Назови меня своим именем

Пустота.
Оливер  получал  много  приглашений  в  другие  дома,  как  и  прежние
летние  постояльцы.  Это  уже  стало  своего  рода  традицией.  Отец  хотел,
чтобы  у  них  была  возможность  «представить»  свои  книги  и  познания  на
суд местного общества. Он также считал, что люди науки должны учиться
вести  беседу  с  неспециалистами,  поэтому  за  столом  постоянно
присутствовали  юристы,  доктора,  бизнесмены.  В  Италии  каждый  читал
Данте, Гомера и Вергилия, говорил он. Неважно, с кем ты разговариваешь,
главное начать с Данте и Вергилия. Вергилий совершенно необходим, затем
Леопарди,  а  после  уже  можно  скармливать  им  что  угодно  –  Целана,
сельдерей, салями, без разницы. Кроме того, это позволяло нашим летним
гостям совершенствоваться в итальянском, таково было одно из требований
проживания.  Посещение  ими  званых  ужинов  в  Б.  приносило  и  другую
пользу:  на  несколько  вечеров  в  неделю  оно  освобождало  нас  от
присутствия гостей за столом.
 Но Оливер пользовался головокружительной популярностью. Кьяра с
сестрой  приглашали  его  по  крайней  мере  дважды  в  неделю.  Художник-
мультипликатор  из  Брюсселя,  арендовавший  виллу  на  все  лето,  хотел
заполучить  его  на  свои  эксклюзивные  воскресные  ужины,  куда  всегда
бывали  приглашены  писатели  и  ученые  со  всей  округи.  Еще  были
Морески,  жившие  в  трех  домах  от  нас,  Маласпина  из  Н.  и  случайные
знакомые,  которых  он  заводил  в  одном  из  баров  на  пьяцетте  или  на
дансинге.  Все  это  не  считая  игры  в  покер  и  бридж  по  вечерам,
процветавшей втайне от нас.
Его  жизнь,  как  и  работа,  при  всей  кажущейся  хаотичности,  всегда
была  упорядочена.  Иногда  он  отсутствовал  за  ужином  и  тогда  просто
сообщал Мафальде: «
Esco
, я ушел».
Его 
Esco
,  как  я  вскоре  понял,  являлось  разновидностью 
После!
Краткое  и  категоричное  прощание,  произносимое  уже  в  дверях,  спиной  к
оставшимся. Я сочувствовал тем, к кому оно было обращено, кто взывал и
умолял.
Не знать, появится ли он за ужином, было пыткой. Терпимой, впрочем.
Сущим мучением было не осмеливаться спросить об этом. Едва я слышал
его голос или видел его за столом на привычном месте, уже почти перестав
надеяться,  что  он  проведет  вечер  с  нами,  мое  сердце  подпрыгивало,
распускаясь  в  груди  отравленным  цветком.  Думать,  завидев  его,  что  он
присоединится  к  нам  за  ужином,  а  в  итоге  услышать  безапелляционное
Esco 
–  таков  был  урок,  что  некоторые  желания  необходимо  обрывать,  как

крылья у бабочек.
Я хотел, чтобы он убрался из нашего дома, хотел забыть о нем.
Еще  я  хотел,  чтобы  он  умер,  потому  что  не  мог  не  думать  о  нем  и  о
том,  когда  увижу  его  в  следующий  раз,  так  пусть  хотя  бы  его  смерть
положит  этому  конец.  Я  даже  хотел  убить  его  лично,  чтобы  он  понял,  как
сильно само его существование изводит меня, как невыносима его простота
во  всем  и  со  всеми,  его  беспечное  отношение  к  вещам,  его  расточаемая
направо  и  налево  непосредственность,  его  прыжки  через  калитку  по  пути
на пляж, в то время как остальные отодвигали щеколду, не говоря уже о его
купальных  плавках,  его  «рае»,  его  нахальном 
После!
,  его  привычке
облизывать  с  губ  абрикосовый  сок.  Если  я  не  убью  его,  тогда  сделаю
калекой  на  всю  жизнь,  чтобы  он  навсегда  остался  с  нами  в  инвалидном
кресле  и  не  вернулся  в  Штаты.  Если  он  будет  прикован  к  инвалидному
креслу,  я  всегда  буду  знать,  где  он,  и  его  будет  несложно  найти.  Я  буду
ощущать превосходство над ним; став калекой, он окажется в моем полном
распоряжении.
Потом  вдруг  мелькала  мысль,  что  взамен  я  могу  убить  себя.  Или
серьезно  покалечиться  и  открыть  ему  причину  произошедшего.  Я  мог  бы
изуродовать  себе  лицо,  я  хотел,  чтобы  глядя  на  меня  он  задавался
вопросом,  зачем,  зачем  кому-то  делать  с  собой  такое,  пока  наконец  после
многих  лет  – 
После!
  –  он  не  сложит  два  и  два  и  не  примется  в  отчаянии
биться головой о стену.
Иногда  в  роли  жертвы  выступала  Кьяра.  Я  знал,  что  она  замышляла.
Моя  ровесница,  она  уже  готова  была  отдаться  ему.  Больше,  чем  я,
интересно?  Она  хотела  заполучить  его,  в  этом  не  было  сомнений,  мне  же
требовалась лишь ночь с ним, одна ночь, даже один час, чтобы решить для
себя,  захочу  ли  я  его  еще  раз  после.  Я  не  осознавал,  что  стремление
проверить  силу  влечения  –  не  что  иное,  как  уловка,  чтобы  заполучить
желаемое,  не  признаваясь  себе,  что  умираешь  от  желания.  Я  боялся  даже
представить,  насколько  он  был  опытен.  Если  он  так  легко  завел  друзей
здесь  лишь  за  пару  недель,  подумать  только,  что  собой  представляла  его
жизнь  дома.  Я  воображал,  как  он  разгуливает  по  городскому  кампусу
Колумбийского университета, где он преподавал.
  С  Кьярой  все  складывалось  на  удивление  легко.  С  Кьярой  он  любил
отправляться на морские прогулки на нашем гребном катамаране, и пока он
сидел  на  веслах,  она  грелась  на  солнышке,  вытянувшись  на  одном  из
поплавков,  сняв  верхнюю  часть  купальника,  как  только  они  оказывались
достаточно далеко от берега.
Я  их  выслеживал.  Я  ревновал  его  к  ней.  Ревновал  ее  к  нему.  Однако,

