К чему
столько отрицания?
заметит почитатель Фрейда. Я попытался заглушить
сомнения еще более яростным поцелуем. Мне не нужны были ни страсть,
ни наслаждение. Возможно даже, не нужны доказательства. Не нужны
слова, непринужденные беседы, серьезные беседы, беседы в дороге, ничего
такого. Только солнце, трава, случайный морской бриз и свежий запах его
тела, исходящий от груди, шеи и подмышек. Возьми меня, расплавь,
выверни наизнанку, пока, как персонаж Овидия, я не сольюсь в одно с
твоим желанием, вот что мне нужно. Завяжи мне глаза, возьми за руку и не
проси думать ни о чем, хорошо?
Я не знал, чем все это закончится, но сдавался ему дюйм за дюймом, и
он, по-видимому, понимал это, так как все еще сохранял дистанцию между
нами. Хотя наши лица соприкасались, тела разделяло расстояние. Я знал,
что любое действие, любое движение может нарушить гармонию момента.
И все же, чувствуя, что наш поцелуй не получит продолжения, я
попробовал отстраниться от его губ, но, едва решив прервать поцелуй,
понял, как сильно хочу, чтобы он не заканчивался, чтобы его язык
оставался в моем рту, а мой – в его, потому что все, чем мы стали – после
всех этих недель борьбы, размолвок и примирений, сковывавших нас
холодом всякий раз – были два влажных языка, соединившихся друг с
другом. Только два языка, остальное не существовало. Наконец, я
приподнял колено, чтобы повернуться к нему, и этим разрушил чары.
– Думаю, нам пора.
– Еще нет.
– Нам не следует делать этого, я себя знаю. До сих пор мы поступали
правильно. Вели себя достойно. Мы не сделали ничего, за что было бы
стыдно. Давай оставим все как есть. Я хочу быть достойным.
– Не будь. Мне все равно. Никто не узнает.
В
порыве
отчаяния,
который
мог
объясняться
только
его
смягчившимся тоном, я протянул руку и положил ладонь ему между ног.
Он не пошевелился. Надо было просунуть руку прямо в шорты. Должно
быть, он угадал мое намерение и абсолютно невозмутимо, очень мягким,
но все же бесстрастным движением положил свою ладонь сверху, задержал
ее там на секунду, а затем, сплетя пальцы с моими, убрал мою руку.
Повисла невыносимая пауза.
– Я обидел тебя?
– Просто не надо.
Это прозвучало как
После!
, впервые услышанное несколькими
неделями ранее – хлестко, бесцеремонно, но в то же время как-то
бесцветно, без оттенка радости или страсти, только что вспыхнувшей
между нами. Он протянул мне руку и помог встать.
Вдруг он поморщился.
Я вспомнил о ссадине у него на бедре.
– Лишь бы не попала инфекция, – сказал он.
– Остановимся у аптеки на обратном пути.
Он ничего не ответил. Но сказанное произвело отрезвляющий эффект.
Реальный мир вторгся в нашу жизнь – Анкизе, починенный велосипед,
спор о помидорах, нотная тетрадь, наспех оставленная под стаканом
лимонада, как же давно все это было.
И действительно, по пути мы заметили два туристических автобуса,
направлявшихся в Н. Должно быть, время близилось к полудню.
– Мы никогда снова не заговорим об этом, – сказал я, когда мы катили
вниз по длинному склону, и ветер трепал нам волосы.
– Не придумывай.
– Нет, я точно знаю. Будем непринужденно болтать. Болтать, болтать.
Больше ничего. Забавнее всего, что я согласен это принять.
– Ты говоришь в рифму, – отозвался он.
Мне нравилось, как он подтрунивал надо мной.
Через два часа, во время обеда, я сполна убедился в своей
неспособности принять все как есть.
Перед подачей десерта, пока Мафальда убирала тарелки, а все были
увлечены разговором о Якопоне да Тоди, я почувствовал случайное касание
теплой босой ступни.
Я вспомнил, что там, на уступе, у меня был шанс узнать, так ли нежна
кожа его ступней, как я представлял. Теперь такая возможность появилась.
Видимо, я случайно задел его ступню своей. Он убрал ногу,
достаточно быстро, но не резко, как будто нарочно выждав некоторое
время, чтобы не показалось, что он отпрянул в панике. Подождав несколько
секунд, я почти непроизвольно принялся отыскивать своей ступней ту,
другую. Едва я сдвинул ногу, как мой палец уткнулся в его ступню; она
лишь немного сместилась, как пиратский корабль, который по всем
признакам должен был уплыть далеко, но в действительности укрылся в
тумане на расстоянии каких-нибудь пятидесяти ярдов, готовясь атаковать
при первой возможности. И прежде чем я успел что-нибудь предпринять,
вдруг, без предупреждения, не оставляя мне времени завладеть его ступней
или снова отвести свою на безопасное расстояние, мягко, бережно,
неожиданно он накрыл своей ступней мою и начал ласкать ее, поглаживать,
не останавливаясь ни на мгновение, прижимая мою ступню гладкой
округлой пяткой, то усиливая, то ослабляя давление, заменяя его новым
поглаживанием пальцев, одновременно давая понять, что это лишь игра,
забава, его способ отвлечься от беседы сидящих напротив гостей, хотя
происходящее не имеет к ним никакого отношения, это только между нами,
касается только нас, однако, я не должен искать в этом какой-либо скрытый
смысл.
От его тайной и настойчивой ласки у меня по спине побежали
мурашки. Я почувствовал внезапное головокружение. Нет, я не думал
плакать, это не было ни панической атакой, ни «помутнением», я не
собирался кончать в шорты, хотя мне было очень, очень приятно, особенно
когда свод его стопы находился поверх моей. Взглянув в свою тарелку, я
увидел, что шоколадный торт покрыт каплями малинового сока, и кто-то
словно продолжал добавлять красную жидкость, казалось, капающую
прямо с потолка над моей головой, пока вдруг я не понял, что она бежит у
меня из носа. Я ахнул, быстро скомкал салфетку и поднес ее к носу,
откинув голову назад. «Мафальда,
Достарыңызбен бөлісу: |