превратилась в женщину и в полной мере овладела искусством не замечать
меня при встрече. Как-то раз, явившись в компании младшей сестры вместе
с остальными, она подняла рубашку Оливера с травы, бросила в него и
сказала:
– Хватит. Мы идем на пляж и ты с нами.
Он не возражал.
– Только уберу эти бумаги. Иначе его отец, – он показал подбородком в
мою сторону, держа в руках страницы, – кожу с меня спустит.
– Кстати о коже, иди-ка сюда, – сказала она и, аккуратно подцепив
ногтями, медленно сняла полоску облезшей кожи с его загорелого плеча,
которое приобрело золотистый оттенок, напоминающий о пшеничном поле
в конце июня. Как бы я хотел сделать это.
– Скажи его отцу, что это я помяла бумаги. Посмотрим, что он скажет
тогда.
Просматривая рукопись, которую Оливер по пути наверх оставил на
обеденном столе, Кьяра прокричала снизу, что она бы справилась с
переводом этих страниц лучше, чем местная переводчица. Как и у меня,
родители Кьяры были разных национальностей, мать – итальянка, отец –
американец, и в семье она разговаривала на двух языках.
– Печатаешь ты тоже хорошо? – донесся сверху его голос, пока он
искал другие купальные плавки в своей комнате, затем в душе, хлопал
дверьми, гремел ящиками комода, скидывал обувь.
– Да, я печатаю хорошо, – прокричала она в пустоту лестничного
пролета.
– Так же хорошо, как говоришь?
– Получше! И цену тоже назначу получше.
– Мне нужны пять переведенных страниц в день, я забираю их каждое
утро.
– Тогда я не стану делать ничего для тебя, – заключила Кьяра. – Найди
себе кого-то еще.
– Что ж, синьоре Милани нужны мани-мани, – сказал он, сходя вниз,
облаченный в голубую рубашку, эспадрильи, красные плавки, темные очки,
с вечным томиком Лукреция из Лёбовской серии в красной обложке. – Она
меня вполне устраивает.
–
Достарыңызбен бөлісу: