Исследование этого аспекта творчества поэта начиналось еще в 60-е годы ХХ века, и многие работы были посвящены вопросам о способах и средствах выражения казахской
жүктеу/скачать 0,54 Mb. Pdf көрінісі
|
01 Naurzbayeva final
- Бұл бет үшін навигация:
- Centr al Asian J ournal o f Art Studie s
| Результаты
Итак, в чем тайна этого практически невозможного в идеальном исполнении, необъяснимого логическим языком творческого процесса?! Если язык, в соответствии с известной мыслью М. Хайдеггера, «это дом бытия», то, принимая во внимание, что языковое сознание является главной составляющей ментальности, потери, по всей вероятности, неизбежны… и мир изначального языкового бытия поэзии закрыт для «другого»?! И как его преобразить в открытый, постигаемый воображением этого «другого» мир? И, более того, само литературное творчество, по мнению Р. Барта, это «языковое ухищрение» преодоления «исконной неадекватности языка и реальности» (Барт 554). Думается, что на этом вопросе и завязана вся интрига трудностей и «раздражающего» молодого автора требования его мастера столь долгой работы над созданием «Аргамака». Centr al Asian J ournal o f Art Studie s V olume 6. Issue 3. 2021 13 Хотя начинающему переводчику и поэту О. Сулейменову показалась совсем незатейливой эта задача: «Самое характерное для степи – это конь. Над этим долго думать не надо было. Конь и всадник – это самый конкретный и любимый образ степной поэзии. Вдохновение, которое объединяет коня и всадника, – атака. Это состояние я и хотел передать. Стихотворение было написано быстро и длинно» (Сулейменов 79). Но, как поведал много позже сам О. Сулейменов, руководитель семинара заставлял работать над стихотворением снова и снова, и продлился этот утомительный труд над одним небольшим произведением на целый год. Чего же добивался Л. Озеров? По всей видимости, рождения поэта с его творческим индивидуальным стилем и национально выраженной картиной мира, которая слагается из того космоса, в котором бытие обретает свой смысл. И, пожалуй, дело не только в оттачивании слога поэтического текста, его «красивостей» и «вскусностей». Ведь «только поэты могут объяснить значение слов, созданных древними языкотворцами», – считает и сам О. Сулейменов. За требованиями классической теории и практики перевода вызревала непопулярная и, пожалуй, еще несформулированная в то время позиция, которая была концептуализирована позднее Ю. Лотманом: «Неадекватность перевода обеспечивает динамику культуры». Этот тезис в эксплицированной формулировке означает, что от «пересекаемости» и «непересекаемости» кодов коммуникантов зависит порождение смысла. «Более того, чем труднее и неадекватнее перевод одной непересекающейся части пространства на язык другой, тем более ценным в информационном и социальном отношении становится факт этого парадоксального общения. Можно сказать, что перевод непереводимого оказывается носителем информации высокой ценности», – писал автор труда «Культура и взрыв» (Лотман 29). С этой мыслью ученого перекликаются слова Ж. Делеза о том, что «всякий субъект выражает абсолютно различный мир. Несомненно, выражаемый мир не существует вне субъекта, который его выражает, но он выражен как сущность, не самого субъекта, а Бытия, или той области Бытия, которая открыта субъекту… Не индивидуумы конституируют мир, но свернутые миры, сущности, конституируют индивидуумов. Это миры, которые мы называем индивидуумами и которые без искусства мы никогда не познаем» (Делез 69). Творческие поиски поэта столкнулись с потребностью раскрытия культурного кода на уровне этнокультурной коннотации базовых концептов ментальности казахского народа. В данном случае ими, как и определил их сам поэт, были конь и всадник, вдохновение, объединяющее коня и всадника. А для этого требовалось воссоздать целостность картины мира казахов, воссоздаваемой и хранимой культурой. Поэтому «перерыв сотни исторических книг», О. Сулейменов укреплялся в своем убеждении «разыскать потерянную историю своего народа». Год, потраченный на небольшое по объему сочинение, был временем открытия какого-то, прежде всего для себя, еще малоизведанного смысла этнически означенной концептосферы, объединяющей языковое сознание, эстетико-символические традиции казахов. Каждый вновь рождаемый смысл вытесняет из сознания предшествующие стереотипы: конь, всадник, степь – такое вот незамысловатое представление о национальной картине мира, о народной поэзии перерождается в исследовательскую интенцию. И, более того, эта интенция была нагружена особенностями |