мысль  о  них  вдвоем  не  вызывала  неприязни.  Я  даже  чувствовал
возбуждение, хотя не вполне осознавал, чем оно вызвано – ее обнаженным
телом,  растянувшимся  под  солнцем,  его  телом  рядом  с  ней,  или  ими
обоими.  С  моего  наблюдательного  пункта  у  садовой  ограды,  откуда
открывался  вид  на  берег,  я  высматривал  их  и  наконец  замечал,  как  они
лежат рядом на солнцепеке, по всей видимости лаская друг друга, ее бедро
случайно  оказывалось  поверх  его,  а  минутой  позже  он  делал  то  же  самое.
Они  были  в  купальниках.  Это  успокаивало  меня.  Но  когда  однажды
вечером я увидел их танцующими, что-то в их движениях подсказало мне,
что вряд ли они ограничивались только петтингом.
Вообще-то,  мне  нравилось  смотреть,  как  они  танцуют  вместе.
Возможно, видя, что он вот так танцует с кем-то, я мог убедить себя, что он
недоступен,  что  нет  оснований  надеяться.  И  это  было  благом.  Это  могло
исцелить  меня.  Мне  казалось,  что  сама  эта  мысль  уже  свидетельствует  о
начавшемся  исцелении.  Я  ступил  на  запретную  территорию,  но  смог
относительно легко отделаться.
Однако, едва завидев его на следующее утро на обычном месте в саду,
я  ощутил,  как  екнуло  сердце,  и  понял,  что  ни  мои  наилучшие  пожелания
им, ни стремление исцелиться не имеют никакого отношения к тому, что я
все еще хотел от него.
А у него екало сердце, когда я входил в комнату?
Вряд ли.
Старался ли он не замечать меня так же, как я не замечал его в то утро:
нарочно,  чтобы  позлить  меня,  оградить  себя,  показать,  что  я  для  него
пустое  место?  Или  же  он  просто  не  обращал  внимания,  подобно  тому  как
самые  проницательные  люди  ухитряются  не  замечать  очевиднейшие
намеки,  потому  что  просто-напросто  им  все  равно,  безразлично,
неинтересно?
Когда они с Кьярой танцевали, я увидел, как она просунула бедро ему
между  ног.  Я  видел,  как  они  в  шутку  боролись,  лежа  на  песке.  Когда  это
началось? Как получилось, что я пропустил начало? Почему мне никто не
сказал?  Почему  я  не  мог  вычислить  момент,  когда  они  перешли  на  новый
этап? Наверняка тревожные знаки были повсюду. Почему я не заметил их?
Теперь  я  думал  только  о  том,  чем  они  могли  заниматься  вместе.  Я
сделал бы что угодно, чтобы лишить их малейшей возможности оставаться
наедине.  Я  готов  был  оклеветать  одного  из  них,  чтобы  затем  рассказать  о
его реакции второму. Но я также хотел видеть, чем они занимаются, хотел
быть  замешан  в  это,  чтобы  они  были  обязаны  мне,  сделали  меня
незаменимым сообщником, своим посредником, пешкой, от которой теперь

