не
догадался бы, почему я так
резко отпрянул от его руки?
Не
заметил бы, что я уже подчинился ей?
Не
увидел бы, что я хотел остаться в его власти?
Не
почувствовал бы, что моя
неспособность расслабиться под его пальцами служила моим последним
убежищем, последней защитой, последней отговоркой, что я нисколько не
сопротивлялся, что мое сопротивление было фальшивым, что я не был
способен и не хотел сопротивляться ничему, что он делал или просил у
меня?
Не
понял бы, что когда в то воскресенье в опустевшем доме он
вошел в мою комнату и спросил, почему я не на пляже с остальными, я не
стал отвечать и ограничился лишь пожатием плеч по одной простой
причине – чтобы скрыть, что не могу вздохнуть и произнести хоть слово, и
что любой звук станет отчаянным признанием или всхлипом, одним из
двух? С самого детства никто не доводил меня до такого состояния.
Ужасная аллергия, произнес я. У меня тоже, ответил он. Возможно, у нас
одна и та же. Я снова пожал плечами. Он взял моего старенького
плюшевого мишку, повернул его к себе и прошептал что-то ему на ухо.
Потом развернул игрушку мордой ко мне и спросил, изменив голос: «Что
случилось? Ты чем-то расстроен». Тут его взгляд скользнул по моим
купальным плавкам. Может, они сползли ниже допустимого? «Собирался
поплавать?» – спросил он. «После, может», – я воспользовался его
отговоркой, пытаясь говорить как можно меньше, чтобы он не заметил, что
мне нечем дышать. «Пойдем сейчас». Он протянул руку, чтобы помочь мне
подняться. Я взял ее и, отвернувшись к стене, чтобы не встречаться с ним
взглядом, спросил: «Это обязательно?» Все, что я был способен
произнести, чтобы сказать,
останься
. Просто останься со мной. Твои руки
вольны делать все, что пожелаешь, стяни с меня плавки, возьми меня, я не
издам ни звука, не скажу ни единой душе, у меня уже стоит, и ты это
знаешь, но если нет, я запущу твою руку к себе в трусы и не стану
сопротивляться твоим пальцам, сколько бы их не оказалось во мне.
Мог ли он
не
догадываться обо всем этом?
Он сказал, что хочет переодеться, и вышел из комнаты. «Жду тебя
внизу». Опустив взгляд, к своему ужасу я увидел влажное пятно на
промежности. Он заметил? Ну разумеется. Поэтому предложил пойти на
пляж. Поэтому же вышел из моей комнаты. Я стукнул себя кулаком по лбу.
Как я мог быть так неосторожен, так беспечен, так беспросветно глуп?
Конечно, он видел.
Мне стоило бы поучиться у него, просто пожать плечами и не
обращать внимания на преждевременную эякуляцию. Но я не мог. Мне бы
не пришло в голову сказать, Он видел и что с того? Теперь он знает.
Я не представлял, чтобы кто-нибудь, кто жил с нами под одной
крышей, играл в карты с моей матерью, завтракал и ужинал за нашим
столом, декламировал пятничную молитву просто ради удовольствия, спал
на одной из наших кроватей, пользовался нашими полотенцами, общался с
нашими друзьями, смотрел с нами телевизор в дождливые дни, когда мы
собирались в гостиной и уютно устраивались под одним одеялом, потому
что становилось холодно, и слушали, как дождь стучит в окна – чтобы кто-
то в моем ближайшем окружении любил то же, что и я, хотел того же, чего
я, был тем же, кем был я. Не в силах представить подобного, я считал, что
за исключением прочитанного в книгах, почерпнутого из сплетней и
услышанного в сальных разговорах, никто из моих ровесников никогда не
хотел быть одновременно мужчиной и женщиной – с мужчиной и
женщиной. Мне доводилось хотеть других мужчин, я спал с женщинами.
Но до того, как он вышел из такси и вошел в наш дом, мне казалось
абсолютно невозможным, чтобы кто-то настолько нормальный мог
предложить мне свое тело с той же готовностью, с какой я жаждал отдать
мое.
И тем не менее, спустя две недели после его приезда я каждую ночь
желал одного: чтобы он вышел из своей комнаты, но не через коридор, а
через стеклянную балконную дверь. Я хотел, чтобы открылась его дверь,
раздался шорох шагов на балконе, затем скрипнула моя незапертая дверь, в
которую он войдет, когда все лягут спать; чтобы он скользнул ко мне в
постель, молча раздел меня, заставил хотеть его так, как я никогда никого
не хотел, нежно, мягко, и с чуткостью, которую один еврей испытывает к
другому, проник в меня, нежно и мягко, следуя просьбе, которую я
репетировал вот уже столько дней,
Достарыңызбен бөлісу: |