Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

знал, что мой мозг медленно, но верно разрушает злокачественная опухоль.
–  Вас  прооперируют  завтра  первым,  –  сказал  я,  отодвигая  кресло  и
поднимаясь из-за стола. – Ровно в восемь тридцать.
***
За три дня до того ординаторы приняли мужчину чуть старше сорока –
алкоголика,  найденного  на  полу  у  него  дома:  его  хватил  удар,
парализовавший левую часть тела. Мы обсудили этот случай на утреннем
собрании  в  несколько  язвительной  манере,  как  любят  делать  хирурги,
когда говорят об алкоголиках и наркоманах. Это вовсе не означает, что мы
наплевательски относимся к подобным пациентам. Просто, если думаешь,
что  человек  сам  виноват  в  своей  беде,  легче  избавиться  от  тяжкой  ноши
сочувствия к нему.
Томограмма мозга показала глиобластому с кровоизлиянием в мозг.
– Попробуйте стероиды, может, ему станет лучше. И давайте подождем
кого-нибудь из родственников или друзей, – заключил я.
–  Жена  недавно  выгнала  его  из  дома,  –  объяснил  ординатор,
представлявший этого пациента. – Из-за выпивки.
– Бил жену? – спросил кто-то.
– Не знаю.
Когда  я  вошел  в  палату,  пациент  лежал  на  кровати.  Благодаря
стероидам  паралич  немного  спал.  Это  был  человек  на  несколько  лет
моложе  меня,  с  избыточным  весом,  распухшим  красным  лицом  и
длинными всклокоченными седыми волосами. Я заставил себя присесть на
кровать  рядом  с  ним:  не  очень  хотелось  заводить  разговор,  который  нам
предстоял. Гораздо проще быстро задать все необходимые вопросы, когда
стоишь, возвышаясь над пациентом.
– Мистер Мэйхью, – сказал я. – Я мистер Марш, старший нейрохирург.
Вы уже знаете, почему здесь очутились?
–  Пять  человек  сказали  мне  совершенно  разное,  –  ответил  он  в
отчаянии. – Я не знаю…
Его  голос  был  неразборчивым  из-за  паралича,  а  левую  часть  лица
перекосило.
– И что вы запомнили из всего этого?
– У меня в голове опухоль.
– Что ж, боюсь, это действительно так.
– У меня рак?
Это поворотный момент во всех беседах такого рода. Мне необходимо
решить,  готов  ли  я  к  долгому  и  мучительному  разговору  или  лучше

отделаться  неопределенными  фразами,  эвфемизмами  и  малопонятным
медицинским жаргоном, а потом быстренько удрать, пока меня не заразили
и не затронули болезнь и страдания пациента.
– Боюсь, скорее всего да, – ответил я.
–  Я  умру?  –  крикнул  он  с  нарастающей  паникой  в  голосе.  –  Сколько
мне осталось?
Пациент заплакал.
– Возможно, вам осталось двенадцать месяцев… – выпалил я и тут же
пожалел о сказанном, испугавшись его несдержанности. Мне было сложно
заставить  себя  утешать  этого  жирного,  больного  алкоголизмом,  жалкого
человека, который внезапно оказался перед лицом надвигающейся смерти.
Я знаю, что повел себя и неуклюже, и не совсем подобающе.
– Я умру через двенадцать месяцев!
– Ну, я сказал «возможно». Всегда остается надежда…
– Но вы же знаете, что это, так ведь? Вы ведь старший врач, правда. Я
умру!
– Ну, я уверен на девяносто процентов. Но мы… – Я переключился на
форму  множественного  числа,  которую  так  любят  использовать
полицейские,  политики  и  врачи,  потому  что  она  освобождает  от
персональной  ответственности  и  снимает  тяжкое  бремя,  ложащееся  на
плечи говорящего при употреблении первого лица единственного числа. –
Мы постараемся вам помочь, выполнив операцию.
Он все рыдал и рыдал.
– У вас есть родственники? – спросил я, хотя ответ был мне и без того
известен.
– Я совсем один, – произнес он сквозь слезы.
– Дети?
– Да.
–  Неужели  они  не  захотят  вас  навестить  даже  теперь,  когда  вы  так
серьезно  заболели?  –  спросил  я  и  в  очередной  раз  немедленно  об  этом
пожалел.
– Нет. – Он снова расплакался в три ручья.
Я дождался, пока он успокоится, и какое-то время мы просидели молча.
– Значит, вы совсем один? – заключил я.
–  Да…  Знаете,  я  ведь  раньше  работал  в  больнице.  Я  умру  здесь,  так
ведь? Вот ведь дерьмо… Все, чего мне сейчас хочется, – это покурить. Вы
только что сказали мне, что я умру. Я хочу покурить.
Он  с  таким  отчаянием  изобразил  глубокую  затяжку,  поднеся  ко  рту
здоровую руку, будто от этого зависела его жизнь.

–  Вам  придется  попросить  медсестер:  здесь  никому  и  нигде  не
разрешается  курить,  –  ответил  я,  подумав  обо  всех  знаках  «Курение
запрещено»,  развешанных  по  больнице,  и  об  огромном  плакате,
встречающем  посетителей  у  главного  входа  яростной  черно-красной
надписью: «ВЫБРОСЬ!»
– Пойду поговорю с медсестрами, – сказал я.
Отыскав жалостливую младшую медсестру, я произнес извиняющимся
тоном:
– Я только что сказал несчастному мистеру Мэйхью, что он умрет. Он
до смерти хочет курить. Не могли бы вы помочь?
Она молча кивнула.
Чуть  позже,  идя  по  коридору  отделения,  я  увидел,  как  две  медсестры
усаживают пациента в инвалидное кресло. Пока его поднимали с кровати,
он не переставая кричал:
– Мне только что сказали, что я умру. Я умру… Я не хочу умирать!
Должно быть, в больнице есть секретное место, куда можно прикатить
на  коляске  парализованного  человека,  чтобы  тот  покурил.  Мне  было
приятно узнать, что наши медсестры еще не до конца утратили доброту и
здравый смысл.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: