236
самого действия, соединяются вместе с ним и определяются им столько же, как и
определяют его, — это мы можем чувствовать в себе и угадывать, перенося свои
чувства вовне, но не можем ни выразить в терминах чистого разума, ни даже
мыслить, в узком смысле слова… Что же касается изобретения в собственном
смысле слова, составляющем отправной пункт самого творчества, то нашему
интеллекту не удается охватить его
поток,
т. е. то, что в нем есть нераздельного,
ни его
гениальность,
т. е. то, что в нем есть творческого. Объяснение всегда
сводится к разложению, хотя бы непредвиденного и нового, на известные прежние
элементы, соединенные в различном порядке. Наш интеллект столь же мало
допускает полную новизну, как и будущее,
совершенно не похожее на настоящее.
Это значит, что и здесь наш интеллект упускает из виду существенную сторону
жизни, как будто он не создан для того, чтобы мыслить такой объект.
При всем своем умении обращаться с неодушевленным веществом,
интеллект обнаруживает бессилие, когда он прикасается к живому существу. Если
дело идет о жизни тела или духа, наш ум действует с грубостью и неуклюжестью
инструмента, который вовсе не предназначался для такой цели. История гигиены
или педагогики могла бы много рассказать на эту тему. Когда мы подумаем об
основном, постоянном и живом интересе в сохранении наших тел и в воспитании
наших душ, о той особой легкости, с которой каждый может непрерывно
производить опыты над собой и другими, о том ощутительном вреде, в котором
проявляется и которым оплачивается всякое несовершенство медицинской и
педагогической практики, — мы, вероятно, будем смущены грубостью и в
особенности упорством ошибок в этой области. Происхождение их легко открыть в
нашем настойчивом стремлении толковать живое, как неживое, и думать о всякой
вещи, какой бы текучей она ни была, в форме окончательно установившихся
твердых тел. Мы чувствуем себя свободно только среди отдельных, неподвижных,
мертвых вещей.
Интеллект характеризуется природным непониманием жизни.
Достарыңызбен бөлісу: 