настолько  зависят  жизни  короля  и  королевы,  что  она  превратилась  в
главную фигуру на доске.
Я  принялся  расточать  комплименты  в  адрес  обоих,  делая  вид,  что  не
догадываюсь  о  происходящем  между  ними.  Он  усомнился  в  моей
искренности. Она сказала, что сама может позаботиться о себе.
–  Ты  что,  пытаешься  нас  свести?  –  поинтересовалась  она  с
мелькнувшей в голосе насмешкой.
– А тебе-то что за дело? – спросил он.
Я  описывал  ее  обнаженное  тело,  виденное  мной  два  года  назад.  Я
хотел,  чтобы  он  возбудился.  Не  важно,  чего  он  желал,  лишь  бы  возбудить
его.  Я  также  расписывал  его  ей,  потому  что  хотел  увидеть,  похоже  ли  ее
возбуждение на мое, сопоставить одно с другим и понять, которое из двух
является подлинным.
– Стараешься сделать так, чтобы она мне понравилась?
– Что в этом плохого?
– Ничего. Только я обойдусь без помощников, если не возражаешь.
Я  не  сразу  осознал,  чего  в  действительности  добивался.  Не  просто
распалить  его  желание  в  своем  присутствии  или  стать  для  него
незаменимым. Подстрекая его говорить о Кьяре, я превращал ее в предмет
мужских  сплетен.  Это  позволяло  нам  сблизиться  через  нее,  заполнить
расстояние между нами совместным влечением к одной женщине.
Может быть, я просто хотел показать ему, что мне нравятся девушки.
– Слушай, это очень мило с твоей стороны, и я ценю это. Но не надо.
Своим упреком он дал понять, что не собирается подыгрывать мне. Он
поставил меня на место.
Нет,  это  ниже  его  достоинства,  подумал  я.  Это  я  мог  быть  коварным,
низким,  подлым.  Моя  агония  и  стыд  достигли  нового  уровня.  Теперь  я  не
только стыдился своего желания, объединявшего меня с Кьярой – я уважал
и  боялся  его  и  ненавидел  за  то,  что  он  заставил  меня  ненавидеть  самого
себя.
Наутро  после  танцев  я  не  стал  звать  его  на  пробежку.  Он  меня  тоже.
Когда  я  в  конце  концов  вызвался  побегать,  потому  что  молчание  стало
невыносимым, он сказал, что уже бегал.
– Ты долго спишь в последнее время.
Ловко, подумал я.
В самом деле, за последние дни я настолько привык, что он ждет меня,
что  совсем  обнаглел  и  не  слишком  беспокоился,  во  сколько  встаю.  Это
станет мне уроком.
На  следующее  утро  мне  хотелось  пойти  поплавать  с  ним,  но

спуститься  означало  оправдываться,  пытаться  загладить  вину.  Поэтому  я
остался  в  комнате.  Просто  из  принципа.  Я  слышал,  как  он  почти  на
цыпочках прокрался по балкону. Он избегал меня.
Я  сошел  вниз  намного  позже.  К  тому  времени  он  уже  уехал,  чтобы
отвезти синьоре Милани исправленные страницы и забрать новые.
Мы перестали разговаривать.
Сидя рядом по утрам, мы едва перебрасывались случайными словами,
чтобы  заполнить  паузу.  Это  даже  нельзя  было  назвать  непринужденной
беседой.
Он не проявлял беспокойства. Вероятно, он вообще не думал об этом.
Как получается, что кто-то проходит через все круги ада, пытаясь быть
рядом с тобой, в то время как ты не имеешь ни малейшего представления и
не  думаешь  о  нем,  и  за  две  недели  вы  едва  ли  обмениваетесь  парой  слов?
Знал ли он? Может, стоило сказать ему?
Роман  с  Кьярой  начался  на  пляже.  Затем  он  забросил  теннис  и
переключился на велосипедные прогулки с ней и ее друзьями по городкам,
расположенным в горах вдоль западной части побережья. Как-то, когда их
собралось на одного человека больше, Оливер обернулся ко мне и спросил,
не могу ли я одолжить Марио свой велосипед, раз сам не пользуюсь им.
Я снова стал шестилетним ребенком.
Я пожал плечами, в том смысле, что мне все равно. Но как только они
уехали, я бросился наверх и разрыдался в подушку.
Вечером  мы  иногда  встречались  на  дансинге.  Предугадать,  когда  он
появится  там,  было  невозможно.  Он  из  ниоткуда  возникал  на  сцене  и  так
же внезапно исчезал, порой один, порой в компании. Кьяра, приходя к нам
домой,  как  привыкла  с  самого  детства,    усаживалась  в  саду  и  глазела  по
сторонам,  ожидая  его  появления.  Затем,  когда  минуты  все  тянулись,  а  нам
нечего было сказать друг другу, она наконец спрашивала: «

жүктеу/скачать 1,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: