадил лошадь, но прежде чем он успел сойти и помочь Скарлетт, она спрыгнула на землю. Кринолин

зацепился за колесо, и на мгновение глазам всех прохожих на площади Пяти Углов открылось зрелище нижних

юбок и панталон. В ту же секунду Ретт наклонился и отцепил платье. Скарлетт, не проронив ни слова, даже не

обернувшись, бросилась прочь. Ретт негромко рассмеялся и тронул вожаками лошадь.

   

   

    

     Глава XVIII

    

    Впервые с начала войны в Атланте стал слышен грохот орудий. В ранние часы утра, когда город еще не

пробуждался от сна, со стороны горы Кеннесоу стали долетать слабые раскаты канонады – глухой гул, который

можно было принять за далекую летнюю грозу. Но временами орудийная стрельба, перекрывая городской шум,

была слышна и в полдень. Люди старались не прислушиваться к ней, старались разговаривать, смеяться,

продолжать свои повседневные дела, не думать о том, что янки там, в двадцати двух милях от города, но ухо

невольно ловило звуки боя. И у всех были напряженные лица: чем бы ни были заняты руки, уши

прислушивались и сердце уходило в пятки сотни раз на дню. Канонада стала слышней? Или это просто кажется?

Остановит их на этот раз генерал Джонстон? Остановит ли?

    Панический страх готов был прорваться наружу. Каждый новый день отступления истощал натянутые нервы,

и казалось, они вот-вот не выдержат. Все таили свой страх про себя, проявлять его считалось недопустимым, но

внутреннее напряжение находило выход в громкой критике генерала. Страсти достигли апогея. Шерман стоял у

ворот Атланты. Еще одно отступление могло отбросить конфедератов на улицы города.

    Дайте нам генерала, который бы не отступал! Дайте нам такого, который бы стоял и сражался!

    Под далекие глухие раскаты канонады милиция штата – «любимчики Джо Брауна» – и войска внутреннего

охранения маршем прошли через Атланту, направляясь на оборону мостов и переправ на реке Чаттахучи в тылу

у генерала Джонстона. День был пасмурный, хмурый, и когда они промаршировали у Пяти Углов и вышли на

улицу Мариетты, начал моросить дождь. Весь город высыпал поглядеть, как они уходят: все стояли, сбившись в

кучки под тентами магазинов на Персиковой улице, и пытались подбадривать воинов напутственными криками.

    Скарлетт и Мейбелл Мерриуэзер-Пикар получили разрешение отлучиться из госпиталя, чтобы проводить

уходящие войска, поскольку дядя Генри и дедушка Мерриуэзер находились в частях внутреннего охранения, и

теперь они обе стояли вместе с миссис Мид в гуще толпы, приподымаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Скарлетт, несмотря на общую для всех южан готовность верить лишь тому, что обнадеживает и вселяет

бодрость, чувствовала, что у нее холодеет все внутри при виде разношерстных марширующих колонн. Видно,

положение стало совсем отчаянным, если уж поставили под ружье этих никудышных тыловиков – дряхлых

стариков и мальчишек! Попадались, конечно, и молодые, здоровые мужчины – эти выглядели нарядно в яркой

форме отборных частей милиции: на шляпах колыхались перья, длинные концы кушаков развевались на марше.

Но стариков и совсем желторотых юнцов было так много, что сердце Скарлетт сжималось от жалости и страха.

Так много седобородых мужчин старше ее отца старались бодро шагать в ногу под моросящим дождем под

дробь полкового барабана и свист дудок! Дедушка Мерриуэзер в лучшей шотландской шали миссис

Мерриуэзер, накинутой от дождя на плечи, шагал в первом ряду и широко улыбнулся, приветствуя женщин.

Мейбелл прошептала Скарлетт на ухо, сжав ей руку.

    – Несчастный старик! Первый же хороший ливень прикончит его, бедняжку! С таким ишиасом…

    Дядя Генри Гамильтон маршировал в следующем ряду колонны: два пистолета времен Мексиканской войны

за поясом, воротник длинного черного сюртука поднят, в руке небольшой саквояж. Рядом с ним вышагивал его

черный слуга, почти такой же старый, как сам дядя Генри, держа над его и своей головой раскрытый зонтик.

Плечом к плечу со стариками шли юноши – все с виду не старше шестнадцати лет. Многие из них бросили

школу, чтобы пойти на фронт, некоторые были в форме военных училищ – черные перышки на их маленьких

серых кепи обвисли под дождем, белоснежные полотняные перевязи на груди промокли насквозь и потемнели.

Среди последних находился и Фил Мид: в лихо сдвинутой набекрень шапочке с саблей и кавалерийскими

пистолетами покойного брата за поясом, он промаршировал мимо миссис Мид, и она с трудом улыбнулась и

помахала ему рукой, а потом, когда силы на мгновение оставили ее, припала головой к плечу Скарлетт.

    Многие из рекрутов были вообще без оружия, ибо у Конфедерации не осталось больше ни винтовок, ни

патронов и она ничем не могла их снабдить. Они надеялись добыть себе оружие у пленных или убитых янки.

Кое у кого за голенищем был охотничий нож, а в руке – длинный тяжелый шест с железным наконечником,

получивший название – «пика Джона Брауна». У некоторых счастливцев висел за спиной старинный кремневый

мушкет, а на поясе рог с порохом.

    Во время своего отступления Джонстон потерял около десяти тысяч солдат. Ему требовалось десять тысяч

свежего пополнения. Так вот, в испуге подумала Скарлетт, кого он получит!

    Когда, грохоча и обрызгивая грязью собравшуюся толпу, по улице потянулась артиллерия, Скарлетт

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: